Читать книгу Три часа утра - Ирина Минаева - Страница 3

В собственную исключительность в большей или меньшей степени верят почти все. В своей Лора была убеждена абсолютно, причём с самого юного возраста.

Она и вправду в чём-то была не такая, как другие. Например, не любила сказок – даже в детстве. Нет, покупаемые для нее книжки с красивыми картинками пятилетняя Лора – тогда ещё Лара – читала: очень быстро и без удовольствия. На вопрос мамы или бабушки, понравилась ли новая сказка, говорила с сожалением: «Да нет, не очень». И в ответ на удивлённое: «Почему?» – «Да как-то всё в ней… не знаю, слишком просто!».

Лара была одарённым ребенком. В семь лет она прилично исполняла на фортепьяно несложные пьесы Чайковского, запросто обыгрывала в шахматы приходящего иногда в гости папу, инженера-конструктора первой категории, знала наизусть несколько страниц из «Евгения Онегина» – это произведение нравилось ей гораздо больше сказок, хотя и здесь не обходилось без критики.

Только вот на спортивном поприще успехи ей не светили: от физкультуры Лару отворотило решительно и бесповоротно ещё в начальной школе.

Она тогда простудилась и пропустила несколько уроков, на которых все остальные учились лазить по шведской стенке. А пришла как раз тогда, когда нужно было сдавать это упражнение уже на оценку.

Во-первых, лезть под потолок, а потом ещё обратно было довольно страшно само по себе. Во-вторых, сознание того, что выстроившиеся в шеренгу одноклассники не сводят с тебя любопытных глаз, уверенности не добавляло. И наконец, дело осложнялось тем, что за это необходимо было, как всегда, получить только пятёрку.

Лара волновалась и схватилась пару раз не за ту перекладину, за которую полагалось.

– Молодец, Каялина, – сдерживая хроническую зевоту, похвалила её… стоп, как же её звали-то, их тогдашнюю учительницу? Не Феофила, конечно, и не Неонила, но как-то наподобие. А по отчеству – Аполлоновна, это почему-то чётко запомнилось.

Так вот, и произнесла она тогда в высшей степени доброжелательным тоном:

– Молодец, Каялина. Для первого раза очень даже неплохо. Четвёрку вполне можно поставить, – и поставила недрогнувшей рукой в журнал.

С того самого дня Лара весьма изобретательно изыскивала причины отлынивать от физкультуры. Со здоровьем у неё с детства было не очень, поэтому справки об освобождении выдавались ей по первому требованию.

Среднюю школу Лара закончила с двумя четвёрками – по химии и по геометрии – и с прочерком вместо оценки по физкультуре.

Когда она поступила в ин’яз, мамины знакомые дружно ужасались:

– Наталья Тихоновна, да ведь там такие девицы… и курят, и пьют, и мужиков водят…

– Я за Ларочку в этом отношении совершенно спокойна, – безмятежно отвечала им мама. – У неё правильное воспитание.

Воспитание у Лары было, пожалуй, даже слишком правильное. В школе мальчики на неё поглядывали, но предложить дружбу решился только один, самый отважный. Миша Данков был умница, спортсмен, турист и вообще не из тех, кто боится трудностей. Когда они учились в девятом классе, он как-то подошёл к Ларе на перемене и спросил без долгих предисловий:

– Ларис, как насчёт того, чтобы сходить вечером в кино?

Правильно воспитанная, Лара уставилась на него так, что отважный турист быстро оглянулся – посмотреть, что же такое страшное творится у него за спиной. Но там было всё в порядке, зато Лара покраснела, побледнела и ответила тоном, от которого у спортсмена Миши Данкова слегка подогнулись колени:

– Не с тобой ли?..

– Извини, – с вытянувшимся лицом пробормотал он, в то время как ноги уже несли его на хорошей скорости к выходу.

Больше героических попыток сойтись поближе с Ларой мальчики в школе не предпринимали.

В институте история повторилась несколько раз – последнюю попытку предпринял не так давно Вайнберг – с вариациями, но с неизменным результатом.

При этом Лара, как ни странно, всё-таки мечтала о своём неведомом пока избраннике.

Поначалу это был Прекрасный Королевич – конечно, не такой простой и незамысловатый, как обыкновенные сказочные принцы. Её Королевич был другой – намного интеллигентнее, с более сложным внутренним миром.

У него, например, и мысли не возникало варварским способом отрубить Дракону его огнедышащие головы, чтобы освободить Прекрасную Принцессу. Ему было вполне достаточно подойти к чудищу вплотную, заглянуть тому в глаза (видимо, центральной головы) и негромко сказать:

– Слушай, друг, я не понимаю – зачем ты её в заточении-то держишь? Думаешь, она тебя полюбит, что ли, за это?..

Ошарашенный Змей, поморгав, пытался гнуть свою линию:

– По-моему, я поступаю логично! Надоест ей сидеть взаперти – так за меня и пойдёт, раз больше деваться некуда!

– Плохо ты её знаешь, – усмехался Королевич.

– А ты что, хорошо?! – настораживался Дракон.

– Представь себе. Мы любим друг друга уже год, три месяца и четырнадцать дней.

Трёхголовый заметно грустнел, однако продолжал прикидывать варианты:

– А если я тебя… э-э… ну, в общем, изничтожу?

– Это ничего не изменит, – спокойно отвечал Королевич. – Всё равно она будет любить меня. А вот на тебя тогда, дорогой друг, она и взглянуть-то не сможет без отвращения. Это я тебе точно говорю…

Понурив головы, Змей задумывался и, наконец, спрашивал угрюмо:

– Ну а если… я её отпущу?..

