Читать книгу Траектория полета совы - Кассия Сенина - Страница 27

***

Киннам не спеша брел по улочкам старого Кракова. Опустился вечер, и сумерки оставили для города только два цвета – серый и коричневый. Шершавые стены, булыжная мостовая, клочки зимнего неба – всё, казалось, изменило своим природным оттенкам, приспособившись к этой невеселой палитре. Правда, в окнах горело немало желтых огней, которые оживляли улицы, делая их необыкновенно уютными.

Великий ритор шел в гости. До назначенного времени оставалось еще сорок минут, и можно было неторопливо наслаждаться безмятежностью вечера. Странная у него сегодня намечалась встреча, неожиданная и непонятная. Практически незнакомая девушка пригласила его на семейное торжество, обещая осчастливить нужными фотокопиями… Вот уж такого поворота он не ожидал, отправляясь на встречу с ней в художественную школу!

Школу Феодор накануне нашел без труда. Она располагалась в массивном здании нелепого архитектурного стиля, который когда-то назывался в Восточной Европе «стекло и бетон». Правда, стекла здесь было не так уж много, зато бетонные пилоны, балки и апсиды громоздились внушительно, отчего школа чем-то напоминала старинный форт. Пани Гражину Киннам тоже нашел быстро, и она провела его длинными коридорами, слегка подсвеченными тусклыми светильниками, в крыло, где располагались юные фотографы. Здесь стоял шум, серые стены были сплошь завешены фотографиями, повсюду шныряло разновозрастное детство и юношество. Затем Феодор очутился в большой комнате, заставленной всевозможной техникой: старинные увеличители с кожаными мехами, мультстанки на массивных чугунных станинах, современные аппараты с дисплеями и хромированными рельсами… А также морально устаревшие серебристые приборы с перепутанными пропорциями и компьютеры, компьютеры. Пани Гражина, заметив удивленный взгляд Киннама, объяснила:

– Это все наши шефы. Они уже полвека сюда отправляют списанную аппаратуру, обычно еще вполне пригодную к работе. Но, конечно, половину всего этого хлама давно пора сдать в музей, руки вот не доходят!

За одним из мониторов сидела девочка – вернее, юная девушка, чью необыкновенную красоту отметил даже повидавший всякого Киннам. Светло-русые волосы, разбросанные по плечам в художественном беспорядке, обрамляли милое личико с острым подбородком и нежнейшим румянцем на щеках. На девушке был толстый белый свитер – не особенно новый, весь в катышках, что почему-то сразу бросалось в глаза. Звали ее Божена. Пока пани Гражина объясняла ей про Афинскую Академию, научные степени и мировое имя Киннама, девушка скромно улыбалась, изредка взглядывала на стоявшего перед ней гостя и снова опускала глаза.

– Будьте так добры, сударыня, попробуйте вспомнить, что за документ вы фотографировали. Мне чрезвычайно важно знать, кто его написал и… к кому, – попросил Киннам как можно любезней, когда пани Гражина простилась и оставила их вдвоем.

– Да, я помню, – кивнула Божена, – это были занятия в госархиве по теме «репродукция»… – Она на пару секунд наморщила прелестный лобик. – Одну минуточку, подождите, я не очень хорошо помню, где это у меня хранится… – Ее французский язык был на удивление безупречен. Девушка задвигала мышью, застучала по клавишам, и через несколько мгновений на экране возникли знакомые Киннаму рукописные буквы. Феодор даже затаил дыхание. – Вот оно, пан Киннам. – Божена быстро взглянув на него, и опять уткнулась в монитор. – Нам тогда на практике вынесли целую кипу документов, уверяли, что они не слишком ценные, россыпь из разных папок… Это, кажется, и есть та грамота, которую вы ищете? Вот оригинал…

Великий ритор впился глазами в документ и – положительно, ему сегодня везло! – обнаружил в углу архивный номер.

– Простите, пани, – сказал он, едва сдерживая волнение, – а нет ли здесь доступа к интернету? Я бы мог сразу посмотреть в архивной базе, что это такое и откуда.

– Нет, интернета здесь нет. Да и к чему лезть в базу? – Божена меланхолично пожала плечами. – У меня даже первая страница снята, там всё написано. – Она сидела, не шевелясь, и, казалось, вчитывалась в старинную рукопись. Потом усмехнулась, закрыла изображение рукописи и повернулась к Феодору. – А можно ли поинтересоваться, пан Киннам: полагается ли какое-то вознаграждение за мою работу, которая оказалась вам столь нужной?

