Читать книгу Где? – Неважно. Когда? – Все равно - Ирина Зелинская - Страница 12

Для большинства людей жизнь делится на важные отрезки: детский сад, школа, институт, работа, пенсия. Или младенческое беспамятство, выезды с родителями в поход, свадьба, дети, дача, внуки… И все это крепко-накрепко привязано к календарю.

Федор был не из их числа, даже порядок месяцев он не счел нужным уместить себе в голову: апрель, по его мнению, вполне мог быть осенним месяцем, а ноябрь оказывался в середине весны. А различать июнь и июль он даже не думал, поскольку был убежден, что время – не стоящая внимания условность. Так же он относился и к любым праздникам, ответственным и важным мероприятиям. Его совершенно не интересовала никакое проявление официозности в привязке к датам. Поэтому не было ничего удивительного в том, что, когда школа вытрясала родительские карманы под предлогом выпускного вечера с катаниями на кораблике и коллективным пьянством в кафе на окраине Весёлого поселка, у Федора такая перспектива энтузиазма не вызвала. В результате на вручение аттестата он пришел в своем обычном весенне-летнем костюме, состоявшем из заправленных в гады узких, когда-то черных, но теперь вылинявших и выцветших джинсах, балахоне Terrion с оторванными рукавами и – соблюдая приличия и из особого уважения к моменту – в сюртуке, будто извлеченном из дореволюционного шкафа. Этот сюртук где-то добыла его мама, когда он во время зимнего визита в Петрозаводск, сообщил ей, что в школьном театре его назначили играть Лазаря Елизарыча Подхалюзина в «Своих людях» Островского. Станиславский был бы им доволен, поскольку юноша вжился в образ и выходить из него не собирался. Так и ходил он в сюртуке, весной и летом, грустя оттого, что цилиндр, валявшийся среди немногочисленных школьных костюмов, отдать ему в личное пользование наотрез отказались.

Получив бумажное свидетельство того, что одиннадцать лет жизни были потрачены почти впустую, он вместе с парой панков из параллельного класса, решивших, что родительским деньгам можно найти лучшее применение, чем танцы под Верку Сердючку под присмотром классного руководителя, отправился пьянствовать в Ириновский лесопарк. Там вскоре один из товарищей, будучи еще до начала мероприятия в раскладном состоянии, потерялся, а второй, решив, что на празднике жизни не хватает женщин, пошел кадрить компанию припозднившихся нетрезвых девиц и тоже не вернулся. В результате Федор, побродив по сумрачно-туманному лесу, отправился в одиночестве гулять по городу. Он позвонил Кире, надеясь, что та, как всегда, быстро отреагирует и приедет, но она оказалась на даче. В конце концов ему ничего не оставалось, как к трем часам ночи вернуться домой. Однако и это было не лучшей идеей, так как папа был не один, а с дамой сердца.

Родители Федора были в разводе очень давно. Это случилось тогда, когда у бабушки по маминой линии обнаружили рак, и мама была вынуждена покинуть Петербург, где она жила у мужа, вернуться в родной Петрозаводск, чтобы ухаживать за умирающей. Федин папа поначалу честно пытался ездить к ней из Питера каждые выходные, но однажды в поезде Петрозаводск—Петербург разговорился с обаятельной молодой женщиной, которая вскоре стала его второй женой. Федору тогда было около пяти лет. Жизнь довольно сильно изменилась с тех пор. Затем так сложилось, что лето он проводил в Петербурге с отцом, остальное время – с мамой и отчимом в Петрозаводске. Но год тому назад отец развелся со второй супругой, и Федор понял, что обратно к маман не поедет. Незачем. Думал, на этом его кочевья закончатся, но не тут-то было. Просто теперь все перевернулось вверх дном: большую часть времени он жил в Петербурге, а на каникулы ездил в Петрозаводск.

Оказавшись дома не в самый удачный момент и увидев то, что не следовало видеть, он, будучи в прескверном настроении, демонстративно громко хлопнул дверью и отправился догуливать раннее утро, рассчитывая на то, что гостья оценит ситуацию и уйдет, не задерживаясь.

