Читать книгу Траектория полета совы - Кассия Сенина - Страница 25

***

Во вторник утром Киннам появился в резиденции Иоанна-Павла за пять минут до назначенных ему одиннадцати часов. Согласно протоколу папского двора, великий ритор облачился в церемониальный палатий – придворный мундир, по виду напоминавший длинный пиджак из драгоценного черного шелка, с золотой вышивкой на плечах и обшлагах рукавов, которая обозначала принадлежность владельца к пятому классу имперских чиновников. Чиновником в собственном смысле ректор Афинской Академии не являлся, но был к ним приравнен, как и остальные руководители главных учебных заведений ромейской державы. Палатий Киннаму приходилось надевать редко, лишь в самых торжественных случаях, но он по опыту знал, что это придворное облачение действует на собеседников завораживающе, даже если они сами не последние люди. А уж в Польше, которая так держится архаичных обычаев, да еще в резиденции старокатолического папы-традиционалиста палатий был вполне уместен и без всяких протоколов. Но чувствовал себя Феодор в нем не вполне удобно: жесткие шитые планки делали одежду негнущейся. Зато часовые роты шляхетской гвардии оценили его наряд и, по команде капрала, отсалютовали Киннаму алебардами с заметным воодушевлением.

Войдя внутрь, великий ритор очутился в просторном холле с колоннами, где его встретил учтивый монашек в серой рясе. Они прошли по длинному коридору, украшенному изумительной деревянной резьбой, с расписными плафонами на потолке, и очутились в приемной. Тяжелая дверь распахнулась, и Киннам, войдя, сразу увидел того, на кого с восторгом смотрели добрые католики всего мира: папа сидел у стены большой комнаты, на троне, к которому вели три высокие ступени. Он был одет, как обычно, в белую сутану, а поверх нее – в красную подбитую горностаем моцетту с капюшоном, архаичного вида, застегнутую на груди. Иоанн-Павел выглядел глубоким стариком, в соответствии с возрастом – великий ритор знал, что понтифику далеко за восемьдесят, – но глаза его светились умом и были полны жизни. В целом же в фигуре папы не было ничего особо величественного: сутулый маленький человек с мясистым крючковатым носом и бледными губами. Но улыбался он ласково. По сторонам трона стояли два кардинала в красном, глядевшие на гостя совершенно безразлично, хотя Феодор почувствовал, что в глубине души клирики чрезвычайно заинтересованы появлением здесь столь диковинного посетителя.

После дежурного, но вовсе не краткого обмена приветствиями папа, смотревший на Киннама не отрываясь, заметил легкую заминку в его речи. Великий ритор уже сказал почти всё, что полагалось, и секунду замешкался, обдумывая, как продолжить разговор, но не придумал ничего и разразился новой пышной тирадой, под конец даже пожелав Иоанну-Павлу вернуть себе трон святого Петра. Киннаму, впрочем, нисколько не пришлось в данном случае кривить душой, ибо нынешний Ватикан и настоящего Римского папу он не любил: слишком мало было у них вкуса и слишком много желания подстроиться под политическую конъюнктуру.

– Престол Святого Петра? – переспросил папа, осклабившись. – Так ведь я на нем сижу! – Он слегка хлопнул ладонями по ручкам своего кресла и развел руки в стороны, изображая растерянность.

Киннам смешался: о троне, на котором, согласно неким преданиям, восседал апостол Петр, когда был римским папой – о, эти благочестивые легенды! – он слышал, но чтобы вот так сидеть на подобном раритете…

– Да-да, блаженной памяти наш предшественник Иоанн-Иосиф, покидая со своими сторонниками Рим, умудрился вывезти оттуда некоторые реликвии. Разве вы удивлены? – Папа хитро прищурился. Ответить Киннам не успел. Понтифик сделал знак кардиналам и они, слегка поклонившись, покинули приемную залу. – Господин Киннам, вы ведь просили о личной аудиенции? Теперь, когда с официальной частью мы покончили, не угодно ли проследовать в мой кабинет?

– Разумеется, если вы сочтете такой разговор возможным, это будет прекрасно…

– В таком случае я прошу вас пройти вот в эту дверь, – папа указал рукой налево, – ровно через десять минут. Вы уж простите мои старческие немощи… Но вы не будете скучать, оглядитесь вокруг, эта зала того стоит.