Киннам удивлялся лишь доли секунды.

– Разумеется, пани, я вовсе не собирался пользоваться вашим трудом задаром! – заявил он как ни в чем не бывало и запустил руку в карман в поисках бумажника. – Итак, сколько я вам должен?

Девушка медленно подняла руку и откинула прядь волос за правое ухо, продолжая пристально смотреть на Киннама с загадочной улыбкой.

– Не кажется ли вам, что это опрометчиво и… не совсем пристойно вот так на людях разговаривать о деньгах? – промолвила она. – Тем более, на нас смотрит столько народу…

Великий ритор вынул руку из кармана и скосил глаз: в самом деле, молодежь за соседними столами практически вся оторвалась от своих занятий и рассматривала его, заморского гостя, с величайшим любопытством. «Я совсем потерял голову в погоне за этой рукописью!» – подумал он и выжидательно посмотрел на юную польку.

– Давайте так, – сказала она, понизив голос. – Я перепишу вам на диск все оригиналы в разных ракурсах, там три страницы. А вы… приходите завтра к нам домой. У папы юбилей, шестьдесят лет, он будет рад такому посещению. Между прочим, у него есть византийский орден – вы знаете, что ваш император в семьдесят втором году наградил участников обороны Брестской крепости? Представляете, как папа вам обрадуется? Вот тогда и поговорим о деле. Я пока подумаю о вознаграждении, которое хотела бы получить. Я вас не разорю, можете не беспокоиться. Считайте, что этим визитом вы уже наполовину меня отблагодарите. – Божена обворожительно улыбнулась, и на ее щеках показались ямочки. – К тому же не думаю, что в архиве вам быстро найдут эту грамоту. Вы в любом случае потеряете много времени, и…

– Ну что вы, пани, – осторожно прервал ее Киннам. – Разумеется, раз мы договорились с вами, я не пойду в архив. Признаюсь, мне несколько неловко являться в ваш дом незваным гостем, но…

– Почему же незваным? – в свою очередь перебила его Божена. – Ведь я вас зову. Забудьте о неловкости, у нас всё без церемоний, папа достаточно простой человек, вот увидите. Люди все хорошие соберутся – с работы, из министерства…

– Хорошо-хорошо, я обязательно приду, – заверил Киннам девушку. «Ну и штучка она, однако! – подумал он. – Похоже, ей нужны вовсе не деньги, а… что же?» Вслух он сказал: – Полагаю, вечер будет достаточно торжественным?

– Естественно! Кстати, есть ли у вас какой-нибудь парадный… мундир? Папа будет на седьмом небе, если вы будете похожи на посланца императора.

– Я попробую его не разочаровать.

Добравшись до места, Феодор, однако, усомнился в том, что попадет на аристократический ужин. Он прошел сквозь грязноватую подворотню, миновал тесный дворик, потом другой – оба вымощенные булыжником и освещенные только яркими окнами чьих-то кухонь – и, потянув тяжелую старинную дверь, вошел в подъезд. Лифта не было, мутноватая лампочка горела высоко под потолком, но всё же Киннам разглядел, что подъезд содержится в порядке, хотя в присутствии кошек нельзя было усомниться. Он поднялся по широкой каменной лестнице с литыми периллами на четвертый этаж, попутно изучая таблички. Многие были старинные, потемневшие – хоть сейчас Кустасу в коллекцию…

На двери квартиры, где жила Божена, красовалась надпись: «Кшиштов Рынский, поручик, кавалер наград». Нажав на кнопку звонка, Киннам едва смог расслышать его звук, хотя, казалось бы, в тишине должна была раздаться громкая трель. Вскоре послышался звон ключей, дверь открылась, и Киннам увидел Божену. Но его поразил вовсе не ее наряд – девушка была в элегантном белом платье, тщательно причесана и накрашена с большим вкусом, – а то, что из открытой двери сразу вырвался шум застолья и звуки музыки.