Подобно Федору, Кира, в день, когда должны были состояться выпускной и вручение аттестатов, даже не думала к этому событию готовиться. Она собиралась с утра, на первой электричке, ехать в город с дачи, где вместе с ее собакой и кошкой оставалась Екатерина Георгиевна.

– Что привезти из града Петрова? – спросила, уже завязывая кеды, Кира.

– Себя, в первую очередь, а то я тут с ума сойду с соседями-дегенератами. Сил нет их поганый шансон слушать, – ответила подруга после паузы и загадочно улыбнулась. – А еще ништяков, конечно. И печеньку-амброзию. И шампанского. Будем праздновать свободу – одиннадцать лет строго режима закончились, мы наконец-то откинулись.

– Эк тебя, Геннадий, скукожило.

– Это все они, – Екатерина Георгиевна показала в сторону соседского участка, – плохо на меня влияют. Я тут по фене заботаю с таким плейлистом.

– Держись! Вечером приеду, мы им панк-революцию устроим.

Екатерина Георгиевна вышла на крыльцо, потянулась, громко зевнула и ритмично, деля слова на слоги, проорала в сторону соседского участка:

– Ну и что, что мне на ухо в детстве насту-пил мед-ведь, по-да-рите мне бу-дильник, буду под не-го я петь!

Кира истерически захохотала, обняла подругу и вышла за калитку. На часах было пять утра.

Когда она открыла дверь в квартиру, оказалось, что дома никого нет. Мама в это время водила бабушку по врачам, из-за чего переезд на дачу откладывался на неопределенный срок.

Воду уже отключили, и, чтобы помыться, нужно было потратить более часа только на нагревание ее в необходимом объеме. Истинно петербургская традиция – каждое лето поливать себя из кастрюльки.

Когда родители вернулись, Кира, лежа на диване, читала книжку, ожидая пока волосы высохнут.

– Рано ты. На первой электричке, что ли, ехала? – спросила мама, заглядывая в комнату.

– Доброе утро, да.

– Катюха там с Яшкой и Симбой осталась?

– Да, пару дней там посидим еще. Я сегодня после вручения аттестата тоже уеду.

– А праздник себе устроить не хочешь? Сделать красивую прическу, надеть вечернее платье – это все-таки выпускной. Он, как свадьба, один раз в жизни бывает.

– Ни малейшего желания. Да и со свадьбой, которая якобы один раз бывает, ты палку перегибаешь, – засмеялась Кира.

– Ну и дураки вы, – подытожила Мария Николаевна, под «вы» традиционно подразумевая все это непутевое молодое поколение.

К шести часам вечера Кира оказалась у дверей школы, расположенной на набережной лейтенанта Шмидта. Нужно было забрать аттестат. Для нее эта процедура была ничуть не более волнующей, чем, скажем, поход в магазин за хлебом, поэтому весьма удивительно было наблюдать у входа выпускниц в вечерних платьях.

Еще в гардеробе она поймала на себе несколько недоумевающе-сочувственных взглядов. Однако – удивительное дело – они не то что не задевали ее, но, напротив, только раззадоривали. Хотелось крикнуть всем: «Я люблю! Я поступила туда, куда хотела! У меня впереди целое лето, без комиссий, экзаменов и бумажек! И еще – я свободна от вас всех на-все-гда!» Конечно, она ничего не крикнула, постучалась в дверь кабинета директора школы, объяснила секретарю, что очень спешит на электричку и хотела бы получить аттестат вне церемонии. Но, увы, исключений в этот раз не было и, будто во сне, она прошла в актовый зал, стала частью аплодирующей медалистам толпы, получила незамысловатую корочку, пожав руку директору школы, имя которого даже не запомнила за год обучения, дождалась окончания церемонии и выбежала на набережную.

Время поджимало все сильнее, а автобуса не было. Шансы не успеть на последнюю электричку увеличивались с каждой минутой. После почти часового стояния на остановке стало очевидно, что этим вечером они с Екатериной Георгиевной будут праздновать ее день независимости разве что по отдельности. Она позвонила подруге.

– Привет! Ну что, ты уже мчишься к нам? – сразу же поинтересовалась Боженька.

