Читать книгу Банда из Лейпцига. История одного сопротивления - Иоганнес Хервиг - Страница 11

8

Оглавление

День потихоньку, словно на цыпочках, сходил на нет, растворяясь в красноватом мареве. Мы обошлись незатейливым ужином. Жара все еще чувствовалась, проникая во все поры, и отбивала всякое желание набивать живот.

– Не знаю, как вы, а лично я собираюсь искупаться, – сказал Эдгар через некоторое время, вытер руки после еды и скрылся за кустами.

Все по очереди поднялись и последовали его примеру. Хильма пошла переодеваться в палатку. Только Жозефина покачала головой.

– Нет настроения.

Синее озеро манило зеркальной гладью. Но еще более манящей мне казалась возможность поговорить с Жозефиной наедине. Жозефина осталась сидеть на бревне, я пристроился рядом.

– После каникул мне придется вступать в гитлерюгенд. Так считают родители.

Я прислушался к сказанному. Звучало, может быть, не слишком романтично, но меня действительно интересовало, как Жозефине удается совмещать несовместимое – Союз немецких девушек и дружбу с нашей компанией. Мне казалось, что это я очень ловко придумал – начать разговор на волнующую меня тему с себя. Жозефина уже опять закурила. Белые колечки дыма поднимались вверх.

– И что ты будешь делать? – спросила она, глядя на воду.

Постепенно вода поглощала купальщиков – сначала исчезали ноги, потом бедра, потом грудь. У Генриха уже торчала только голова.

– Не знаю, – ответил я. – У меня вроде как нет выбора. Родители хотят, чтобы я поступил в университет. Надеются, что из меня выйдет толк, как говорится.

Жозефина кивнула.

– Понять можно, – сказала она и потушила окурок, присыпав его землей.

– Они у меня никакие не нацисты, – продолжал я. – Скорее наоборот. Особенно отец. Раньше все было по-другому. Он был в Рейхсбаннере и защищал Веймарскую республику. В прямом смысле боролся за нее, насколько я знаю. – Я провел рукой по бревну. – Хотя я знаю немного. Он особо не рассказывает об этом. У нас в семье вообще мало разговаривают. – Жозефина опять кивнула. – И ничего не происходит. Если он не на работе, то сидит дома. Читает газету. Слушает радио. Вот и все.

Мы смотрели на озеро. Там как раз начался поединок «всадников»: Хильма взгромоздилась на плечи Генриху, Эдгар оседлал Рихарда. Сражение шло под оглушительный хохот и визг.

Пит лежал на берегу, у самой кромки, засунув пятки в воду. Чуть приподнявшись на локтях, он наблюдал за происходящим.

– Знакомая картина, – отозвалась Жозефина, помолчав. – Великое молчание, у нас дома то же самое. Но все равно тебе есть чему радоваться. Мои-то родители боготворят национал-социализм. – Она рассмеялась, но смех ее был каким-то безрадостным и тусклым. – Это им помогает.

Я уже собрался было уточнить, что она имеет в виду, но Жозефина не дала мне задать вопрос.

– Давай поговорим о чем-нибудь другом. А что, если тебе вступить в гитлерюгенд и делать только минимум необходимого? Лично я действую по такому принципу. – Она рассмеялась и как будто немного оживилась. – У нас в отряде вообще никакой дисциплины, сплошной разброд. У других бывает иначе.

Громкий «плюх» прервал наш разговор. Эдгар свалился в воду, поединок закончился. Эдгар вынырнул, отфыркиваясь, – изо рта и ушей разлетались брызги, как будто он превратился в фонтан.

– Ну не знаю, – сказал я. – Дело не только в этом. У нас в школе вообще… – Я посмотрел на Жозефину. «Продолжай», говорили ее глаза, потемневшие от сгустившихся сумерек. Я задумался. Потом все же продолжил: – Началось все с учителей. Один за другим они стали исчезать. Года три назад. Я тогда не придал этому особого значения. Как-то не задумывался. Меня это не касалось. По крайней мере, напрямую не касалось. Но потом дело дошло до учеников. Некоторым приходилось несладко, одному из моих лучших друзей доставалось по первое число. Его звали Пауль, Пауль Зелигман, отличный парень. В детстве мы с ним чего только не вытворяли, бегали, например, по домам и замазывали глиной звонки, ну и всякое такое, понимаешь? А по пятницам я чуть ли не каждую неделю у них обедал! – Я замолчал. Остатки дневного света растворились на горизонте, уступив место ночи, сверкавшей черным мрамором. Каждую секунду в небе у нас над головой появлялись сотни новых звезд. Лицо у Жозефины было совершенно спокойным, и я решил рассказать ей все.

– Он был евреем, и потому, считай, вне закона. Второсортная личность. Самой гнусной была вся эта мелюзга из «Юнгфольк»[25]. Знали, что Пауль никогда пальцем не тронет человека в форме, тем более что он был старше. И вот однажды они облили его скисшим молоком. Вылили прямо на голову. Посреди школьного двора. Под радостные вопли собравшихся. А я стоял рядом.

– И что было потом? – спросила Жозефина.

– Пауль убежал. Я не мог осуждать его за это. На следующем уроке он отсутствовал. На другой день тоже не пришел. Я отправился к нему, но мне никто не открыл. Только через несколько дней соседи рассказали по секрету, что Зелигманы уехали за границу. Похоже, готовились уже давно.

Хильма с Эдгаром выбрались из воды, мокрые как губки, хоть отжимай. Посторонние слушатели мне были не нужны, и я закруглил разговор.