– Здравствуйте, господин Киннам! – Божена радостно улыбнулась. – И простите: тут уже давно всё началось, но это и лучше, будет меньше церемоний… – Она провела великого ритора по коридору, точнее, через целую анфиладу небольших помещений, разделенных арочными проемами, ввела в просторную ярко освещенную комнату и громко произнесла: – Знакомьтесь, дамы и господа, это господин Феодор Киннам, ректор Афинской Академии.

Великий ритор учтиво поклонился и стал отыскивать глазами виновника торжества. Но еще прежде, чем Феодор обнаружил того во главе стола, в старомодном кресле с высокой спинкой, он почувствовал первую неловкость: за столом расположились люди весьма просто одетые и в самых непринужденных позах. Раскрасневшиеся немолодые мужчины в рубашках и свитерах, женщины постбальзаковского возраста с пышными прическами и дешевой бижутерией… Словом, Киннам в своем палатии выглядел здесь редкостным павлином.

Хозяин, впрочем, был в военном мундире и при орденах. Он поднялся навстречу, широко улыбаясь. Гости, притихшие на мгновение, приветливо зашумели. Пока великий ритор любезничал с паном Кшиштофом – преподнес ему изящные настольные часы и поздравил с юбилеем, причем Божена переводила, – кто-то освободил почетное место на другом конце стола и придвинул туда большое кресло. В нем Киннам и расположился, девушка села рядом. Сегодня она уже не казалась Феодору такой холодной и деловой, как при первой встрече. Она часто улыбалась очень мило, почти беспомощно, то и дело заливалась краской.

Киннам оглядел комнату: высокий потолок с лепниной, давно нуждающийся в побелке, тяжелая темная мебель невесть какой эпохи, пузатый комод с чучелом печального фазана. На стене две картины: маршал Пилсудский с шашкой наголо, во главе эскадронов, поразительно похожий на того, что висел в кабинете Дембицкого, и «Оборона Брестской крепости». Батальное полотно было по-своему замечательно: польские солдаты – голубоглазые и белокурые, совершеннейшие ангелы с витражей костела – только прикидывались, что отбиваются от наседающих московитов, а на самом деле возводили глаза к небу, стараясь удержаться в назначенных художником красивых позах, пока автоматы и пулеметы сами собой изрыгали огонь и свинец. Над столом витали облака табачного дыма, поднимавшиеся к потемневшему раскрашенному рельефу над окном: Дева Мария, возведя очи и молитвенно сплетя пальцы, слушала бодрые рождественские песенки, негромко, но отчетливо доносившиеся из радиоприемника.

По-французски здесь говорили немногие, да и те весьма плохо, так что Божене приходилось переводить. По счастью, Киннам быстро обнаружил, что в общих чертах понимает польскую речь, особенно если говорят медленно и обращаются прямо к нему. А к нему обращались! Посыпались тосты за Афины, за Империю, за самого почетного гостя и за дружбу христианских народов… Перед Феодором появилась большая рюмка из толстого стекла, куда то и дело подливали «фирменной настойки пана Кшиштофа» – польской водки, настоянной на ароматных травах и кореньях, с очень необычным вкусом. Киннам поднял тост за юбиляра, восхвалил его воинскую доблесть и гостеприимство. Пан Кшиштов, слушая маленькую речь, таял от удовольствия. С его лица не сходила блаженная улыбка, он переводил взгляд с оратора на переводчицу и обратно, одобрительно кивая. Отец Божены оказался симпатичным господином без всяких претензий. Оставив армию, он работал в конструкторском бюро, сейчас собирается на пенсию, друзья пришли его поздравить и… отведать знаменитой настойки. Еще Киннам заметил, что гости порой бросают на них с Боженой многозначительные взгляды. Сначала это вызвало у него досаду, но скоро Феодор мысленно махнул на всё рукой – пускай. В конце концов, они неплохо смотрятся: красивая нарядная девушка рядом с… представительным мужчиной, разодетым как на придворный прием…

«Тьфу ты, дьявол, да что это я?! – мысленно обругал он себя. – Так ведь позабудешь, зачем пришел!» Его соседка между тем ничего не говорила о деле, зато по временам начала бросать на Киннама почти томные взгляды, быстро опуская глаза и отворачиваясь. Феодор мог бы принять это за неумелое кокетство, если бы сама мысль о подобном не казалась ему странной. Конечно, в Афинах он привык к воздыхающим по нему студенткам – к счастью, все они, отслушав его лекции, переключали внимание на кого-нибудь помоложе, – но здесь, в далеком зимнем Кракове, откуда он уедет, скорее всего, уже завтра, вспышка девичьей влюбленности представлялась столь же неуместной, как его палатий с золотыми нашивками среди свитеров и рубах…

– Господин Киннам! – обратился к великому ритору полный господин в полосатой жилетке, сидевший напротив. – А вы слышали последнюю новость? Ведь мсье Ходоровский поляк! Его дед из Вильны, почетный гражданин! И, говорят, он к нам очень благожелательно настроен.