– Увы, нет! Все очень медленно и долго. Прости, пожалуйста, я буду у тебя с утра, рано-рано! Меня задержали в школе, теперь вот, как назло, автобуса нет. Уже бы пешком дошла.

– Не переживай, о нерасторопный Кирунчик! Якова накормила, ни один килограмм ее грушевидной формы за время твоего отсутствия не пострадал, Симбиойд где-то шарится, принесла мне мыша, думала, что я – это ты, хотела покормить. Я от мяса отказалась, и она обиделась. Мы великодушны и простим тебя, если ты привезешь нам банку вареной сгущенки.

– Все что угодно! Благодарю тебя! Буду часам к восьми.

– Ждем.

Само собой, после этого разговора на набережную лихо завернул полупустой автобус, чуть было не пролетевший мимо остановки и лишь притормозивший, чтобы, раскрыв переднюю дверь, подобрать негодующую Киру.

Дома с порога начались вопросы.

– Ну как, получила? – спросила мама, встречая дочь в прихожей. – Что там? Сплошные тройбаны?

– Представляешь, нет. Только химия, алгебра, геометрия. Остальное вполне прилично. По-моему, половину вообще нарисовали.

– Директору вашему цены нет. Не жалеешь, что на выпускной не пошла?

– Нет, конечно. Я даже не знаю, как зовут моих одноклассников.

Мама покачала головой и отправилась курить на балкон – вспоминать свои золотые школьные годы.

Сумка была предусмотрительно собрана, недочитанный роман отложен на подлокотник дивана, оставалось только уснуть, проигнорировав белую ночь и отвратительно холодные и мокрые после второго за день мытья волосы, разбросанные по подушкам. И еще раздражал тошнотворный запах тухлой воды от фенечек. Сигнал мобильника, заплутавшего в одеяле, вмиг участил сердцебиение.

– Приветствую! Не разбудил? – голос Федора был бодр.

– Вечер добрый! Отнюдь.

– Я тут внезапно оказался в городе, подумал, авось, ты жаждешь присоединиться.

– А метро открыто еще? Сколько времени?

– Двадцать три пятнадцать.

– Мне утром на электричку надо рано. Часов в шесть.

– Дык. Я могу проводить.

– Погоди, я тебе перезвоню через минуту.

– Жду.

Кира выскочила из комнаты, спотыкаясь, на ходу натягивая джинсы, путаясь в штанинах, и судорожно ища футболку в груде сваленных на спинку стула вещей.

– Мама! Ма-ма! – позвала она из прихожей, уже завязывая кеды.

– Ее нет, что случилось? – отозвалась бабушка из комнаты, перекрикивая телевизор. – Ты куда собралась?

– Я гулять, с другом. А мама где?

– У соседки, у Нэлли.

Кира схватила телефон и набрала мамин номер. Отпрашивание на ночную прогулку более всего походило на постановку мамы перед фактом. Последним аргументом стало то, что выпускного у нее не было, а тут хоть какое-то развлечение. Мама сдалась.

– Поезжай. Только чтоб тебя встретили и проводили. По ночам одной чур не шляться.

– Конечно!

– И телефон взять не забудь! – последнее указание было уже совершенно излишним, поскольку с начала прогулок с Федором мобильник был при ней постоянно, он стал магическим предметом, всегда готовым напомнить, что все, что происходит с ними – явь, а не морок или прекрасное сновидение.

– Ну что, не отпустила она тебя? – ехидно спросила бабушка.

– Отпустила, – на бегу бросила Кира

– Я бы не разрешила. Дня им мало, надо еще по ночам шляться. Пьяных полно…

Но Кира не собиралась никого слушать и уж тем более спорить и что-то обсуждать.

– Закрой дверь, я ушла. До завтра! – она махнула рукой и, схватив рюкзак, выскочила за порог.

В метро ее ждал Федор.

– Вот, Воннегута тебе бумажного привез. Он дюже хорош. Один из любимых романов.

– Благодарствую! – она положила покетбук в рюкзак. – Верну через неделю, ладно? Нужно роман дочитать.

