Читать книгу Моцарт в Праге. Том 1. Перевод Лидии Гончаровой - Карел Коваль - Страница 10

– 1 —

День летел за днём, как одна радостная минута. Моцарт переходил, что называется, с рук на руки. Каждый хотел видеть его своим гостем, пожать ему руку, заглянуть в его горящие глаза, в блаженной вере, что, возможно, ему удастся услышать хотя бы пару звуков из того огромного богатства, что он щедро раздавал на все стороны.

Он уж и не знал, понедельник ли сейчас, четверг или суббота – времени не хватало. Чувствовал себя как на другой планете. Не преследовали его материальные заботы, не беспокоился, что теряет время, бегая по урокам, что его поджидает важная ученица или ученик.

Он с открытой душой принимал обычаи постящейся Праги. Стал таким популярным, что где бы ни появился – всюду его приветствовали. С нетерпением ожидал своего «Фигаро».

Директор Бондини специально внёс изменения в репертуаре, чтобы Моцарт пришёл послушать оперу в Ностицовом народном театре на Каролинской площади. Во время прогулки в санях он прочитал золотые слова «Vlasti a Musam», «ОТЕЧЕСТВУ И МУЗАМ», и его радостные сероголубые глаза разглядели, как под крышей того старинного здания разместился анонс его «Фигаро».

Давно он не ждал с таким нетерпением театра, как сегодня вечером. Вспоминал себя ребёнком, ожидающим звонка перед началом спектакля. Это незабываемое чувство возникло у него впервые в кукольном театре в Зальцбурге. Там он ощутил волшебство звонка, оглашающего начало так долго предвкушаемой радости. Волновался более чем обычно.

Иногда, путешествуя, он мог неожиданно заглянуть на представление какого-либо своего произведения. Это было вполне привычно, но здесь совсем другое дело. Здесь была душа и сердце, он это чувствовал и потому сладостно волновался.

Сели с Констанцией в сани, помчались с горящими факелами, звоночки весело перекликались с другими повозками, также спешащими к Ностицовому театру. Казалось, все только туда и направляются.

Подъехали, выходят. Бондини и Гвардасони провожают графа Туна с супругой и Моцарта с Констанцией прямо в ложу. Театр почти заполнен. Первый же взгляд Моцарта полетел в оркестр. Там уже настраивались, на пультах горели свечи. Движения рук со смычками и инструментами отбрасывали тени на занавес и потолок, напоминая полёт бабочек.

В ложах сверкали лорнеты, кланялись головы в величественных напудренных париках, при этом диадемы, ожерелья и перстни на руках вспыхивали радугой тут и там. Радостный шум во всём театре захватил Моцарта, словно он и не был автором оперы, радовался вместе со всеми, пришедшими на представление, о котором слышал много похвал, и, наконец, сможет увидеть собственными глазами, а главное, услышать!

Он замечал во время своих поездок по европейским театрам и концертам, что публика часто больше смотрит, нежели слушает, и интересуется скорее костюмами, декорациями, световыми эффектами, да и собственными нарядами, чем музыкой.

Констанция обратила внимание Моцарта на ложу напротив. Там расположился сам граф Ностиц с графиней и дружески кивал гостям, находящимся в ложе Туна. Моцарт привстал и с почтением поклонился – а тут как раз вышел к оркестру капельник Стробах. Посмотрел на ложу Ностица, проследил за взглядом графа в сторону туновой ложи и увидел Моцарта.

Стробах был в затруднении, кому прежде кланяться: Ностицу, Туну или Моцарту. Столько важных персон одновременно ещё не было перед глазами капельника. Сердце его было расположено, прежде всего, к Моцарту. Он и поклонился одним круговым движением от Ностицовой ложи к ложе Туна, где стоял Моцарт – остальные сидели. Моцарт уловил почтительный поклон Стробаха и ответил весёлым взмахом руки.

Капельник прошептал, наклонившись к ближайшим музыкантам: «Здесь Моцарт». Тут же поднял руки, что означало: «Приготовиться!» Зрители, сидящие за дирижёром, всё же заметили стробахово напоминание оркестру, что здесь автор, сам пан Моцарт, и тут же по всему партеру волной пронёсся шёпот.

– 2 —

Однако началась увертюра. Смычки взлетели по велению Стробаха. Он, как волшебник, дотронулся своей палочкой до скалы, и из неё хлынул блестящий поток и весело помчался вперёд ярким солнечным днём. Этой волшебной палочкой послужило слово «Моцарт».

Музыканты, с их обострённым слухом, мгновенно уловили слова Стробаха, произнесённые шёпотом в сторону концертмейстеров, но не было времени, чтобы обсудить радостное событие, и только посмотрев в сторону Туновой ложи, они бросили смычки на струны с таким азартом, как лучники отправляют свои стрелы в мишень, стараясь попасть в самую середину.