Произнеся эту фразу, папа вдруг дернулся и поплыл куда-то в сторону. Киннам с удивлением смотрел, как часть стены вместе с троном, на котором сидел краковский понтифик, стала поворачиваться вокруг своей оси. Мелькнули очертания соседней комнаты – и вот, на том месте, где сидел папа, остался лишь пустой трон. Трон святого Петра…

Несколько секунд Киннам размышлял над этой метаморфозой и, решив, что так, видимо, здесь принято, обратился к висевшим на стенах картинам. Да, тут было на что посмотреть! Полотна Джотто висели в простенках между витражными окнами – неудачное размещение, но картины деликатно подсвечивались невидимыми светильниками, так что старинная живопись была хорошо видна. С удивлением Киннам обнаружил здесь и выполненный, по-видимому, большим мастером портрет маршала Пилсудского на белом коне, в конфедератке. Маршал грозно смотрел вдаль, за его спиной двигалась бесконечная лента конницы… Из созерцания Киннама вывел тихий мелодичный звон. Дверь слева от папского трона открылась, и Феодор поспешил пройти в кабинет. Иоанн-Павел сидел за длинным столом, на котором стояли две чашечки кофе, два приземистых бокала с красным вином и большой включенный ноутбук. Папа был уже в простой белой сутане, с камауро на голове. Киннам быстро огляделся: везде висели картины, стояли книжные шкафы и стеклянные стеллажи. По левую руку, возле подвижной стены, Киннам заметил папский трон – только с этой стороны к нему вместо ступеней вел пологий пандус. Взглянув в окно, великий ритор невольно вздрогнул: за ним виднелась залитая солнцем римская площадь Святого Петра…

– Не удивляйтесь, сын мой, – папа тихонько засмеялся, – это всего лишь голограмма. Там, за окном, внутренний дворик… не очень красивый. Что поделаешь, места у нас мало. А в Вавеле его еще меньше, даже для резиденции недостаточно. Но что есть, то есть, спасибо маршалу, пусть упокоится со святыми…

– Я уж было подумал, что случайно перенесся в Италию! – заметил со сдержанным смехом великий ритор.

– Да, здесь всё напоминает об Италии! Мне иногда и самому чудится, что я там… Если бы не здешнее серое небо… Я стараюсь на него поменьше смотреть. Я родился и вырос в Польше, но мне порой кажется, что это я бежал из Рима от этих новых догматов… и здесь в изгнании, да… Присаживайтесь, господин Киннам. Надеюсь, вы не откажетесь от чашечки кофе и бокала кьянти? Вино настоящее, итальянское, тут уж без всяких иллюзий.

Вино оказалось неплохим, но всё же далеко не высшего качества, особенно по сравнению с кипрским… Зато кофе был отменный, однако папа к нему почти не притронулся.

– Признаться, я себе вас именно таким и представлял, – медленно проговорил понтифик, испытующе глядя на Киннама. – Не удивляйтесь, я ведь знаком со многими вашими работами, они очень хороши. История и литература это прекрасно, хотя я больше занимаюсь философией.

– Простите, таким – это каким? – поинтересовался Феодор.

– Молодым, красивым, достаточно самоуверенным, хотя… У вас, наверное, тоже бывают периоды нерешительности, нелегких раздумий… Вы не обижайтесь – на такой должности, знаете ли, привыкаешь судить о людях быстро, по первому впечатлению.

– Оно часто бывает самым верным. А можно полюбопытствовать: неужели этот трон, – Киннам указал рукой вправо, – действительно тот, на котором сидел апостол Петр?

– Ну, конечно, он из Рима. – Папа кивнул и слегка задумался. – Хотя по поводу апостола… Вы же ученый, всё понимаете. Главное – символическое значение этого седалища. Вы читали ли последнюю монографию Папахристодуло о символе?

– Да, и был поражен! – Киннам воодушевился. – Как прекрасно она написана, сколько там верных наблюдений!

– Да-да. Вот именно. Наблюдений. Вот, посмотрите, на вас мундир, который символизирует иерархичность государства, которое давно уже не так иерархично, как при Константине Порфирородном. На мне тоже белые одежды, которые должны символизировать духовную власть, единственную в своем роде и утвержденную в единственном городе… Но что теперь? И понтифик формально не один, и город совсем другой, и даже вот этот престол – их два, если вы заметили. И я уже не помню, где подлинный. – Тут папа мудро улыбнулся, от чего его нос почти коснулся верхней губы.

– Может быть, подлинный все-таки в музее? – осторожно предположил Киннам.

