Читать книгу Золотой треугольник - Kalakazo - Страница 19

Даже если и не по пути,

всегда стараюсь сделать

кружочек по Фонтанке

ради одного только Чижика-Пыжика:

уже в часу пятом утра

там всегда маячит старик

с мастерски сработанным

катушечным электромагнитом на верёвке.

Я всегда с некоторым сердечным обмиранием

подхожу к этому уголку,

где из Фонтанки

(кстати, вытекающей из Невы)

берёт своё начало ещё и Мойка:

как-то даже уже страшно становится

за это сакрализовавшееся

творение Резо Габриадзе —

французскую «пти» – с гулькин нос бронзовую мелочь,

к какой тянутся мириады паломников,

не зазря предпочитающих обходить

почему-то стороною

церетелевских колоссов.

У отлучённого от Церкви

скандального Ойгена Древерманна,

в книге про древний Египет,

«пти» – это центр мира,

как это ни странно, и его «душа»,

его «Начало» и одновременно – его «Конец»,

точно пророкливый свиток,

где проставлены Альфа и Омега

нашего бытования,

какой сначала разворачивают,

помечая знаками древний мир,

указуя одной только закорюкой

на средние века,

и потом уже, в «новейшее время»,

его снова сворачивают

огненныя языки самого Апокалипсиса,

чтобы по окончании Божьей

икономии (домостроительства)

снова вернуться к изначальному

пти-первообразу.

Уже трижды сердце обмирало,

когда, заглянув вниз,

не обретал своего любимца.

Всегда чувствую эоны

святотатственного похитителя,

даже если сделал это он чужими руками,

и иногда так и подмывает

заглянуть ненароком к нему в гости

и из оттоманки – вороха книг и рукописей,

дерюг и старых кож – выудить

прикровенное сокровище,

но всегда что-то останавливает,

ибо я и сам уже иногда пугаюсь

собственной «проницательности»…

Подходя к старику

с катушечно-сварганенным магнитом,

спрашиваю про «улов»,

на что он всегда недовольно хмыкает.

И всегда добавляю:

«Молодец, старина,

видно по физике в школе пятёрка была…» —

«Да, – отвечает он, —

по литературе – трояк,

а по физике – пятерик,

а мы, что – училися вместе?!»…

А чуть позже, к началу шестого утра,

добычу из монеток-рублёвиков,

а иногда и реденьких евриков

добирают двое мальчишек.

Один – обязательно в болотных

не по размеру – вроде как наследственных

сапожищах,

приспустив к Чижику-Пыжику

ещё и разборную лестницу.

«Лествицу, дайте мне лествицу!» —

всполохнулся когда-то, под самый конец

от предсмертного забытья,

Николай Васильевич Гоголь.

И это лестница,

приставленная мальчишескими руками

к прасимволу «Начала и Конца»,

иногда и мне грезится

той самой,

возводящей до Небес,

Лествицей.

В Летнем – матово отблескивает

гранит громадной вазы;

тоненький серпик

никем так и «не покраденной»

луны

просвечивает сквозь крышу Мухи;

посапывают охранники в стеклянных будках;

а в окно Инженерного

всматривается на всю эту ко́медь иссиня —

бледная тень Павла

накануне той самой,

роковой для него и всех нас,

нощи…

У Чижика-Пыжика можно долго стоять

и наблюдать, как народные толпы —

на «загадай желанье» —

роняют в Фонтанку медныя денежки.

Воистину Чижик незаметно

стал для всех

тем самым нашим «всё»,

потихонечку потеснив и Пушкина,

и всех других,

опробованных на этом местечке

литературных идолов.

Если у раннего Пришвина

русский образованец

вторую рюмку водки опрокидывал в себя

под непременное мурлыканье:

«Выпил рюмку, выпил две…»,

а после четвёртой или пятой