– По-моему, он пока ко всем благожелательно настроен. – Киннам улыбнулся. – Особенно для главы государства, которому вечно мешали соседи. Про Вильну я не слышал, но охотно верю, почему нет?

Все восторженно зашумели:

– Точно-точно!

– В нем чувствуется настоящее шляхетское благородство!

– И шарм!

– Он скоро поведет газопроводы из Сибири в Европу через Польшу! Больше не будем мерзнуть зимой!

– Да еще и за транзит будет причитаться…

– Поверьте мне, друзья, – воскликнул пан Кшиштов, – отечество наше вступает в новую эпоху, открываются большие перспективы! Я уверен, что Мемельский коридор отдадут под наше полное управление, и Турция теперь…

– Да, господин Киннам, – всплеснул руками полосатый господин, – думается, на Турцию нужно обратить особое внимание! Это же вековая несправедливость! Киев, знаете ли… Как вообще Империя терпит у себя под боком такое государство?! Ведь там опять поднимают голову исламисты, так что…

– Так выпьем за крест над Святой Софией Киевской! – вскочил с места мужчина в очках и бакендардах, чем-то похожий на бобра.

Все поднялись и загалдели еще громче. Киннам тоже встал, хотел что-нибудь ответить, но передумал, чокнулся молча и вежливо. Божена кусала губы, досадливо глядя куда-то в угол. «Бедный ребенок, – подумал Феодор. – Эти очаровательные милитаристы наверняка постоянно пудрят детям мозги подобными идеями. Радует лишь то, что из своего уютного мирка они ни на какую войну с турками не пойдут, пороха не хватит. Больше разговоров, меньше войны… И хвала Создателю!»

– Скажите, сударыня, а где же ваша матушка? – обратился он к девушке. – Вы меня ей не представили.

– Мама давно умерла, еще когда мне было шесть лет, – медленно ответила Божена, опустив глаза и поигрывая вилкой.

– Простите…

– Да нет, ничего. Давайте о делах чуть позже, ладно? Когда на нас перестанут обращать внимание.

– Пан Киннам! – подал голос хозяин. – Мы сегодня прочли в вечерних газетах, что вы были на приеме у святого отца…

– Да, был, – несколько удивленно отозвался Феодор. – Однако же быстро у вас распространяются новости… частные новости, я бы сказал.

– Напротив, совсем даже не частные! – воскликнул пан Кшиштов. – Там было написано, что вы прибыли с особой миссией от императора римлян!

Разговоры мгновенно прекратились. Все посмотрели на Киннама с любопытством, дамы потихоньку заахали.

– Не кажется ли вам, что это больше похоже на журналистские домыслы? – Улыбка у Киннама в этот раз вышла не слишком любезной. – Ведь ни я, ни понтифик заявлений по этому поводу не делали.

– Может, и домыслы. – Пан Кшиштов кивнул, однако заметил, не скрывая иронии: – Но разве трудно домыслить? Про ваш визит стало известно, а представители Империи не так уж часто являются к святому отцу, чтобы просто засвидетельствовать почтение…

– Ну, конечно же, у господина Киннама есть поручение! – подала голос дама в ядовито-зеленом платье. – Только он не признается и правильно сделает, он ведь прирожденный дипломат! – Она посмотрела не великого ритора с выражением совершеннейшего восторга.

– Одно может считаться доказанным: господин Киннам и святейший наш папа встречались, – заметил лысый господин.

Феодор утвердительно наклонил голову.

– И как здоровье святого отца? – поинтересовался пан Кшиштов. – У него, говорят, опять разыгралась подагра?

– Полагаю, неплохо. Он выглядел бодро, велел всем кланяться и передать, что каждый тост отражается на его подагре благотворно.