– Может быть, – охотно согласился Иоанн-Павел. – В наше время ни в чем нельзя быть уверенным. Вернее, всё неоднозначно. Но именно эта неоднозначность и говорит о развитии, не так ли?

– Но всё же есть вещи единственные, неповторимые в своем роде…

– Это вы не на константинопольские ли святыни намекаете? – вдруг спросил папа.

– Честно сказать, нет, но… тем не менее, я осмелюсь поинтересоваться: правда ли, что в ваших покоях находится знаменитая икона «Госпожа Дома»?

– Да. Я ждал вас. Собственно, не вас, а кого-нибудь с этим вопросом. Я слежу за новостями. Я всё обдумал и готов расстаться с ней, хотя это мой любимый образ. В конце концов, не унесу же я ее на тот свет…

– Я могу заверить вас, что, в случае принятия вами такого решения Империя, безусловно, не останется в долгу, – заявил Киннам, смешавшись. Всё разворачивалось как-то слишком быстро, и дело уже явно выходило за рамки его компетенции.

Иоанн-Павел между тем отъехал прямо в кресле – оно оказалось самодвижущимся – к стене и с превеликим трудом встал на ноги. Киннам вскочил с места и сделал было движение чтобы помочь старику, но тот остановил его взмахом руки. Резная панель перед папой отъехала в сторону и Феодор увидел, что за ней скрывается небольшая молельня, наполненная иконами и горящими лампадами.

– Пожалуйте сюда! – позвал папа.

Великий ритор приблизился. На дальней стене молельни висела большая византийская икона в драгоценном киоте. Богоматерь смотрела прямо на него, скорбно и одновременно необычайно проникновенно. Киннам невольно перекрестился.

– Подойдите, подойдите поближе, посмотрите, – пригласил папа. Киннам подошел. – Видите, в правом нижнем углу, похоже на трещинку?

Да, трещинку он заметил – черную, змеящуюся, слегка напоминавшую кляксу. Она была явно нарисована… Да это и не трещинка вовсе, а подпись!

– Болоньезе? – воскликнул Киннам.

– Да, великий копиист.

– То есть икона не подлинная.

– Во-первых, икона подлинная – как может быть иначе? Во-вторых, я же не сказал вам, что это непременно будет та самая икона, которую вывезли из Константинополя! Та находится в соборе святых Станислава и Вацлава, разве это не известно императору?

– То есть вы хотите сказать, что…

– Да, разумеется, мой личный образ придется отдать в собор. Но ничего не поделаешь, ничего не поделаешь… И, вы понимаете, факт замены нельзя будет скрыть от верующих, так что… Помогите мне, пожалуйста, сесть.

Киннам быстро вернулся к Иоанну-Павлу и поддержал его за локоть. Понтифик и сам ухватился за руку великого ритора и тот с удивлением отметил, что эта рука совсем не слаба – такой железной хватке мог бы позавидовать и молодой человек. Но вот ноги его… Пока папа опускался в кресло, Киннам успел удивиться еще раз: пурпурное покрывало немного сползло со спинки и стало заметно, что это – тоже «трон апостола Петра», только на колесах и с мотором.

– Так что, – продолжал папа, выруливая на середину комнаты, – извольте видеть, вон там лежит альбом, откройте, пожалуйста, заложенные страницы.

Великий ритор заметил лежавший на столике у стены большой красочный альбом… поразительно знакомый! Ну да, «Сокровища константинопольского Большого Дворца»… В нем были две закладки: «Мадонна с книгой» Рафаэля и «Юноша с корзиной фруктов» Караваджо. «Однако он знает толк в торговле! – подумал Киннам. – И в искусстве тоже…» Вслух же сказал:

– Я понял вас, ваше святейшество, но, боюсь, ничего не могу вам сейчас сказать, ведь я приехал не для переговоров…

– Прекрасно, но я-то их уже веду, и разве не в моей власти выбирать, с кем переговоры вести? – мягко, но настойчиво заметил папа. – Между прочим, вы не могли бы мне прояснить такой вопрос… Я часто задаюсь им, и не я один. Для чего ромеям вдруг понадобились эти сокровища? Особенно «Госпожа Дома?» Или императорский дом внезапно стал нуждаться в особой защите?

Киннам молча развел руками и снова вспомнил диалог с августом за бильярдом. «Не всегда бываю в этом уверен», – что означали эти слова Константина? Признание того, что соперник достаточно силен? Конечно, чего ж еще ожидать после такого признания, как не изощренной мести!

