Читать книгу Русский Колокол. Журнал волевой идеи (сборник) - Иван Ильин - Страница 72

Прошло десять лет с тех пор, как коммунисты начали свой хозяйственный опыт в России. И теперь мы можем подвести трезвые и беспощадные итоги их затее. Впервые в истории человечества был осуществлен такой опыт – с таким зарядом решимости, в таком размере, с таким использованием всех средств, с участием знающих и опытных специалистов.

Что дал этот опыт? Чему должны были научиться в нем все русские люди? Какие уроки несет он всему человечеству?

«Старый мир» в России разрушен. Но не восторжествовали ли в этом разрушении, не реабилитированы ли его экономические основы: частная собственность и свобода хозяйствования? Удалось ли и может ли удасться создание «нового мира» на противоположных основах? Постиг ли русский народ, пользуясь этим дорогим, но верным способом «наглядного обучения», что есть такие основы хозяйства и права, которые безнаказанно нарушать нельзя? Явится ли это просветленное опытом народное сознание источником будущего хозяйственного возрождения России?

Говоря о том, что пытались создать и чего не создали большевики за эти годы в России, необходимо всегда тщательно различать в каждом отдельном случае, что создано ими и что создано или восстановлено помимо них и даже вопреки им.

Хозяйственная жизнь великого народа не могла остановиться совершенно – как бы ни насиловала ее коммунистическая власть. Нужно было как-нибудь жить, нужно было удовлетворять насущные потребности. Относительно быстрое восстановление сельскохозяйственного производства (в натуральных формах) является в этом отношении особенно показательным. Ясно, что если со времени «нэпа» крестьяне значительно увеличили свои посевы и оправились хозяйственно (по сравнению с голодными годами «военного коммунизма»), то произошло это не только помимо власти, но и вопреки ей, ибо она не снабжала крестьян, в достаточном количестве, ни земледельческими орудиями, ни другими средствами производства, ни просто товарами; а если и снабжала, то по чудовищным ценам и плохого, часто негодного качества.

До «нэпа», т. е. до 1921 года, большевики думали осуществить в России коммунистический строй в полном объеме. Программа их была такова: «продразверстка», т. е. принудительное и безвозмездное отчуждение у крестьян всех продовольственных «излишков»; распределение всех продуктов в городах по карточкам; управление фабриками и заводами при посредстве коллегиальных рабочих органов; безвозмездность государственных и коммунальных услуг (даровой проезд по железным дорогам, даровое пользование почтой, электричеством и т. п.); и все это увенчанное отменой всех налогов и денег! И эту программу большевики осуществляли четыре года на русском опытном поле с настойчивостью и последовательностью маньяков.

Когда этот опыт последовательного осуществления коммунистического (социалистического тож) учения привел к вымиранию миллионов людей от голода в деревне и в городе, к небывалому в истории параличу всей промышленности (в некоторых отраслях ее производство упало до 3–5 % дореволюционного уровня) и всей хозяйственной жизни страны, – тогда большевики не только пошли на «уступки» (нэп!), но и поспешили заявить, что все, что они до сих пор делали, было лишь «военным коммунизмом», что они «вынуждены» были к этим мерам, к этой политике тем, что на всех фронтах шла гражданская война.

В действительности это был вовсе не «военный», а самый настоящий, последовательный коммунизм, от которого большевики вынуждены были отречься, ибо не только всей стране грозила гибель, но в общей катастрофе и они были бы сметены изнутри. Пришлось уступать. «Требование свободы торговли вооружило форты Кронштадта», – писала недавно «Экономическая жизнь».

Во всяком случае, важно раз навсегда твердо установить и запомнить, что в 1921–1922 гг. потерпел крушение не какой-нибудь «военный», а самый настоящий, последовательный коммунизм.

После этого поражения большевики отступили на свои «командные высоты». Они волей-неволей отказались от мысли насадить коммунизм к 120-миллионной крестьянской массе, но они удержали за собой те экономические позиции, опираясь на которые они рассчитывали построить грандиозную систему экономической эксплуатации этой крестьянской массы. Они оставили за собой те экономические позиции, без которых они не могли бы удержать своей политической власти. Ибо большевицкая власть держится в России десять лет не только террором, но также и тем, что она в исторически невиданных размерах сумела использовать средства экономического принуждения как орудие политического господства.

