Читать книгу Истеричка (сборник) - Ирина Крицкая - Страница 12

– Он сказал, что ему угрожали пистолетом, – Аллочка очень любит эту версию.

Я хотела сказать «Брехня!», но Чернушкина меня опередила.

– Брехня! – она отрезала. – У Лизы в доме не было оружия. Я знаю точно!

– Может, дома и не было, но Синицкий сказал, что ему угрожали.

– Да, да, да. – Бражник вспомнил. – Синицкий говорил про пистолет. Всем, он сразу всем про это говорил, это было на тренинге по психологии…

– Я не была. – Я пропустила этот тренинг, не помню, где меня носило.

– Да, ты опоздала. – Бражник и это зафиксировал. – Нас попросили вспомнить самый тревожный момент своей жизни. И тогда Синицкий сказал, я это слышал своими ушами, он сказал, что однажды он стоял под дулом пистолета и ему было по-настоящему страшно за свою жизнь.

– «Под дулом пистолета»? – Меня немножко замутило, но я зачем-то еще раз повторила: – Неужели так и сказал: «под дулом пистолета»?

Бражник налил мне водички и с сожалением подтвердил:

– Да. Увы. «Под дулом пистолета», «страшно за свою жизнь»… И еще что-то он выдал… Что-то было еще…

– Непростое решение! – вспомнила Чернушкина. – «Я был вынужден принять непростое решение», вот так он сказал.

– Меня сейчас вырвет, – я отмахнулась салфеткой: – Нет, так нельзя. Нельзя так врать. Врать нужно тоньше, врать нужно спокойнее, с душой нужно врать…

Аллочка обсасывала маленькую креветку, она это делала не спеша, аккуратно, над тарелкой, чтобы не закапать свой офисный пиджачок.

– А зачем Синицкому врать? – уставилась она на меня. – Тренинг был, когда Лизу уже похоронили, зачем ему было врать после похорон?

– Не было пистолета! – Чернушкина на нее рявкнула. – Я точно знаю! Ему еще повезло, что пистолета не было…

– Но зачем ему врать?

– Потому что он идиот! – У Чернушкиной не было аргументов, зато она оказалась очень настойчивой. – Идиот! – она повторила четко, по буквам.

Аллочку это не пробивало, она как хлопала ресницами, так и продолжала хлопать.

– А если правда угрожали пистолетом?

– Да как же ты не понимаешь? – начал ей объяснять Бражник. – Синицкого всегда интересовало только общее впечатление. Вот вспомните, ну хоть одну нормальную статью он написал? Ни одной. Зато у него были корочки. «Пресса»! Он проходил бесплатно на концерты с этими корочками. Ни одной рецензии, а на концерты проходил. Всегда у него были брелки от непонятно какой тачки, и вечно он звенит, звенит своим брелком… Да мне противно было наблюдать, как он стоит у писсуара и достает…

– Так, прекрати! – Чернушкина отодвинула свою тарелку.

– Да ты сама бы посмотрела, с какой мордой он это делал! Стоит и на всю ивановскую предъявляет нам свой орган…

– Не говори «орган»! – завизжала она. – Никогда больше не говори орган! Я тебя ненавижу! Меня трясет, когда ты говоришь «орган»!

– А сейчас все говорят «орган», дорогая моя! – Бражник пошевелил пальцами, как будто выпускал коготки. – Раньше говорили по-другому. Раньше у нас было хорошее русское слово, а теперь – все! Всем отрезали! Теперь у нас нет ничего интересного, только органы!

– Так, Бражник, успокойся, – Чернушкина схватилась за стол, – я не хочу с тобой разговаривать. Мы все равно никогда не поймем друг друга.

– Отчего же, дорогая моя? Я тебя отлично понял, – ласково улыбнулся Бражник и заявил: – У тебя проблемы с оргазмами! Вы там все, в своей Думе, не кончаете. Вы лезете командовать, потому что власть заменяет вам секс. У вас, наверно, к этому врожденная предрасположенность, поэтому вы туда так и прете, и прете… Вы кончаете от власти! А в постели вы все – бревно!

– Я не бревно! – Чернушкина расстегнула пиджак. – У меня двое детей! В отличие от тебя, Бражник, я замужем пятнадцать лет!

– Да ты ведь так и не открыла!.. – запел Бражник ей, с надрывом. – Ты понимаешь, ты так громко говоришь «Я – мать!», «Я – жена!», потому что ты так и не открыла в себе женщину. Ты полюбуйся, полюбуйся на себя, ну разве ты женщина? Ты – не женщина, Чернушкина, ты – начальство!