– Ну вот и все, – сказал я. – Вот так я, наверное, и запомнился Паулю. Как я стою и ничего не делаю. Полным идиотом.

Жозефина достала из пачки новую сигарету, зажгла ее и протянула мне. Получился такой поцелуй. Мое сердце распирало от волнения, как распирает от воздуха какой-нибудь цеппелин. Мы сидели и курили.

– Все в порядке? – спросила Хильма.

«Да не совсем, – подумал я. – Хотя, с другой стороны, очень даже в порядке».

Я кивнул. Жозефина промолчала, слившись со светом ночи.

Ясное ночное небо не принесло прохлады. Предложение Хильмы развести костер было дружно отвергнуто. Даже те, кто долго плескался в воде, отказались. Но и без костра нам было уютно, и я наслаждался этой картиной, как мы лежим на траве при тусклом свете звезд, подхватываем песни вслед за Эдгаром и рассказываем друг другу всякое разное. Эдгар, как мне казалось до сих пор, невеликий оратор, не умолкал, развлекая нас своими историями. Запасы их были поистине неисчерпаемыми.

– Молодежная встреча коммунистов в Лейпциге в 1930 году! – сказал он. – Вы себе не представляете, что там творилось! В то время как все вокруг праздновали день рождения Гитлера, мы чествовали своих героев на Аугустусплац. Эрнста Тельмана[26], ну и других, сами знаете. Я, тогда еще совсем мелкий, сидел на плечах у отца. Впереди нас, позади, вокруг – толпы! Десятки тысяч! Вся площадь, все боковые улицы, всё было забито! Никогда я не видел такого количества народу в одном месте. – Эдгар расставил руки, будто пытаясь объять необъятное. Голос его звучал возбужденно. – А потом у Нового театра выставили красные флаги. Полиция ринулась на площадь и прямиком к отряду ротфронтовцев[27], державших оборону при флагах. Ротфронтовцы уже тогда были запрещены. Сутолока началась несусветная, как в разворошенном муравейнике. Сумасшедший дом! Я сидел торчком у отца на плечах и докладывал со своего наблюдательного пункта обстановку, хотя разобраться в происходящем было практически невозможно. – Эдгар устремил взгляд вдаль, и я живо представил себе его десятилетним мальчишкой. – Ну вот. И тут раздались выстрелы. И крики, крики, творилось что-то невообразимое. Весь город перебаламутило. Мы как-то сумели выбраться из этой заварухи. Потом выяснилось, что были убитые. Два парня из Берлина и, как говорили, несколько полицейских, из тех, что открыли огонь. После этого мой отец стал осторожнее. Коммунистические марши окончательно запретили.

Я вспомнил наше приключение по дороге сюда.

– По поводу осторожности, – сказал я, когда Эдгар закончил. – Чем нам грозит сегодняшнее знакомство? Я имею в виду стычку с гитлерюгендовцами.

Генрих широко и сладко зевнул.

– Да ничего такого особенного не было, – сказал он. – Ну донесут куда следует, ясное дело. Но вряд ли они вышлют за нами отряд кавалерии, чтобы прочесывать здешние леса.

– Вообще-то Харро прав, – сказала Хильма. – Надо быть начеку. А главное, надо будет в воскресенье ехать другой дорогой. И, может быть, даже разделиться. – Она поднялась и тоже зевнула. – Мой брат раньше всегда имел при себе в таких случаях объяснительную записку. «Конрад Вайсгербер отпущен на выходные в Вурцен навестить тетю», что-то в таком духе. Все проверки проходил на ура. Нам тоже надо будет такими запастись. У меня дневник с собой, так что бумаги на всех хватит. А кое-кто проследит, чтобы ошибок не было. – Она хлопнула меня по плечу и ухмыльнулась. – Ну все, я пошла на боковую.

Жозефина последовала за ней. Вскоре и мы, мальчики, отправились спать. Последние лягушки в камышах, сопровождавшие громким кваканьем наши разговоры, умолкли. Стояла почти полная тишина. Я заснул в несколько секунд, но отдохнуть как следует мне не удалось. Меня бросало из одного сна в другой, я то ворочался в полудреме, то просыпался, то снова засыпал. Утро уже приветливо заглядывало в отверстие палатки сверху, а у меня в голове все маячило лицо того гитлерюгендовца, похожее на морду дога. Он стоял посреди дороги. Походный нож, зажатый в руке, чиркнул по горлу. Открылась зияющая рана, но крови было не видно.

25

«Юнгфольк» – подростковая национал-социалистическая организация, в ряды которой принимались мальчики в возрасте от 10 до 14 лет, была официально утверждена в 1930 г. и до 1939 г. считалась добровольной; с 1939 г. членство в ней для данной возрастной группы было обязательным. Члены организации носили форменную одежду, обязательными элементами которой были короткие штаны без лямок, на ремне с пряжкой, однотонная темная рубашка с накладными карманами, эмблемой на рукаве и пуговицами с буквами «DJ» (Deutsches Jugendvolk), шейный платок-галстук, скрепленный под воротничком кожаным кольцом.

26

Эрнст Тельман (1886-1944) – глава немецкого коммунистического движения; последние одиннадцать лет жизни, с момента прихода Гитлера к власти в 1933 г. до расстрела, провел в заключении.

27

Ротфронт – обиходное название Союза красных фронтовиков, немецкой коммунистической боевой организации, действовавшей с 1924 г.; в мае 1929 г., после устроенных ею демонстраций и беспорядков, она была запрещена и действовала нелегально до полного ее разгрома в 1933 г.

Банда из Лейпцига. История одного сопротивления

Подняться наверх