Опираясь на эти тыловые позиции, советская власть стала осуществлять «куцый» социализм, поставив себе главными конкретными задачами: 1) подчинение всей хозяйственной жизни страны единому плану; 2) создание нового капитала в порядке «социалистического» накопления; и 3) осуществление на основе этого нового капитала – «индустриализации» страны в американском масштабе.

Все это должно закрепить за коммунистами «русский плацдарм» для подготовки мировой революции.

Итак, первая задача состояла в том, чтобы, опираясь на экономические командные высоты (национализованную крупную и среднюю промышленность, монополию внешней торговли, государственный торговый аппарат и монополию кредита и транспорта) – управлять всей хозяйственной жизнью страны согласно единому, вырабатываемому в центре плану и тем подчинить «анархическую» хозяйственную стихию 150-миллионного народа единой воле политической и хозяйственной диктатуры.

Для осуществления этой цели московские советские учреждения, с затратой невероятного количества сил, времени и бумаги, вырабатывают ежегодно народнохозяйственный план, называемый «Контрольные цифры народного хозяйства» на такой-то год; кроме того, недавно закончен разработкой (и уже признан самими большевиками совершенно неудовлетворительным!) пятилетний план, так называемая «пятилетка»; наряду с этим идет разработка такого же плана – уже на… пятнадцать лет…

Впервые детальные «контрольные цифры» были разработаны на 1925/1926 год и опубликование их было торжественно отпраздновано как одно из самых крупных «достижений» последних лет в области социалистического строительства.

«Контрольные цифры» должны были явиться не только «прогнозом», но и «директивой». В развитие их составлялись уже операционные планы по отдельным отраслям хозяйства.

Первые «контрольные цифры» стремились «объять необъятное». Так, они устанавливали общий уровень товарных цен на каждый месяц наступающего года. Устанавливался на год вперед не только точный размер будущего экспорта, но и размеры денежной эмиссии, кредитных операций и т. п.

Но первый же год этого торжества планового хозяйства был и годом первого планового провала. Советские планы потерпели жестокое крушение не только потому, что это было покушением с негодными средствами, что планы были составлены плохо, но и потому, что хозяйственная жизнь сама по себе такой рационализации не поддается. Там, где дело касалось производственных планов казенной промышленности, приближение планов к действительности было наибольшим. Здесь вопрос шел лишь об установлении производственной способности фабрик и заводов при данных условиях; о сбыте при наличности товарного голода беспокоиться пока не приходилось. Но зато наибольшие расхождения планов с действительностью получались там, где дело шло о планировании таких «стихийных» элементов хозяйства, которые по существу своему вообще планированию не поддаются. В России такова была, конечно, прежде всего, вся область крестьянского (теперь фактически совпадающего с сельским) хозяйства. Какие тяжелые разочарования пришлось испытать большевикам в этой области, это они не раз высказывали сами в минуту отчаяния.

Столь же сильные «просчеты» оказались в области внешней торговли, в выпуске денег и в сфере кредита. Это заставило составителей «контрольных цифр» в следующем 1926/1927 году проявить значительно большую умеренность и скромность. Теперь они уже не предсказывают и не предписывают движения цен по месяцам и вообще снабжают свою экономическую астрологию целым рядом оговорок.

Но и в более узкой области своего собственного, казенного, советского хозяйства большевики не могут добиться осуществления и проведения своих планов. Почти каждый день приходится читать о том, что советские планы запаздывают и нередки случаи, когда они утверждаются по окончании отчетного года, при этом они бесконечно переделываются и перекраиваются, и это вносит огромную путаницу и анархию в производство.

Таким образом, в этом основном своем программном требовании – планового хозяйства, подчинения стихии хозяйственной жизни планам экономической диктатуры, большевики потерпели самое серьезное поражение. «Жизнь идет мимо нас», – сказал в своей предсмертной речи Дзержинский.