– Не вопрос, я все равно через пару дней в ПТЗ уезжаю на какое-то время. Надо всякие бумажки собрать, книжки кое-какие привезти. Да и корешей проведать неплохо бы.

Для Киры это не было хорошей новостью, но она не стала показывать свои эмоции и спросила, как надолго он уедет. Услышав, что в Петрозаводске его ничего не держит, она обрадовалась и, вспомнив о долгожданной свободе ото всего и любимой подруге, нянчившей ее зверинец на даче, устыдилась своей реакции.

Они начали свое путешествие с Невского проспекта, измерили шагами все закоулки между каналом Грибоедова и Мойкой и оказались в Коломне.

Белая ночь – природный оксюморон – молочным маревом вперемешку со смогом растекалась над городом. Восторг от переживаемого момента одинаково остро переживался ими обоими: свобода и красота обрушивались на них в старом городе. Остывающий Петербург наполнялся свежестью, воздух начинал напоминать морской. Ночь позволяла почувствовать то, что днем ускользало от внимания: оказалось, что у шагов есть отзвук, словно невыросшее эхо, звуковая тень, сопровождающая каждый шаг.

Во вроде бы классически расчерченном строгом городе вдруг можно было наткнуться на анархически-безобразные пристройки, ассиметрично и криво врезанное в стену окно, зияющую пустой пастью дыру в полу балкона и бог весть что еще. Всякий раз, когда Кира и Федор сталкивались с отклонением в общем эстетическом плане, в их души проникал лукавый азарт проверить, «нельзя ли и нам перешагнуть через привычные рамки дозволенного».

Они остановились напротив парадной части Новой Голландии.

– Вот через эту арку, как говорят, русская архитектура вошла в классицизм, – кивнул Федор на мрачно-торжественное творение Деламота, поросшее кустарником. – Смотрю на этот упадок и думаю, что без него Питер не Питер. Вот ты можешь себе представить, как бы он выглядел, если бы не разваливался?

– Конечно, нет. То есть, представить могу, но мне это не нравится. Это особая эстетика, Петербург – город декадентов, маргиналов и ретроградов. А солнечно-позитивным он не может быть по умолчанию. Впрочем, это лишь мое восприятие. Неразваливающийся Петербург! Ха! Ты еще предложи Зимний в позитивный желтый цвет перекрасить!

– Ну, это уж ты через край хватила.

– Так ведь он таким был. А революционные матросы его штурмовали, когда он был вообще красным.

– Огонь! А внутри ты была? – спросил Федор, показывая в сторону Новой Голландии.

– Нет, ни разу. Даже не знаю, что там. Хотя чертовски любопытно было бы глянуть.

– Дык давай попробуем. Как-то же сюда попадают.

Эта идея воодушевила обоих. Обогнув справа от арки остров и оставив за спиной легендарный Поцелуев мост, они повернули на набережную канала-невидимки – Адмиралтейского – и увидели первую переправу, наглухо перекрытую высоким забором из профлиста.

– Может, получится в каком-нибудь месте подлезть. Давай перейдем по мосту и пройдем вдоль забора. Вдруг где-то лазейка есть, – Кира жила под девизом «в каждом заборе должна быть дырка», и просачиваться в сомнительные щели и подзаборья для нее было делом привычным.

– Не, надо посмотреть, что на следующем мосту. Там, вроде, будка какая-то стоит. Пойдем!

На втором мосту в самом деле стояла будка охраны, а вместо забора был перекинут шлагбаум. Внутри горел свет, копошились силуэты сторожей. На цыпочках, стараясь не дышать, Кира и Федор пролезли под палкой шлагбаума. Гравий под подошвами предательски громко хрустел, круглое здание бывшей тюрьмы – Бутылки – они обогнули почти бегом, стремясь как можно быстрее уйти из поля видимости охранников. Но почти сразу за домом коменданта, около покатой тюремной стены из выщербленного плешивого кирпича, они наткнулись на трехметровую стену, преграждающую путь. Возможно, при других обстоятельствах, они бы и повернули обратно, но позади по-прежнему стоял охранный пункт, а в крови бурлил адреналин от первого пройденного препятствия. Федор подошел вплотную к стене, попинал ее, провел ладонью по изрытой временем поверхности и, цепляясь пальцами за выбоины и недостающие куски кирпича, подтянулся вверх.