– Наверное, она будет вспоминать о тебе с благодарностью, – помолчав, отвечал Королевич. – Поверь, это тоже чего-то стоит. Благодарность – прекрасное, святое чувство. К сожалению, довольно редкое в наше время.

И добавлял после паузы:

– А невесту мы тебе подберём, не расстраивайся. Найдём по тебе, спасибо скажешь. Если честно, с моей у вас дело вряд ли склеилось бы. Вы с ней слишком разные. Вот и пришлось бы через месяц на развод подавать – «не сошлись характерами». Так что всё к лучшему…

Потом это был жутко романтический рыцарь – нечто среднее между благородным королём Артуром и мудро-загадочным волшебником Мерлином (в молодые годы, разумеется). Да если разобраться, то и от отважного Ланселота что-то в нём было… во всяком случае, все без исключения прекрасные дамы во главе с юной королевой Джиневрой «сообща вздыхали по нему».

Но Кей – так его звали – оставался к их вздохам монументально холоден: он любил принцессу Ингрид, красивую, но донельзя капризную и избалованную, и все свои бесчисленные подвиги совершал исключительно в её честь.

Тем не менее, отношения с принцессой у него складывались довольно сложные: тщеславная красавица Ингрид слишком часто и не по делу рисковала его жизнью, требуя все новых и новых доказательств любви и преданности. В конце концов, она дошла до того, что, по мотивам известной баллады Ф.Шиллера, кинула в вольер с хищниками перчатку со своей прелестной ручки и предложила Кею достать её, посулив в награду поцелуй.

Будучи совершенно уверенной в его чувствах, она желала продемонстрировать всем, что её верный рыцарь ценит свою возлюбленную куда больше, чем шиллеровский – свою.

– О небо! – сказал с досадой Кей. – Угораздило же влюбиться в такую…

Из соображений рыцарской галантности он фразу не договорил, вскинул голову и пошёл за перчаткой.

Тысячи глаз следили за ним с ужасом и восхищением, а кто-то из родственников даже крикнул, не в силах сдержать волнение:

– Кей, не будь ослом! Плюнь на это дело, не ходи!

Чуть заметно усмехнувшись, Кей прошёл мимо хищников, которые вели себя точь-в-точь как в балладе, – агрессивно порыкивали, но не более того. Поднял перчатку и направился к возлюбленной.

Принцесса с сияющей улыбкой поднялась ему навстречу. Кей остановился в нескольких шагах от неё и, держа трофей двумя пальцами прямо перед собой, выразительно сказал:

– Ну, что? Не будем отступать от классического сюжета?!

Красавица ахнула и на всякий случай прикрылась веером. Постояв несколько мгновений в раздумье, рыцарь вздохнул и молча протянул ей перчатку.

– Теперь скажи: «Не требую награды!» – со всех сторон принялись подсказывать ему доброжелатели.

– Ещё чего! – хмыкнул Кей. И добавил грустно – Хоть шерсти клок…

У принцессы охота целоваться почему-то отпала, и она, потупив взор, предложила:

– Давай лучше в другой раз?.. Без свидетелей?

– Ну, ладно! – легко согласился доблестный рыцарь. – Жди вечером в гости, – и ушёл, насвистывая.

Отношения он с принцессой выяснял долго – до тех пор, пока не надоел Ларе окончательно.

Тогда его сменило принципиально и качественно новое лицо. На сей раз это была какая-то нелегально-героическая личность по имени Гай Юлий, а выслеживал его заместитель шефа Секретного департамента тайной политической полиции Зигурд Хоффман. Гай Юлий был парень не промах: помимо своей основной подпольной деятельности он ещё попутно успевал развлекаться с очаровательной невестой Хоффмана Сюзанной, которая, разумеется, влюбилась в него со второго же взгляда.

Правда, даже в самых подходящих обстоятельствах они слишком далеко в своих отношениях не заходили, а разговоры вели достаточно умные. Например:

– Юлий, у тебя такое имя… Ты тоже должен быть великим.

– Ещё чего не хватало. Я вообще этого Цезаря терпеть не могу, он был завоевателем!

– Ну и что? Тогда было другое время!

– Мне кажется, во все времена люди примерно одинаково хотели жить. И примерно одинаково относились к захватчикам.

В деле он тоже был хорош. Взять хотя бы сцену его очередного ареста. Когда полицейские начали ломиться в дверь, Гай Юлий первым делом убрал с подоконника условный знак – белый будильник., а потом для отвода глаз грохнул об пол горшок с цветком.

– Вы об этом пожалеете, – пихнув осколки ногой, пообещал ему Хоффман.

– Уже жалею, – ответил ему Гай Юлий. – Что не об вашу голову!

Хоффман, разумеется, тут же расписал в общих чертах ближайшее будущее «этого зарвавшегося наглеца» и выразил надежду, что тот очень скоро запоёт по-другому. Заместитель шефа Секретного Департамента был по натуре оптимист, но, как выяснилось впоследствии, недостаточно хорошо разбирался в людях. Работавшие с Гаем Юлием полицейские сначала потребовали молока за вредность, а потом и вовсе начали поговаривать о забастовке.

Короче говоря, Гай Юлий представлял собой почти идеального героя, и Лора была от него в полном восхищении. Он, понятное дело, «в сновиденьях ей являлся» и, незримый, был ей всегда мил. Правда, жил и геройствовал он, к сожалению, не где-то рядом, а совсем наоборот: за тридевять земель, в тридесятом королевстве.

А что касается Генриха Вайнберга, он, с одной стороны, хоть и обретался постоянно в их общежитии, забывая родной профессорский дом, и как-никак отличник, и даже вполне интеллигентен (что по нашим временам, опять же, большая редкость), но с другой – какие тут могли быть сравнения с практически идеальным Гаем Юлием?