Читать книгу Золотой треугольник - Kalakazo - Страница 17

В самую минуту открытия

в Летнем

немудрено натолкнуться

и на Володю О.

В часу седьмом утра

он сидит, по обычаю,

ещё в подвальных кафешках

на Невском,

где с отстранённым

не от мира сего

поглядом

всё помешивает

и помешивает

принесённый ему кофий.

Потом,

если нет пронизывающего ветерка,

скитальчествует по набережным

с тем же самым странным ощущением,

что он смотрит

точно сквозь проходящих.

В Летний

с набережной

он и забредает

в той же хмарной погружённости

в какую-то

вроде как уже

другую реальность.

Начинал он в садке

для узкоодарённых деток —

в новосибирской школе-интернате

при Академии Наук:

математику и физику им читали

самые натуральные академики,

решившие поставить

выращивание гениев

на поток

(физики тогда казались

олимпийскими небожителями).

В это же примерно время

вышел знаменитый фильм

«Девять дней одного года»,

где некое ученое светило,

получив во время эксперимента

смертельную дозу

радиации,

живо обсуждает учёные результаты,

а супруге,

прибежавшей впопыхах, говорит:

«Ну, а с тобой

мы ещё успеем попрощаться!»…

На двадцать четвертом году жизни Володя

защитил уже докторскую,

но потом взялся за какую-то «вечную»

задачку по математике,

за разрешение которой

сразу же обещали Нобелевку и…

вскоре как-то совсем неожиданно

«надорвался».

По другой версии,

им же поведанной,

он её всё-таки разрешил,

но в ту же самую ночь

это решение украли «жиды»,

и Нобелевскую премию

получил на другом конце света

известный американский

математический

«вор в законе»…

Было бы ему совсем тошно

месяцами не вылезать из Бехтеревки,

если бы лет тридцать назад

я бы не дал ему почитать

«Житие» протопопа Аввакума.

И что-то его тогда

пронзило,

как-будто вдруг он что-то вспомнил.

И помню его склонённым в

Пушкинском Доме

уже над рукописным автографом

и букву за буквой

каллиграфно переписывающим

текст неистового протопопа.

Потом также он переписал

Евангелие

царицы Софьи,

какое она писала уже

в монастырском заточении,

научился переплетать в кожу,

оброс длиннющей бородой

и стал как две капли походить

на породистого старовера.

И только тогда

умиравшая мамочка

вдруг проговорилась,

что его дедушка

был знаменитым

поморского согласия

наставником,

расстрелянным ещё в 28-м,

и что сами они потом

старательно хоронили себя

от «религиозного дурмана»,

и Володеньку старались воспитать —

хотели ведь, как лучше —

в духе «нового человека»

и надо же:

«Мало того, что он сломался,

но и выполз

в родненьком сыночке

вдруг этот самый

„опиум для народа“»…