– Тут, вроде, можно забраться, – он с шумом, ломая ветки деревьев и кустов, растущие по берегу, спрыгнул вниз. – Сможешь вскарабкаться?

– Думаю, да. Главное, на метр залезть, а там, выше, смотри, какая стена изъеденная, зацепок много, справлюсь.

– Давай подсажу.

Кира подошла лицом к стене, ощупала ее в поисках удобной выемки для пальцев. Федор, со спины обхватив ее за ребра, чуть приподнял в воздух, и дело пошло. Она вцепилась в выступ и быстро, не теряя сил на провисы, начала забираться вверх. Упираться о стену коленом было крайне неприятно, поскольку штанины были почти сплошь усеяны металлическими заклепками, впивающимися в кожу при малейшем надавливании. Но разве можно думать о боли, когда на тебя смотрит тот, кого ты любишь? Ведь самое главное – не потерять лицо, не дать слабину, сохранить свой образ любой ценой. Ради такого можно пожертвовать не то что пробитым коленом, но и жизнью. Последний рывок, грохот старой металлической кровли, зацепившейся за лямку рюкзака – и она на крыше. Чуть подавшись вперед, к самому краю, она наблюдала за восхождением Федора. Трепет от его недавнего прикосновения, адреналин от переживаемых эмоций и острая боль в колене создавали сумасшедший коктейль переживаний. Мир пошатнулся, и мозг перестал справляться с обрушившимся шквалом эмоций.

Федор, поднявшись на крышу, отряхнул джинсы, поправил шнурок, связывающий хвост, и огляделся по сторонам. Темнота, разлитая по острову, растворялась только на другом берегу, на манжете набережной с золотыми запонками фонарей. На крыше же ничего не было видно из-за деревьев, посаженных вдоль склада, на который они взгромоздились.

– Пошли на разведку, – предложил Федор. – Давай руку, крыша тут стремная, не факт, что железо просто так сверху на балки не брошено.

Любой совместный выход на крышу был безоговорочным актом доверия друг к другу. Единственная страховка, доступная любителю подобной высоты, – рука того, кто рядом. Эти двое без каких-либо причин начали доверять свои жизни друг другу сразу же, еще с первой, голубиной, крыши. Возможно, это было не что иное, как подростковое безрассудство и неопытность, но если вдуматься, то счастье приходит только к тем, кто позволяет внешнему миру врываться в свой собственный внутренний мир. И это, безусловно, риск подвергнуться разрушению, но не меньший риск стать подлинно счастливым и свободным. И каждый раз, когда их ладони соприкасались, связь между ними, становилась крепче.

Задерживая дыхание, говоря только шепотом и погрохатывая железом, они прошли до деламотовской арки и уперлись в тупик. Дальше – либо спрыгивать во внутренний двор, с расположенными в нем бывшими военными объектами, скорее всего, дополнительно охраняемый, либо спрыгивать на берег, ближе к воде. Поразмыслив, они решились на второй вариант. Федор наклонился к стоящей рядом березе, уперся в ствол и, повисая на руках, с треском обламываемых веток спустился на землю. Кира сбросила ему свой рюкзак, Федор стоял внизу и протягивал к ней руки, чтобы поймать, но она, на всякий случай зажмурившись, оттолкнулась от края крыши и повисла на стволе, тут же сообразив, что не удержится, зажала дерево ногами и, как пожарник по шесту, съехала вниз, в нескольких местах разодрав ноги и ладони. Федор поймал ее уже на земле и держал на мгновение дольше, чем следовало.

– Ты как солдат спецназа. Ноги не разодрала? – он с удивлением ее рассматривал.

– Так, чуть-чуть, – со всем возможным легкомыслием ответила она, чтобы прервать неловкую ситуацию, слегка отстраняясь, хотя делать этого не хотелось. Хотелось, чтобы время остановилось, чтобы он продолжил обнимать ее до конца времен, окаменеть тут, стать памятником счастливому мгновению и покрываться мхом, пока не демонтируют. – Щас, помою царапину, и пройдет.