Естественно, немедленно были опрокинуты рюмки за Краковского папу. Феодор чувствовал, что соловеет – впрочем, как и остальные. «Надо бы умерить темп, – промелькнула мысль. – Эта чудо-настойка явно не даст поглощать себя в таких количествах без последствий…» Упиваться до потери контроля над языком ему вовсе не хотелось, особенно когда разговор коснулся таких предметов.

– А вы знакомы с императором Константином, пан Каннам? – продолжала допытываться зеленая дама.

– Как вам сказать… По должности мне приходится с ним время от времени встречаться, – сдержанно ответил великий ритор.

– Ах, он такой красавец! Не правда ли?

«Интересно, у здешних пани так принято – обсуждать с одними мужчинами внешность других мужчин? – подумал Киннам с некоторым раздражением. – Или это издержки воспитания среднего класса?»

– На мой взгляд, – ответил он, – у августейшего всегда чересчур напряженное выражение лица. Он постоянно чем-то озабочен, словно отовсюду ждет подвоха и никому не доверяет.

– А вы бы доверяли на его месте? – спросил пан Кшиштов, хмыкнув.

Киннам пожал плечами. На языке вертелся ответ: «Никогда не пытался себя вообразить на его месте», – но в этих словах определенно была бы толика лукавства… Феодор снова ощутил досаду – на императора, на заманившую его сюда Божену, на этих людей с их дурацким любопытством…

– Но вот вам же он все-таки доверил тайную миссию! – радостно заметила дама.

Киннам чуть вздрогнул и скривил губы то ли в улыбке, то ли в усмешке. Однако он не мог не признать, что в словах собеседницы есть определенная логика. Получается – да, доверил, и Киннаму удалось выполнить задание. Даже перевыполнить. Но есть ли в этом заслуга императора, еще вопрос…

Стали подавать десерт, юбиляр распоряжался, Божена убежала на кухню. Пользуясь ее отсутствием, хозяин как бы случайно подсел к гостю и забормотал интимно:

– Дочка сказала, что вы с ней большие друзья… Я рад… Она у меня очень хорошая, только характер сложный… Не обижайте ее…

Великому ритору оставалось лишь молча склонить голову. Но ситуация начинала его смешить, и он заметил пану Кшиштофу, подбирая слова:

– Очень приятно, когда в незнакомом городе сразу находятся большие друзья.

Бравый поручик захохотал и, одобрительно похлопав Киннама по плечу, вернулся на свое место. Потом пили за «великую победу», за приближающееся Рождество и за боженину школу… Когда запели польские песни, Киннам почувствовал, что начинает отстраняться от реальности. Слов он уже почти не понимал да и не хотел понимать. Великий ритор удобно устроился в кресле – со стороны это выглядело так, что он привалился к деревянной ручке и слегка опустил голову в глубокой задумчивости. Мысли роились, двоились, путались. С каждой минутой Киннам всё меньше понимал, как его занесло в этот холодный город, в унылый каменный лабиринт, что делают эти люди вокруг, чего добиваются… Какой-то мираж. Но всё это ради Роксаны-Анастасии, это она завела сюда увлекшегося исследователя, незримо поджидала за каждым углом, грозила пальцем… А мгновениями Киннаму чудилось, что здесь вовсе не так плохо, что мираж, наоборот, вся его прежняя жизнь: Афины, Константинополь, несущиеся колесницы… Что вообще-то можно жить и здесь. Сидеть в кафе над Вислой – летом наверняка будет тепло и уютно, – писать романы, потом идти в Ягеллонскую библиотеку, погружаться в архивную пыль, завести новые знакомства… Не быть привязанным к ректорскому креслу и не ездить на Золотой Ипподром, по утрам здороваться в столовой с Божениным папой…

При этой мысли Киннам вздрогнул и встряхнулся: чего только не придет в голову! Он явно перебрал сегодня, надо попросить кофе и собираться, всё равно византийский гость в блестящем палатии уже никого не интересует… Разве что фазана? Птица на комоде, кажется, повеселела и смотрит теперь приветливее, разводы на потолке сливаются в смешные рожицы… Он симпатичный, пан Кшиштов! Сущий ребенок: стоит во главе стола, раскрасневшийся, пышущий вдохновением и боевым задором, в руке обнаженная шашка, с ее помощью поручик пытается дирижировать нестройным хором… Но где же Божена и… где то, за чем он сюда пришел?! Киннам резко выпрямился в кресле и тут увидел девушку: юная панночка легко опустилась рядом и шутливо постучала пальцем по расшитому обшлагу.

