Читать книгу Банда из Лейпцига. История одного сопротивления - Иоганнес Хервиг - Страница 4

Моя история начинается там, где заканчивается прекраснейшая улица Лейпцига. Самое мерзкое в прекраснейшей улице Лейпцига было то, что три года назад она сменила название. Когда мне было двенадцать, какой-то дядька снял с моего дома металлическую табличку, которая до того момента объясняла каждому, где он находится. На Зюдштрассе, вот где. Он был худой как щепка, тот дядька, с перекошенным, помятым лицом. Но табличку он прихватил с собой. На другой день он явился снова, с тачкой и лестницей, и притащил новую табличку. С тех пор прекраснейшая улица Лейпцига называлась Адольф-Гитлер-штрассе.

Это случилось в первый день летних каникул. На Пасху я закончил девятый класс средней школы с удовлетворительными оценками, которые, впрочем, не слишком удовлетворили моих родителей. Им было бы милее, если бы я сидел, обложившись стопками книг, зарывшись в тетради, но я предпочитал болтаться по улицам.

Перекресток перед моим домом грохотал послеполуденным шумом. Сероватые трамваи выгружали гроздья людей и загружали новых. Скрежет трамвайных тормозов всякий раз отдавался в зубах. Это было забавно и вместе с тем неприятно. Чуть ли не полмиллиона мопедов в минуту проносилось по обеим сторонам улицы. Эти таратайки считались последним писком, несмотря на то что производимый ими треск никак не соотносился с их более чем скромной мощностью. Их стрекот был похож на жужжание шмелиного роя, забравшегося в мегафон. Дополняли концерт десятки голосов, вырывавшихся наружу из разных питейных заведений, хотя до вечера было еще далеко. Видно, солнце нагоняло жажду. На углу девчонки с голубыми лентами в волосах играли в классики.

И вот там, где заканчивается прекраснейшая улица Лейпцига, у большого перекрестка, в центре которого возвышается Конневицкий крест[4], в тот день появилось знамя гитлерюгенда, черно-бело-красное чудище на длинной деревянной палке. К палке прилепился парень приблизительно моего возраста. Он выглядел суровым, как будто его физиономия тоже была деревянной, твердой и неподвижной.

За ним маршировало еще несколько гитлерюгендовцев, выстроившихся в плотный ряд, как собранные бусины на нитке. Я их особо не разглядывал, лишние приключения мне были ни к чему. Сунув руки в карманы, я отошел в сторонку и сделал вид, будто я сейчас где угодно, только не здесь, на этой узкой полоске между серой кирпичной стеной и тротуаром. Но я не был прозрачным, как бы мне ни хотелось.

– Эй ты! – полыхнуло мне прямо в затылок.

Я прикинулся, будто ничего не слышу, хотя уже догадался, каким будет дальнейшее развитие событий. Если бы я удрал, день закончился бы совершенно иначе. Но я не удрал, то ли по легкомыслию, то ли из страха, то ли из храбрости, – о том ведало только солнце.

Раздался свист. Еще один окрик. И тут они вдруг оказались совсем близко – не почувствовать, что за тобой идут, уже было невозможно.

– Ты что, глухой? – рявкнули мне прямо в ухо. Я обернулся. Фасады домов сверкали окнами, отражавшими солнечный свет, так что я непроизвольно прищурился. Лица, сомкнувшиеся в полукруг, придвинулись ближе. На этих лицах читалось самое разное: презрение, высокомерие, настоящее возмущение, а в глазах у каждого – еле заметное облегчение от того, что не он сейчас на моем месте. Мое тело, без всякой моей подсказки, вскинуло руки, чтобы остановить натиск.

– Тихо-тихо, – сказал я. – Что случилось? Что я такого сделал?

Полукруг не сдвинулся с места. Одно из лиц отделилось и приблизилось вплотную к моему.

– Ты кое-что не сделал, – сказало лицо. Слова просачивались сквозь зубы, при том что губы оставались неподвижными. Плечи, подпиравшие лицо, были такими толстыми, что скрывали собой полукруг. Ремешок на груди коричневой рубашки натянулся как струна. – Ты не поприветствовал знамя.

– Да я его не заметил, просто не заметил! Шел себе в стороне, – сказал я. – Никакого неуважения!

– Знамя, дружок, – оно сильнее смерти! Ты понимаешь это?