Как неоднократно признавались в этом сами большевики, все советское хозяйство, вся их экономическая система была построена на «проживании», «проедании», «растрате» – таковы их подлинные выражения – полученных в наследство от буржуазного строя, от дореволюционной России капиталов – будь то капитал денежный, или вещный (машины, железнодорожный подвижной состав, дома и т. п.), или «живой» капитал, заключающийся в накопленных десятилетиями знаниях и опыте инженеров, рабочих и т. д.

Еще «контрольные цифры» на 1925/1926 год ставили задачу: «прекратить растрату основного капитала во всех тех отраслях хозяйства, где этот процесс еще имеет место».

Что эта цель и сейчас – в 1927 году – не достигнута, об этом свидетельствует хотя бы передовая «Экономической жизни» от 17 августа 1927 года: «Можно считать установленным, что в течение последних лет транспорт хронически проедал свой основной капитал».

Но когда после всех произведенных разрушений большевикам пришлось в интересах самосохранения и удержания власти подумать о восстановлении разрушенного, перед ними встал роковой вопрос о необходимости громадных капиталов, исчисляемых миллиардами золотых рублей.

Откуда же взять капитал в стране, где не только «растрачен» и «проеден» старый капитал, но где старательно уничтожены самые побуждения и отсутствуют правовые предпосылки – для накопления нового капитала?

Действительно, единственная область, где происходит реальное накопление капитала в советской России, это – сфера крестьянского хозяйства. Но здесь это накопление происходит почти исключительно в формах натуральных (увеличение количества скота, новые постройки и т. п.), а поскольку происходит некоторое накопление и в денежной форме, крестьяне всего менее склонны доверять свои сбережения советской власти. Об этом свидетельствует статистика советских сберегательных касс.

Другой теоретически возможный источник капитала – это сама казенная промышленность. Это то «социалистическое накопление» – о котором так много говорят большевики. Но здесь, как известно, за немногими исключениями, происходит не накопление новых, а растрата старых капиталов.

При таких условиях большевикам ничего не оставалось, как искать суррогатов накопления капитала.

Сначала – в 1925/1926 году – они рассчитывали получить большие суммы, необходимые в этом году для восстановления разрушенной промышленности, одним смелым ударом, одной удачной спекуляцией: скупить задешево крестьянский хлеб и другие сельскохозяйственные продукты, использовать свое монопольное положение на рынке, и продать этот хлеб с прибылью за границей.

Но тут-то на первых порах оказалось, что «регульнуть» мужика не так просто. Крестьяне хлеб продавали неохотно: и чтобы побудить их усилить продажу, советским закупочным органам пришлось сильно поднять цены. В результате, вместо спекулятивного «заработка» в несколько сот миллионов рублей, пришлось приплачивать по убыточному хлебному экспорту.

Тогда обратились к другому источнику – выпуску денег. По тем же «контрольным цифрам» на 1925/1926 год выпуск новых денежных знаков должен был достигнуть за год 830 млн. рублей и дать, таким образом, новые значительные средства на восстановление разрушенной промышленности. Но уже в первые месяцы, когда новая эмиссия едва достигла 200 млн. рублей, обнаружились явные признаки новой инфляции (т. е. чрезмерности выпуска), со всеми ее опасными для советского хозяйства последствиями. Большевикам пришлось быстро затормозить дальнейший выпуск. Таким образом, и этот суррогат реального накопления капитала не оправдал возлагаемых на него надежд.

Тогда обратились к третьему, наиболее реальному и действительному суррогату свободного накопления капитала. Все виды налогов – в первую очередь единый сельскохозяйственный налог и все косвенные налоги были резко повышены; и отныне почти вся тяжесть финансирования нового промышленного строительства была перенесена на государственный бюджет.

По признанию Рыкова и других большевицких главарей, и этот источник использован почти до предела возможного; между тем изношенность старого оборудования фабрик и заводов достигла таких размеров, что и средств, добываемых в порядке усиленного обложения населения, в первую очередь крестьянства, – не хватает.

Таким образом, попытка замены свободного творчества и свободного сбережения, творческого образования капиталов, которое во всех странах дает средства для восстановления и расширения промышленности, замены их социалистическими и спекулятивными суррогатами – потерпела полную неудачу. Этот вопрос и не может быть разрешен до тех пор, пока не будут восстановлены в России хозяйственные и правовые предпосылки накопления капиталов и вообще сбережения: производительное частное, а не паразитическое казенно-социалистическое хозяйство, и основанный на частной собственности прочный гражданский правопорядок.