– Понимаю, понимаю… – закивал между тем папа. – Были бы реликвии, а как их использовать, всегда можно придумать. Мне даже почему-то кажется, что его императорское величество и сам толком не знает пока, что будет со всем этим делать. Ну, да ладно, это его трудности, а у нас ведь сейчас свои, господин Киннам, вы о них слышали, не так ли?

– Вы имеете в виду скандал с кражей секретной переписки?

– Именно, именно, сын мой. Но давайте вернемся к столу, дело-то серьезное…

Иоанн-Павел снова оказался на своем месте возле чашки с остывшим кофе, Киннам опять сел напротив. Папа на мгновение замер – причем Феодор вдруг заметил на лице старика болезненное, почти страдальческое выражение – и быстро пробормотал:

– Еще несколько минут, господин Киннам. Я должен заглянуть в почту… Поймите меня правильно, не обижайтесь… Ознакомьтесь пока с материалами. – С этими словами Папа извлек откуда-то пачку документов, которые, очевидно, касались громкого скандала последних недель, и протянул ее великому ритору, а сам придвинул к себе ноутбук и бойко застучал по клавишам.

Киннам решил ничему здесь не удивляться, поэтому углубился в чтение документов. Фабула дела была всем известна: папский камердинер, сговорившись с другими служащими, выкрал секретную переписку понтифика и теперь постепенно выкладывал ее в интернет. В основном это были письма старокатолических епископов со всего мира, в которых говорилось об аморальном поведении духовенства. Наверняка многие из них были фальсифицированы, но…

– Я освободился, господин Киннам! – сообщил Иоанн-Павел, отодвигая ноутбук. – Мне много времени на это не нужно. – На физиономии папы сияло самое умиротворенное из всех возможных выражений, понтифик был спокоен и весел. – Прошу еще раз меня извинить. Видите ли, нельзя упускать шансов общаться с людьми. У меня есть свой блог, и…

– Вот как? – удивился Киннам. – Никогда не слышал. Знаю только, что если лицо такого масштаба, как вы, начинает пользоваться социальными сетями, его сразу заваливают сообщениями, по большей части дурацкими.

– О, нет, – папа тонко улыбнулся, – этот блог, конечно, не личный блог Кароля Войтылы, блог официально ведет пресс-секретарь краковского престола, я же только иногда пользуюсь возможностью… У меня там свой круг общения… Но к делу! Дело, как видите, очень неприятное, господин Киннам. Дело серьезное. Некоторые даже рискнули предположить, что налицо заговор с целью заменить папу-поляка на папу-итальянца и в скором времени вообще уничтожить старокатолическую церковь. Причем вы понимаете, какой стране это может быть выгодно?

– Британии?

Иоанн-Павел не ответил, но посмотрел на Киннама с явным одобрением.

– По нашим сведениям, мой бывший камердинер Паоло Габриэле сейчас находится на территории Империи. Но вы знаете, у Вавеля с ромеями нет договора об экстрадиции… Как и ни с кем нет, у нас же государство размером с чайную ложечку, мы никогда не думали, что кому-то всерьез помешаем. Но ведь император Константин имеет возможность издать именной указ и выдать преступника Вавелю…

– Выше святейшество, думаю, вы можете себе представить, насколько мне неловко обсуждать вопрос о лишении свободы незнакомого мне человека?

– Понимаю. Но вопросы его свободы должен решать суд, не так ли? Пусть он и решает. Паоло – вор. Полагаю, такие деяния, какие совершил он, и в Византии считаются преступлениями?

– Безусловно.

– Вот и я не хочу ничего более, лишь торжества справедливости. К сожалению, с арестом Паоло поток публикаций едва ли прекратится, всё зашло слишком далеко… Но, тем не менее, наказать его необходимо, тем более, что эта компания, подозреваю, работает на наших общих врагов, и… Вы ведь правильно всё понимаете, господин Киннам? О содержании нашей беседы от вас должен узнать еще только один человек.

Киннам значительно поклонился.

– Но лично для вас, не для этого человека даже, я должен признаться, что Вавелю необходимы более тесные отношения с Константинополем. Да и самой Польше, конечно. Что бы она делала, если бы в тридцать девятом году ромеи не дали гарантий наших границ и на нас бы напали московиты? Тогда ведь страна была совсем слабой… Да… Ну, а лично для себя… Я, представьте, до сих пор трагически переживаю наше разделение – разумею схизму тысяча пятьдесят четвертого года… Я даже готов признать, что мы, возможно, были неправы… Эта идея-фикс о главенстве папы – к чему она привела?.. Однако, вы, подозреваю, не особо религиозный человек?

