Читать книгу Дом проблем - Канта Хамзатович Ибрагимов, Канта Ибрагимов - Страница 18

Орденов Ленина, «Великой Октябрьской Революции» и «Трудового Красного Знамени» коллектив коммунистического труда типография «Грозненский рабочий» располагалась в двух шагах от «Образцового дома», а за ней главпочта и стадион «Динамо», где Мастаев Ваха любит играть в футбол, так что о такой работе «под носом» можно только мечтать. Однако оказалось, что типография – не стройка, и здесь, прямо у входа, красный транспарант: «… мы не намерены сделать наш орган складом разнообразных воззрений. Мы будем вести его, наоборот, в духе строго определённого направления! (Ленин)»32; наверное, поэтому даже резолюция директора Самохвалова ничего не решала, для приёма на работу в отделе кадров потребовали справку – направление из КГБ33.

В центральное здание КГБ, что на проспекте имени Орджоникидзе34, Мастаева даже на порог не пустили. Тогда, по подсказке начальницы отдела кадров, он позвонил в это заведение, да словно разговаривал с Марией, даже свою фамилию еле произнёс, и на другом конце посоветовали более не беспокоить. Так бы и не устроился Ваха в типографию, уже подыскивал другую работу, как позвонил сам Самохвалов и сказал пойти снова в КГБ – его ждут. Без проволочек провели в какой-то кабинет, где сидел мужчина в штатском, курил, чем-то напоминал Кныша.

Мастаев думал, что его будут о чём-то расспрашивать. Нет, ни единого вопроса. При нём хозяин кабинета не спеша просматривал какие-то бумаги в папке, и Ваха невольно заметил от руки написанный листок – точно почерк Кныша.

– Вы согласны заполнить и подписать эту анкету? – неожиданный вопрос.

Мастаев считал себя человеком независимым и, ожидая вербовки, либо какого ещё подвоха, он дрожащей рукой взял листок, даже вспотел от волнения. Пытаясь сосредоточиться, не раз перечитал небольшую анкету, и если бы хоть что-то, по его мнению, плохого, а тут, «не разглашать государственную тайну», «соблюдать трудовую дисциплину» и «подчиняться законам СССР». Ничего зазорного, так он и старается жить, поэтому подписал и устроился на работу в типографию.

В его кабинете плакат – «болтун – находка для шпиона!», так что он особо не болтает, вместе с тем, некоторые выводы делает. В типографии почти нет чеченцев: он да ещё одна пожилая женщина, и та по-чеченски почти не говорит, зато национальный отдел редактирует.

Вообще-то эта национальная тема попахивает политикой, а политика его не интересует, только спорт, поэтому второй вывод: он – инженер отдела автоматизации производства, – получает меньше, чем рабочий-крановщик. Правда, это, как и на стройке, компенсируется очередью на жильё – в год пять-шесть квартир выделяют, и, учитывая, что коллектив не большой, и у всех квартиры есть, а стоят в очереди, в основном, на улучшение, то у него через год-два есть вероятность получения собственной квартиры. К тому же в отделе кадров ему рекомендуют жениться, ибо женатым больше льгот и жильё поболее, так что вывод —жениться следует.

Следующий и последний вывод, в редакции, а тем более в типографии никто особо не занят процессом творчества, то есть писательством. Как он вскоре понял, все материалы откуда-то поступают, а здесь без особой суеты всё идёт в набор, так чтобы в два часа дня курьер доставил сигнальный экземпляр куда следует. До трёх в типографии некое волнение, вдруг что «срочно», тогда сверхурочные, за которые не платят. Однако такого со времён смерти престарелых генеральных секретарей ЦК КПСС не случалось, в три – звонок: «номер принят». До пяти делать нечего, но выходить из здания запрещено, зато ровно в пять вечера, как и остальные, Ваха вылетает из типографии, наскоро дома перекусывает, а потом на стадион – футбол!

Ну, чем не жизнь! И если бы Мария была рядом – счастье! Однако её рядом нет и не будет. И он уже не просто про неё забыл, а смирился с этой разлукой и уже не мучается, отгоняя мысли о ней, он теперь любит только футбол. А тут что-то случилось, прекрасный, тёплый вечер, а на стадионе – ни души.

– Да ты что, ничего не знаешь? Газет не читаешь? – удивлён сторож стадиона. – Партийный указ, денежная реформа. Ликвидируют 100 и 50-рублёвые купюры… У меня-то их нет, я и не мучаюсь… Да, видать, у тебя тоже с деньжатами не густо.

Вернулся Ваха засветло в свой чуланчик и сразу понял, что в «Образцовом доме» переполох. В Советском Союзе много денег в банках хранить боялись: вдруг спросят – откуда? конфискуют, посадят, так что хранили дома. А тут чуть не мешками выносят, уже багажники битком. Говорят, в Госбанке всего два дня будет обмен на новые купюры, и сумма обмена ограничена. Вот почему появился в чуланчике Якубов Асад, заискивающе:

– Ваха, брат, выручай. У тебя ведь всё равно денег нет. Пропадут, а обменяешь, как свои, – долю получишь.