Но далее можно было бы привести сотни свидетельств самих советских хозяйственников, что советская власть и при расходовании собранных денег оказывается расточителем и скверным хозяином.

Все эти свидетельства и сейчас покрываются той характеристикой советского хозяйствования, которая более года тому назад была дана Рыковым в бюджетной речи, произнесенной в союзном ЦИКе:

«Капиталист, начинавший лишь свою капиталистическую карьеру, сначала пешком ходил несколько лет, отказывая себе иногда в самом необходимом, а потом уже покупал себе автомобиль, а у нас часто начинают с автомобиля» («Экономическая жизнь» 15 апреля 1926 г.).

За последние два месяца опубликованы результаты целого ряда обследований «капитального строительства», произведенных, главным образом, Рабоче-Крестьянской Инспекцией.

Выводы их – с небольшими отклонениями и вариациями – сводятся к тому, что строительство ведется нерационально и дорого и что поэтому затраченные суммы не дают того экономического эффекта, который они должны были бы дать в нормальных условиях. И здесь Высший Совет Народного Хозяйства, представляя Совету Труда и Обороны очередной доклад по этому вопросу, счел нужным избрать для него в виде эпиграфа слова того же Рыкова, сказанные им почти год тому назад: «Мы строили не то, что надо, не там, где надо, и не так, как надо» («Торгово-промышленная газета», 27 июля 1927 г.).

Большевики одинаково не умеют ни создавать новое, ни использовать имеющееся. Безошибочный критерий в данном случае – высокая себестоимость изделий советской промышленности. При этом все категорические приказания и директивы, исходящие из центра, о снижении себестоимости оказываются бессильными и недействительными.

Не скрывают большевики и причин этой высокой себестоимости: «Высокий индекс вздорожания сам по себе обусловливается скверной работой предприятий», – читаем мы в передовой «Экономической жизни» от 14 августа с. г. А более глубокая причина этой «скверной работы» советской промышленности заключается, во-первых, в ее монопольном положении, при котором исключается важнейший стимул к удешевлению и улучшению производства; и, во-вторых, в замене живительной частной инициативы и личной ответственности предпринимателя инертностью, безличием и безответственностью громадной бюрократической машины.

Таким образом, ни одна из поставленных большевиками задач, в порядке осуществления «куцего» социализма, не была осуществлена. Хозяйственная «стихия» отказывается подчиняться советским планам. В казенной промышленности осуществлению их мешает бесхозяйственность собственного аппарата. Проблема замены свободного образования капиталов социалистическими суррогатами оказалась еще менее разрешимой. «Индустриализация» сводится, по утверждению самих большевиков, к бесхозяйственному распылению средств, не дающему надлежащего экономического эффекта.

И только в одном отношении – но совсем не «социалистическом»! – большевики имели успех: им, в общем, удалось создать аппарат «перекачки» средств из крестьянского хозяйства в свое, советское хозяйство в размерах, обеспечивающих непосредственные потребности самой власти. Достигнуто это было, главным образом, восстановлением старой финансовой системы.

Можно было бы привести множество эпизодов из советской печати, подтверждающих, что живой опыт коммунистического хозяйничанья или, вернее, советской бесхозяйственности изжит и продуман в России до конца. Иллюзии, если они и были внушены коммунистической пропагандой русским рабочим и крестьянам в первые годы советского господства, выветрились. Истинная сущность советской экономики как системы небывалой экономической эксплуатации, ведущейся в интересах коммунистической партии и ее заправил, выявилась во всей своей наготе.

Но этот опыт, за который заплачено страшной ценой разрушения всего народного хозяйства России, не только отрицательный. Доказательством «от обратного» он выявил и положительную ценность тех основ, на которых будет строиться Новая Россия – и имя которым частная собственность и свобода хозяйствования.

В горниле коммунизма народное сознание созрело в ожидании того часа, когда вместе с уничтожением политической власти коммунизма «советское хозяйство» завершит предначертанный ему круг.

В. Ф. Гефдинг[105]