– А ты открыл в себе мужчину? – Чернушкина задергалась, пытаясь вылезти из рукавов. – Ты открыл? Извращенец! Ты извращенец, и поэтому ты до сих пор и не женился!

– А может, мы выйдем, – Аллочка пыталась влезть между двух огней, – мы пойдем, а вы тут оставайтесь лаяться?

Бражник усмехнулся, в лучших, в лучших традициях драмтеатра, и снова руку на висок, и грустные глаза, все по науке Бражник сделал.

– Какие вы грубые люди, – он вздохнул, – в этой своей… Дум-ме-э-э. А самое страшное, что и других вы судите по себе…

– Бражник, отстань!

– Чернушкина, дорогая, ты только честно мне скажи, вот честно мне скажи, и я отстану. Ты можешь предположить, может быть, тебе приходило в голову, что все люди разные? Или хотя бы не такие, как ты?

Чернушкина поправила свою рубашку, хорошая рубашечка на ней была, кстати, в полосочку, очень даже приятная рубашечка.

– Бражник, – она сказала, – я с тобой согласна. Я с тобой на все сто согласна. Ты – не такой, как мы. А мы – нормальные люди. И для нас, для нормальных русских людей, самое важное – дети.

– Дети? – засюсюкал Бражник.

– Да, дети! – оскалилась Чернушкина. – А все остальное – говно! И мужики, и деньги, и ваше поганое творчество, и твои идиотские оргазмы! Ради ребенка плюнешь на все…

– Блестящая речь! – Бражник похлопал, и за стеной, в соседнем кабинете, его активно поддержали. – Я все понял, дети – главное. И поэтому ты, дорогая моя, бросила своих детей свекрови и поскакала сломя голову в свою любимую Дум-му-у. В начальство!

– Ради детей! – закричала Чернушкина.

– Конечно! Кто сомневается? Я уже вижу предвыборный слоган! – Бражник вскочил и объявил во все горло: – «Любовь Чернушкина! Ха! Ха! Ха! Ха! Все ради детей!»

– Не ори! – Чернушкина схватила его за пиджак и шепотом объяснила: – Нас могут услышать. Я публичный человек… В городе меня знают… Меня могут узнать…

Бражник согнулся, схватился за живот, стукнулся лбом о столешницу, плечи у него затряслись. Он открывал рот, как подыхающая рыба, но все никак не мог расхохотаться. Бражник покраснел и начал задыхаться. А я смотрела в окно на листья.

По тротуару проходили люди, иногда они заглядывали в окно ресторана. Толстый коротышка в светлом плаще посмотрел на меня и обиженно отвернулся, на плече у него сидел кот, они проплыли медленно вдвоем куда-то в направлении вокзала. А листья падали, кружились, и ветер не давал им приземлиться, они летели за толстяком, догоняли. Кот сидел на плече неподвижно, как сфинкс, и внимательно наблюдал за кленовым листочком.

Аллочка мне что-то говорила, кажется, она сказала, что собирается уйти из банка.

– Продержусь до Нового года, а потом уволюсь. Сейчас не могу, сейчас я потеряю бонусы…

Я это слышала, лет пять назад, поэтому не очень проникалась, я все равно ничего не понимаю, про бонусы, про соцпакет.

– А знаешь… – она вздохнула, – иногда я думаю, что Лиза сделала правильно. Она умерла на эмоциях, на волне… Еще неизвестно, что лучше: умереть сразу или медленно, каждый день, убивать в себе женщину…

«Опять «женщину»! – подумала я. – Что-то все как с цепи сорвались, все говорят про какую-то женщину».

– Ты что, убиваешь? – Я ей не верила.

– Ага. – Аллочка опять похлопала ресницами, мне показалось, она их все-таки немножко нарастила.

Я засмеялась, у нас принято смеяться, если хочется жалеть, и поэтому я засмеялась:

– Уолт Дисней представляет. Фильм ужасов для домохозяек. «Убей в себе женщину или женщина убьет тебя».

Аллочка обиделась, мы все вообще жутко обидчивые, она поджала губы и тоже начала смотреть в окно.

Мимо шагала женщина, высокая брюнетка, в джинсах, лет за сорок. Так вроде бы и симпатичная, но губы у нее были недовольные, уголками вниз. Она несла в руках горшок с большим зеленым кактусом. Ствол у кактуса был длинным, тонким, напоминал по форме… орган. Маленький желтый листок закружился над этим кактусом и зацепился за острую колючку.