Мастаев ещё думал, точнее – не совсем соображал, но мать высказалась:

– Нечего к грязным деньгам прикасаться.

– Вы-то что теряете? – изумился Якубов.

– Своё доброе имя, – говорит мать.

– Какое у вас имя? – он ещё что-то хотел сказать, но Баппа его опередила:

– Вон!

– Нищенка! Уборщица! Так и загнётесь в нищете!

– На всё Божья воля.

Эти мешки денег потрясли Ваху. Его зарплата – всего две бумажки, кои никогда не отягощают его карман, а у соседей такие деньжищи! Есть над чем задуматься, чему подивиться. Да он особо не завидует, уже давно свыкся с мыслью, что он полусирота, дворовый мальчуган и ему много не надо. Как говорит мать: что предписано – хвала Богу, а его предназначение – честно трудиться, спокойно, как прежде, жить. Однако как он ни старался не менять своё мироощущение, а эти пресловутые «мешки» не выходили из головы. И вот, когда поступило очередное письмо «явиться в «Дом Политпросвещения», мол, какой-то всесоюзный референдум, он тайком от матери письмо разорвал, выкинул. В нём закипал бунт. Но это умело погасили: следом поступило другое письмо: «Тов. Мастаев В. Г. не исполняет взятых на себя обязательств… в соответствии с Конституцией СССР, просим в течение суток освободить служебное помещение, используемое Вами под жильё».

– Сынок, делай, как они велят, – взмолилась мать.

– Кто «они»? – вскипел Ваха.

– Не знаю. Но они – власть. Миром правят.

– Да скажи прямо. Кого ты боишься – Кныша?

– Боже! Сынок, да о чём ты говоришь?! Кныш – солдафон, двух слов связать не может.

– А что «они» ко мне пристали?

– Ну, всем нужны честные, порядочные люди.

– Ой-ой-ой! – в дверь неожиданно просунулась голова Кныша. – Какова оценка родного дитя! – От испуга Баппа повалилась на старый диван, пружины заскрипели. Ваха и без этого плохо говорит, вовсе застыл, а Кныш улыбается, то ли делает вид. – Только я не солдафон, я матрос, прошу не путать – разница большая, – дверь захлопнулась, и Мастаевы ещё какое-то время пребывали в молчаливом недоумении, как стук в дверь вновь их встревожил – почтальон; телеграмма, красным выверено: «Правительственная», затем «Повторно» и не как прежде – «просим», а строго – «явиться!».

– Иди, сынок, иди, – взмолилась Баппа.

Казалось бы, в Грозном всё рядом и на виду, а вот у «Дома Политического Просвещения» Ваха давно не был и тут явное изменение. Вместо алого флага СССР какой-то новый стяг, а внутри вместо строго интерьера – показная роскошь: ковры, люстры и новый лозунг: «Замечательно рельефно выразил истину Карл Маркс, писавший, что вооружённое «восстание, как и война, – есть искусство» (Ленин)35.

Там, где ранее была секция «Пропаганды и агитации», – новая секция «Независимая Россия». Мастаев двинулся было туда, да в это время открылась дверь «Общества «Знание»; Кныш, не то что серьёзный, а очень злой, махнул рукой.

Не очень речистый Мастаев в этом здании совсем немел, а тут не сдержался:

– А-а-а, что за флаг?

– В том-то и дело – РСФСР… Хотят развалить державу – СССР! Поэтому и референдум, как решит народ.

– А-а-а протоколы готовы?

– Молодец, Мастаев, взрослеешь, – он прикрыл рот, мол, молчи, поманил за собой. Они спустились в какой-то светлый, сыроватый подвал, где было чисто, рабочая обстановка, даже телевизор и телефон, и тут Кныш сел, закурил, и не как прежде по-командирски чеканя, а полушёпотом с хрипотцой:

– В том-то и дело, что протокол готов… Но мы должны, мы обязаны противостоять им; они нас хотят за гроши купить, подчинить себе.

– А-а-а кто «они»?

– Гм, – будто зубы заболели, скривилось лицо Кныша. – Твоя мать дала ответ. А более и я не знаю… К сожалению, я действительно «солдафон» – исполняю приказ. Но мы обязаны за свою родину бороться… На референдум выставлен некорректный вопрос: вы за сохранение Союза ССР – «да» или «нет». Пусть народ выскажется, нам нужен честный ответ. Так сказать, полная демократия… У матросов есть вопросы?

– Есть. А что записано в «итоговом» протоколе?