Они спускались к воде, раздвигая ветви и опираясь на стволы деревьев, кое-где опутанные колючей проволокой. Заросший и грязный берег, заваленный строительным мусором и ворохами перепрелых листьев, выглядел крайне недружелюбно и оказался таким крутым, что спуск становился испытанием на прочность.

– Черт! Караул! – зарычала Кира, размахивая руками.

– Что там? На колючку наступила? – шепотом спросил Федор.

– Нет! Аккуратней, тут стволы в мазуте, я вся измазалась.

Он подошел к ней, по пути тоже схватившись за дерево и вляпавшись в липкую черную жижу.

– Точно! – засмеялся он. – Смотри, они все до одного уровня в нем, как по линейке. Наверное, покрашены.

– Зачем? – негодовала она. – Для чего нужно деревья красить мазутом?

– Чтоб непрошеные гости спрашивали. И чтобы на выходе сразу было видно, кто тут в гостях был.

Обратно они добирались уже вдоль стены, полные трепета и восторга. В кустах что-то зашуршало.

– Тссс! – он сделал останавливающий знак рукой.

– Что там? – она замерла, напрягая зрение и слух, но ничего не различая.

– Птицы, вроде. Смотри, вон там, – он указал в направлении, откуда, по его мнению, доносился звук.

Кира пригляделась и увидела пару уток, стоящих у самого края берега.

– Да, утки, – сказала она и сделала шаг как ни в чем не бывало.

– Нет, дальше, в воду посмотри – там бобер.

– Быть того не может! Центр города, мазут, колючка! – воскликнула Кира.

– Однако ж.

Как невидимки, пройдя пункт охраны во второй раз, они перешли через мост, и, кроме растрепанного вида и мазутных пятен на одежде, ничто не выдавало маршрута их прогулки.

– Где тут магазин двадцать четыре часа есть? Пить страшно хочется, – сказал Федор.

– Боюсь, нигде. Пойдем на Остров, там что-нибудь будет точно.

– Не, надо раньше. Давай спустимся в переход, может, там что работает.

Они зашагали к площади Труда, дошли до лестницы, убегавшей вниз, перескакивая через две ступени, спустились в подземный переход у памятного знака о почившем Адмиралтейском канале. Ни магазинов, ни ларьков внутри, конечно, поблизости не было. Старенький сторож коротал ночь за просмотром телепередачи по крошечному телевизору с пузатым экраном. Федор постучал в окошко.

– Доброй ночи! Простите, можно у Вас водички попросить? Магазины не работают, пить очень хочется.

Сторож нахмурил брови, но встал с насиженного места, взял со столика эмалированную щербатую кружку, ополоснул ее водой из пятилитровой бутылки и вышел на порог кабинки, в которой проходило его дежурство.

– Не кипяченая. Кипятка нету.

– Спасибо огромное! Любая пойдет, – Федор с жадностью пил, и только кадык гулял вверх и вниз. Он передал кружку Кире.

– Спасибо Вам большое! – поблагодарила она, возвращая пустую посуду сторожу.

Они взбежали по лестнице и зашагали к мосту Лейтенанта Шмидта. Уже рассвело, когда показался угол Кириного дома. Она тихонько, чтобы никого не разбудить, вынесла сумку, и вместе с Федором они, блаженно улыбаясь и зевая, пошли к метро.

Он проводил ее на Ладожский вокзал и с блуждающей улыбкой поплыл в пустом вагоне метро по тоннелю. Невесомое тело не слушалось, радужными пятнами – слишком светлыми, чтобы различать цвета, – размывалась акварельная реальность. Федор на автопилоте добрался до дома и, не раздеваясь, рухнул на диван. Через несколько часов он, не покидая блаженного забытья, пошатываясь, дошел до окна, с театрально-вампирской гримасой задернул шторы и снова зарылся в одеяло.

С этой ночи все для Киры и Федора изменилось. Сказка стремительно ворвалась в жизнь, город стал пространством, в котором царило волшебство, а желания сбывались.

Через два дня родители Киры перебрались на дачу, а подруги уехали в город. Кира спешила увидеться с Федором, до его отъезда в Петрозаводск.