Нет, этого я не понимал. Я кивнул.

– Всякий обязан приветствовать знамя! Независимо от того, кто на какой стороне.

Парень, похоже, не сознавал двойной смысл собственных слов.

– А кто не делает этого, тот должен быть наказан!

Я отступил на шаг назад, словно надеясь спастись от неминуемой боли. Стена, в которую я уперся пятками, внесла в мое положение окончательную ясность.

– Да ладно вам, послушайте, не надо, – промямлил я миролюбиво, ни на что особо не рассчитывая. Я уже чувствовал, каким эхом отзовутся мои мольбы, и приготовился принять оплеухи. Но оплеух не последовало.

– Проваливайте отсюда! – раздался чей-то громкий голос. Потом я услышал громкое хлопанье в ладоши, как будто кто-то хотел отогнать стадо кабанов. Толстые плечи развернулись, за ними я увидел пеструю толкотню, несколько десятков рук пихали и хватали друг друга. В воздухе носились возмущенные крики.

– Стоп! Хватит! – гаркнул толстоплечий.

Это прозвучало как два выстрела. Сутолока рассосалась. Теперь я понял, почему все так изменилось. В группу гитлерюгендовцев врезались какие-то другие парни. Они отличались по одежде. Их было меньше, но вид у них был боевой.

– Освобождайте пространство, и нечего нам тут гадить! – сказал один из них, высокий такой парень с длинными соломенными волосами. В его глазах плясали злые огоньки. Кого-то он мне напоминал.

На несколько секунд в воздухе повисло такое напряжение, что малейшего неверного движения одной из сторон хватило бы, чтобы тут началось светопреставление. Толстоплечий с трудом подавил в себе подступившую ярость. Будь его воля, он ни за что бы не отступил, но остальным его товарищам явно не хотелось ввязываться. Большинство из них смотрели в землю.

– Разворот! Уходим! – сказал он наконец в никуда.

На лицах победителей заиграли ухмылки. В насмешку они подняли руки, как сдавшиеся пленные, пропуская мимо себя гитлерюгендовцев. Вожак шел последним. Если бы взглядом можно было убить человека, мы уже все тут повалились бы, как кегли.

Отряд удалился. Какие-то прохожие смотрели с любопытством, но большинство – строго, хотя все молчали.

– Чё тут было-то? – спросил светловолосый. Я выдохнул, напряжение спало.

– Да знамя не поприветствовал, – ответил я и пожал плечами.

Светловолосый усмехнулся и наградил меня дружеским тычком в грудь, таким же приятным, как удар молотком.

– Молодец, – сказал он. – Нечего его приветствовать. – Тут он испытующе посмотрел на меня. – Не захотел или не смог?

Я скрестил руки на груди и поднял брови. Иногда у меня получалось изобразить что-нибудь такое театральное. Светловолосый расплылся в улыбке.

– Молодец, – повторил он и вроде как задумался. – А мы не знакомы? Ты ведь где-то тут живешь, да?

Теперь я вспомнил, на кого он похож. У нас по соседству жил один парень, который вместе со своим отцом развозил на старой повозке-развалюхе уголь. Вот это он и был. Я просто его не узнал, потому что он обычно выглядел совсем по-другому: в черной робе и весь измазанный угольной пылью. Я кивнул.

– Я тебя тоже знаю, – сказал я. – Умрат, верно? Уголь?

Светловолосый сложил губы трубочкой, как будто собирался свистнуть.

– Вон там, с краю, да? – спросил он и показал на угловой дом, в котором я жил. Совсем недалеко отсюда. Я снова кивнул. Мой собеседник мне подмигнул.

– Ну ладненько. Приятно было познакомиться.

Я снова почувствовал на себе его испытующий взгляд, который он ненадолго оторвал от меня, чтобы оглядеть товарищей, а потом снова вернуться ко мне.

– Хочешь, приходи к нам, – сказал он.

Я снова скрестил руки на груди и поднял брови. Большой палец, похожий на пенек, ткнул в сторону Пегауэрштрассе, убегавшей под горку.

– У кинотеатров. Или у церкви, – сказал светловолосый. – То там, то там. К вечеру. Каждые два-три дня. Приходи.

Он зачесал пятерней волосы назад, челка падала ему на глаза.

Гигантская рука протянулась ко мне. Я пожал ее.

– Генрих.

– Харро.