– Чеченцы – за развал страны, – Кныш в упор глянул на Мастаева, вновь закурил и после долгой паузы: – Я думаю, что, по логике, после депортации об ином и гадать не надо. Но в то же время вас, чеченцев, понять нелегко, в Афгане я вашего брата повидал – молодцы!.. Хе-хе, но и «логике» – вы не поддаётесь, так что давай вольный эксперимент, посмотрим как есть, по правде. Рискнём демократией.

– Ещё вопрос, – осмелел Мастаев. – Почему именно я?

– Ну, твоя мать сказала «честный», «порядочный»… Ха-ха-ха, ну, не обижайся. Просто тебе, как истинному пролетарию, нечего терять, кроме своих цепей.

– Так я уже не рабочий – инженер.

– А это пожизненный диагноз.

Мастаев от этого приговора огорчился, уже уходил, как в дверях замялся:

– Ещё вопрос… З-з-значит, я по жизни буду бедным? Всегда?

– Из искры возгорится пламя! – выдал Кныш ленинский лозунг.

Через месяц в «Общество «Знание» Мастаев Ваха принёс «итоговый протокол» голосования на референдуме; жители Чечено-Ингушетии почти единогласно проголосовали «за сохранение СССР».

– Вот это да! Вот это чеченцы! Я ведь говорил, что вы вне логики, и Афган это подтвердил – ни одного предательства, даже намёка на трусость и измену… Публикуй, срочно в газету. Мы победили, мы отстояли страну! А ты, Мастаев, получишь коммунистическое поощрение.

Это поощрение выразилось в том, что Ваху наградили Почётной грамотой и повысили на работе. Начальник его отдела, который по старинке не только противостоял всякой автоматизации производства, но и просто видеть не мог компьютеры, вышел на пенсию, и теперь Мастаеву предстояло компьютеризировать всё производство. Однако из Москвы прибыла часть оборудования, а комплектующие так и не поступают; вместо этого какие-то непонятные телеграммы: «пока не определится статус республики, финансирование и поддержка из центра приостановлены». О каком «статусе» твердят из столицы Мастаев понять не может, он даже не обратил внимание, что республиканская газета опубликовала «Декларацию о государственном суверенитете Чечено-Ингушской республики».

Вахе не до «суверенитета», зарплата его и матери – сущие копейки, а цены на все, прежде всего на продовольствие, с каждым днём растут. Он уже подумывал всё бросить и вновь уехать к деду, в родной Макажой, там хоть подсобное хозяйство выручит. И уже, вопреки просьбе Самохвалова, написал заявление на увольнение (ведь он должен на что-то жить), как в типографию поступило распоряжение: «журналиста республиканской газеты „Гродзенский рабочий“ Мастаева В. Г. командировать в г. Москву на курсы повышения квалификации. Все расходы под гарантией государства».

– Я-я-я не журналист, – удивился Мастаев.

– Значит станешь, – доволен Самохвалов.

– У меня и денег на билет нет.

– О, гарантия государства… Правда, какого государства – непонятно, какая-то идет буза. Но ты не расстраивайся, твоё дело под контролем.

Так оно и было. Дома ждало извещение явиться в «Дом Политпросвещения». В «Обществе «Знание», где ещё красовалась советско-ленинская символика, угрюмый, весьма не похожий на себя молчаливый Кныш вручил ему проездной билет в плацкартный вагон и немного командировочных.

– Теперь пошли туда, – они перешли через просторное фойе в новую секцию «Независимая Россия», здесь новая мебель, кондиционер, доселе незнакомый флаг – триколор.

– О, символ французской революции! – решил показать свои знания Мастаев.

– Все перевернуто – флаг царской России. На, – Кныш протянул ещё какие-то бумаги.

– А это что? – удивился Мастаев.

– Тоже твое обучение проплачивают другие, так сказать пророссийские спонсоры… Хм, богатенькие дяди: авиабилет – бизнескласс, ну и куча денег.

– А-а это куда? – в другой руке Мастаева працкарта с верхним боковым местом.

– Выбирай! – сух голос Кныша. – А я солдат, присягал СССР и чту Устав СССР. И не понимаю, что значит «Независимая Россия»? От кого она зависит?! Моё место определено навсегда! – он стал спускаться по ковровой дорожке лестницы.

С документами в обеих руках Мастаев плёлся вслед и, попав в «Общество «Знание», он лишь теперь ощутил, какой здесь спёртый, «бумажный» воздух, поблёкшие, запыленные портреты вождей коммунизма, обшарпанный паркет и затхлая атмосфера.

– А-а как мне быть? – Мастаев с недоумением смотрит то на одну, то на другую руку.

– По совести, как рабочий; тогда – поездом, двое суток парься. По уму, как журналист, – два часа комфорта. Выбирай, – Кныш закурил, и очень печально: – Кстати, я тоже туда же вызван.

– А вы на чём?

– Срочно вызывают, – Кныш тяжело вздохнул. – Полечу.