Читать книгу Где? – Неважно. Когда? – Все равно - Ирина Зелинская - Страница 11

Подобные прогулки по городу вскоре стали для Федора и Киры традиционными. Маршруты постепенно расширялись, genius loci5 уводил их узкими коридорами петроградской стороны, забавляя названиями улиц: Подковырова, Бармалеева, Плуталова, Подрезова, – разматывал Ариаднову нить по блоковской Коломне, дирижируя ритмом шагов в такт однообразной ограде канала Грибоедова, закручивал маршрут, теряясь в окрестностях Суворовского проспекта.

Однажды на Петроградке они наткнулись на здание девятнадцатого века с табличкой советского времени, гласящей, что оное является «домом высокой культуры быта и образцового содержания». Под окнами его были с обеих сторон от круглой арки разбиты небольшие газоны, прячущиеся за ажурной оградой. Дверь его, гостеприимно раскрытая, как бы намекала, что всяк идущий мимо может приобщиться, в меру своих возможностей, к той самой высокой культуре быта. Они сами не заметили, как оказались на последнем этаже, рядом с лестницей на чердак.

– Вот это удача. Полезли? – Кира уже занесла ногу на нижнюю ступень.

– Давай я первый заберусь, мало ли дверь тяжелая.

Она пропустила его вперед и отошла к перилам, чтобы посмотреть, нет ли недовольных их появлением жильцов. Федор толкнул дверь над головой, и темнота чердака втянула его в себя. Спустя мгновение из темноты показалась его рука:

– Поднимайся, тут выход на крышу открыт.

Кира с колотящимся сердцем вскарабкалась по ржавой, громыхающей лестнице и схватилась за его руку. Федор втащил ее внутрь и закрыл дверь на чердак. Стало совсем темно, только кое-где мрак прорезали узкие полоски света, пробивающиеся между кривых кровельных досок. В этих полосах, словно волшебная пыльца из «Питера Пэна», золотилась пыль.

Федор сделал несколько шагов в сторону, достал телефон и, освещая путь, предложил двинуться к лазу на крышу. Она последовала за ним. Окошко оказалось совсем небольшим треугольником, к нему была приставлена деревянная колченогая лесенка, как попало сколоченная из старых досок со следами прошлой жизни, угадывающимися в кое-где проглядывающей масляной краске, настолько пыльной и грязной, что страшно было к ней притрагиваться.

– Тебе в белых штанах, наверное, не здорово будет туда вылезать, – заметил Федор.

– Ладно, это же всего лишь шмотка. Тем более, старая как мир, рубашку жальче. Полезли!

Сначала он, а затем и она вышли на крышу. Доступный кусок кровли был крайне невелик, его ограничивало то, что высота в этой части дома была максимальной, почти вся крыша оказывалась на пару этажей ниже. Про заборы, отделявшие основной массив площади, местные жители тоже не забыли, и для надежности к сетке из металла были намотаны колтуны колючей проволоки, на которые налипли светлые перья.

Кира пошла разведать территорию и внезапно на противоположной стороне крыши нашла старую заброшенную голубятню. Федор закурил. Он смотрел на упавший перед ним ниц город, близкие – почти достать рукой – купола Князь-Владимирского собора и шпиль Петропавловки, на девушку в мужской серо-зеленой – не может быть, чтоб выбирала не под цвет глаз! – рубашке и белых клешах. Белые штаны! Это так странно и непрактично, как будто она Остап Бендер, собирающийся в Рио, честное слово! Обладательница белых штанов диссонировала с его образом тоскующего и носящего траур по собственной жизни декадента. Весь ее облик воспринимался им как вызов, как демонстрация того, что ей нет никакого дела до мнения окружающих. Это удивляло и бодрило, казалось чем-то из ряда вон выходящим. В родном городе его окружали девицы, принадлежавшие к субкультуре готов: всегда в черном, с темной помадой и похоронными выражениями лиц, занятые исключительно своим имиджем. А она, чебурашка в хайратнике, позволяла себе быть смешной, смотрела на мир широко распахнутыми глазами, была открыта всем ветрам и будто бы ничего не боялась: ни высоты, ни милиции, ни ошибки.

Федор, осторожно ступая по фальцам кровельных листов, чтобы не издавать лишних звуков, обошел трубу дымохода, снял сюртук и расстелил его в тени.

– Садись! Тут тень.

Он подвинулся, она села рядом, плечи их соприкасались. Солнце светило так ярко, что невозможно было ничего разглядеть, крыши домов сливались в одно пестрое, бликующее месиво.

– Наконец-то лето! Думала, оно никогда не наступит, – она откинулась назад и всей спиной облокотилась о дышащую жаром трубу с обсыпающейся, бугристой штукатуркой. Где-то внизу, во дворе-колодце, со скрипом открылось окно, из которого показалась старушка, ломающая хлеб и вытряхивающая из пакета крошки. С соседних карнизов, скрипя коготками по металлу и шелестя крыльями, к ней слетались птицы. Федор обратил на нее внимание:

– Смотри, очередная любительница голубей.

– Одна моя подруга утверждает, что голуби – это летающие крысы. Мне они тоже не очень приятны. Хотя они друг о друге заботятся, самцы даже приносят самкам еду… Где-то на Волго-Доне стоял памятник Сталину, который вечно был обсижен голубями. Дело было в советскую эпоху. И вот, поскольку гадить на вождя не разрешено никому, даже птицам, к монументу подвели электричество, и птички, решившие на нем отдохнуть, падали к ногам генералиссимуса замертво. Но от этой идеи тоже отказались: негоже памятник вождю усеивать трупами символов мира.

– Дивная история.

– Жаль, что лишь легенда.

Время незаметно плавилось, расползаясь увеличивающимся пятном тени, которое текло по крыше быстрей и быстрей, захватывая все большее пространство. Ветер становился прохладнее и порывистей, город стал отчетливей, резкость прибавила деталей и, будто острые, высокие скулы, проявились углы зданий, добавляющие оттенок беспокойства, напоминающие о том, что время идет с ними или без них, и только оно всем подлинно распоряжается.

Не замеченные местными жителями, Кира и Федор спустились на землю, где царствовала суета: люди копошились у магазинов, машины, сигналя, неслись по проспектам, на детских площадках орущие дети сменялись распивающей пиво молодежью и прочим маргинальным элементом. Не привыкший к жаре Петроград требовал разрядки. Погода под вечер стремительно портилась; небо набрякло, и город залило серой тревогой, предвещающей разгул стихии.

Шквал воды обрушился внезапно. Кирины белые штаны, впитав в себя, казалось, не меньше половины Финского залива, стали ужасно тяжелыми, отвисли и волочились по земле, норовя свалиться. Рубашка прилипла к телу, которое тут же покрылось крупными колючими мурашками. Федин сюртук из темно-серого превратился в черный, а хвост стал напоминать обсосанную плетку. Все это произошло так быстро, что они даже не успели спрятаться от дождя, который иссяк столь же внезапно, как и начался.

Запах мокрого, раскаленного асфальта смешивался с запахом озона и тополиных листьев, к этому примешивался запах сигаретного дыма и мокрых волос Федора – все это вместе с этого вечера стало для Киры любимым коктейлем.