Увертюра летела вперёд в радостном ритме, и весь театр был им подхвачен. Моцарт сиял. Ещё бы! Каждая нотка вызвучена как у щебечущих птичек в ясный день. Безупречные штрихи, дыхание, чистейшая интонация. Все играют как один, и один другого старается превзойти темпераментом, красотой звука, извлекаемого из инструмента.

Это похоже на соревнование в зажигательном ритме, где все победители, а капельник над ними дирижёрской палочкой как бы рисует весёлое движение всей увертюры. В театре не осталось ни одного хмурого лица. Всё – улыбалось!

Когда дозвучали последние звуки увертюры, зал взорвался аплодисментами. Дирижёр поклонился любезной публике, но его взволнованные руки протянулись к Туновой ложе: дескать, туда аплодируем, там творец этой прекрасной музыки, там сам Он! Зрители встали с криками «Браво! Браво! Брависсимо!» И снова, и снова Моцарт кланяется, и руки прижимает к сердцу, благодаря публику. И невозможно их успокоить!

А вот и оркестр встал и постукивает смычками по скрипкам, виолончелям, альтам, контрабасам. Кларнетисты, гобоисты, флейтисты бьют ладонями по своим инструментам, все головы обращены к господину Моцарту. А тот уж и не знает, что делать, как успокоить эту прекрасную бурю, чтобы продолжать оперу. Обеими руками он просит тишины и неустанно кланяется.

Стробах дал знак оркестру, и опера стронулась с места. Великолепный Фигаро – Понзиани, нежный, гибкий голос, сыплющий живым юмором; роскошная Сюзанка – Катерина Бондинёва, любимица зрителей; граф Альмавива – Луиджи Басси, упоительный итальянский баритон; графиня – Тереза Сапоритиова, сильное драматическое сопрано; пылкий влюблённый паж – Катерина Мицелёва. Моцарт необыкновенно доволен. Каждая сцена проработана, отшлифована, просто сверкает, как великолепный бриллиант.

Первое действие закончено. Снова овации. Публика и артисты перед занавесом смотрят в сторону Туновой ложи, где Моцарт улыбается всем вокруг и снова, и снова кланяется и благодарит за проявление такой явной любви. Вот сказал что-то Тунам и пошёл вниз: его тянуло за кулисы, пожать руку Стробаху, высказать счастливую признательность, обнять певцов.

Пока шёл коридорами, люди останавливались и с огромным любопытством и восхищением в глазах провожали его шаги. Так и шёл, как сквозь строй, прямо до самых железных дверей «закулисья».

А там его уж поджидали и директор Бондини, и режиссёр Гвардасони, и капельник Стробах. Моцарт поздравляет, благодарит, тут и певцы, синьорины и синьоры, целует дамам ручки, жмёт руки Басси, Понзиани, обратился к каждому артисту лично, и к оркестрантам, не забыл и осветителей, и работников сцены. От этих бесконечных поклонов его спас остроумный Гвардасони, предложив щепотку из золотой табакерки. Моцарт не отказался и красиво чихнул, и тотчас Бондини быстренько предложил:

«Так что, маэстро, не хотели бы вы продирижировать своего „Фигаро“ в субботу?»

Все вокруг с напряжением следили за лицом Моцарта.

«С радостью! И уже не могу дождаться субботы! С удовольствием буду пражского „Фигаро“ дирижировать, это было лучшее представление. У меня нет слов, чтобы выразить моё удовольствие. Итак, в субботу я дирижирую. Договорились».

Все пришли в восторг, а Бондини тут же продолжил:

«А завтра, с утра, дорогой маэстро, у нас будет оркестровая репетиция для ваших выступлений, ваша Пражская симфония. Затем, договоримся о дальнейшем распорядке – наверняка, вы и сами будете что-то играть?»

Моцарт кивнул: сыграю. Хотел сказать что-то ещё, но заметил, что артисты потихоньку собираются, чтобы продолжать спектакль.

«Всё, всё, завтра всё обсудим».

И снова целует ручки, прощается и уже летит через железные двери, через ступеньку по лестнице до Туновой ложи в первом ярусе. Снова сквозь строй влюблённых Пражан, только открыл дверь, сразу к Констанции:

«Я в субботу дирижирую „Фигаро“. Я договорился. А завтра утром будет большая репетиция моей новой симфонии D-dur. Как я рад! А то я уж понемногу начал лениться. Но это не для меня. Я должен играть, писать, чтобы меня не избаловали, чтобы я совсем не поглупел. И без того каждую минуту слышу, что я такой маленький».

Пани Тунова погрозила пухленьким пальчиком:

«Но зато удаленький! Вон как вы покорили всю Прагу. И сколько ещё удивительного мы ожидаем от вас!»

Моцарт поблагодарил за поддержку почтительным поклоном и произнёс:

«Однако никогда я Прагу не забуду. Я уже кое-что придумал, господа. И это не будет что-нибудь маленькое. Кое-что грандиозное. Такое, как слышится мне величавость музыкальной Праги. Ну, увидим!»