Киннам кротко улыбнулся.

– Да, люди редко бывают религиозными в вашем возрасте. Мудрость уже пришла, с ней скепсис, а старость еще не подступила… А ко многим и мудрость не приходит – этим, кстати, прекрасно умеют пользоваться ватиканские шуты. Подумайте, ведь то, что они делают, возможно лишь при условии, что паства примет всё, любую нелепость. Чего стоит одна только ужасная церемония с установкой языческого идола! В Амирии, у индейцев, и с участием римского «папы»! Уму непостижимо.

Киннам вздохнул. При всем его старании держаться от религии подальше пляски вокруг индейского идола шокировали и его – прежде всего абсурдностью и безвкусицей.

– Ну вот, – продолжал Иоанн-Павел, – а меж тем мы, консервативно верующие нации, чуждаемся друг друга, спорим… Мы держимся за опресноки, вы за квасной хлеб. А есть ли в этом смысл? Снова символы, но… всего лишь символы, не так ли?

– Есть ведь еще Филиокве,1 – осторожно заметил Киннам.

– Ах, оставьте! Я уверен, что можно было найти приемлемые формулировки, договориться. Может быть, и найдут еще… Но не при мне и даже не при ваших детях, это уж точно. Если только с миром не случится что-нибудь ужасное и былые непримиримые противоречия не станут казаться иллюзиями.

– Здесь я ничего не могу сказать, ваше святейшество, – задумчиво ответил великий ритор. – Мне кажется, православные и католики уже настолько разные, настолько иначе мыслят и существуют, что их соединение… Взять хотя бы нашу официальную мифологию, касающуюся чуда избавления Города. Ведь считается, что оно произошло исключительно благодаря отвержению унии с Римом…

– То Рим! Между прочим, я иногда ставлю здесь с гостями интересный эксперимент. Пожалуйте вот в тот, дальний угол, к столу.

Киннам встал и направился туда, куда указал понтифик. Следом подъехал и папа в своем кресле. На столе лежал большой кусок дерева, обитый малиновым бархатом, рядом – изящный серебряный молоточек и несколько коробок с разноцветными гвоздиками.

– Пожалуйста, господин ученый! Какие гвоздики вам больше нравятся? Медные, бронзовые, латунные? С чернью? Извольте выбрать любой и забить в это полено, – весело предложил папа.

Феодор взял небольшой медный гвоздик и несколькими ударами погрузил его в дерево по самую шляпку.

– Получилось? Гвоздик был медный, не так ли? Поверьте, люди до вас выбирали самые разные. А теперь присмотритесь: велика ли разница? Попробуйте хотя бы найти свой.

Киннам усмехнулся: от ударов молотком тонкое медное напыление стерлось и гвоздик его… Но где же, в самом деле, гвоздик? Бархат был весь усеян блестящими шляпками, ничем не отличавшимися одна от другой.

– Да, таков наш мир – сплошная имитация, – серьезно подытожил Киннам. – Но, согласитесь, этот опыт имеет смысл только в том случае, если гвоздики сделаны из одного материала и лишь слегка покрашены в цвета разных металлов.

– Разумеется! – воскликнул папа. – Но разве вы не согласны, что и с разными людьми чаще всего дело обстоит именно так?

– Соглашусь, пожалуй, – ответил Киннам и почему-то вспомнил об Афинаиде.

«Все-таки интересно: мы с ней такие разные, – подумал он, – но не скрывается ли под внешними различиями нечто общее? По крайней мере, нам обоим жизнь задала изрядную трепку, хотя и разного свойства… Да, ведь у нее сегодня доклад! Надо послать свиток ближе к вечеру, узнать, как всё прошло, она так волновалась…»

– Ну, прощайте, господин Киннам, – вдруг произнес папа. – Очень был рад встрече с вами и… Я знаю, у вас хорошая память на образы и разговоры.

Взглянув в лицо Иоанна-Павла, Киннам заметил признаки уже знакомого беспокойства и озабоченности.

– Прощайте, ваше святейшество! Полагаю, вам снова пришло время проверить почту?

Понтифик улыбнулся, кивнул и развел руками, как бы говоря: что поделать, что поделать, это мой долг…