– Господин Киннам, не угодно ли вам взглянуть на распечатки?

Разумеется, угодно! Кухня, куда они отправились, располагалась недалеко от гостиной. Войдя, Феодор обостренно почувствовал запах табачного дыма, кислого хлеба и плохо вымытого пола.

– Откройте, пожалуйста, форточку, – попросил великий ритор. – Кстати, признайтесь, для чего вам понадобилась шутка про мундир? Этот палатий здесь явно неуместен.

Божена быстро взглянула на гостя.

– Да, сейчас открою… Я кофе сварю, хотите? Вы не переживайте, это ничего, это с непривычки. Думаете, папа простые травки в свою настойку добавляет? О, нет, они волшебные, многие, впервые попробовав, падают с ног… А палатий… Неужели вы в самом деле обиделись? Папе было приятно.

– Нет, не обиделся, – ответил Киннам и не соврал, только подумал: «Вот оно что! То-то я смотрю: пил не так уж много, а голова мутная, как луковый суп…»

Он уселся на обшарпанный табурет, Божена возилась с кофе. На столе перед Феодором лежало несколько листков бумаги. «О, да это же…» Он жадно схватился за распечатки. На первом листке был заголовок: «Болярин Олелько благоверной Анастасии, царице ромеев, желает здравия и долгоденствия…» Дальше шел набор стандартных любезностей, от которых автор вдруг перешел к непонятным упрекам, порицаниям и горьким сетованиям…

– Ну, вот, господин Киннам, то, что вы искали, – заговорила Божена. – Про боярина дальше сами узнавайте – это, думаю, несложно. Но теперь, уж пожалуйста, услуга за услугу. Видите ли, я очень хочу устроиться корреспондентом в «Речь Посполитую». Но там большой конкурс и люди не мне чета, разве только… Разве что мне удастся сделать какой-нибудь сенсационный материал, который впечатлит редакцию, тогда да. Я бы хотела сделать интервью с вами, если вы не возражаете.

– Со мной? – удивился Киннам. – Хм… Что ж, пожалуйста. Но что я могу рассказать интересного для краковских читателей? Они увлечены литературой или древней историей?

– Нет, – Божена качнула головой, – их интересует политика. Например, всё, что связано с помолвкой принцессы Катерины и Луиджи Враччи. Об этом до сих пор все говорят, пишут, но история настолько загадочная, что никто так ничего и не может понять. Вы ведь бываете при дворе, вы должны быть в курсе слухов, догадок… Или, может быть, просто знаете, почему о помолвке объявлено на Совете Европы и при чем тут вообще увезенные тысячу лет назад сокровища?

– Что же я тут могу прокомментировать? – Киннам развел руками. – Я совсем не имею касательства…

– Имеете! – уверенно прервала его Божена. – Я не прошу вас пересказывать ваш разговор с понтификом, вы этого и не сделаете, но я уверена, что все догадались правильно и беседа самым непосредственным образом касалась сокровищ!

Чашка кофе уже дымилась на столе перед Киннамом, однако он пока не притронулся к ней. Он смотрел на эту девушку, такую прекрасную – уж не от волшебных ли травок? – такую настойчивую, целеустремленную и такую… Что же смущало в ней? Этот резкий профиль, смело изогнутая бровь, задорные глаза, чуть заметная складка у губ… Да, конечно: ледяная холодность и строгость, с которой Божена сейчас смотрела на него, – Киннам не привык к таким женским взглядам. «Притворщица! – подумал он. – Тебе бы в актрисы идти, а не в газету…» Или он чем-то ее рассердил? Но не могла же она в самом деле иметь на него виды?! Вот еще нелепость!

– Вы тянете меня на довольно скользкий путь, – проговорил он медленно, пристально глядя на девушку и с удовольствием ощущая, как свежий воздух и запах кофе небезуспешно сражаются с чарами кшиштофской настойки. – Мне ведь, в сущности, нечего сказать, как бы вы меня ни уверяли в обратном. Общение с понтификом я не имею право комментировать, но, поверьте, в нем не было ничего сенсационного и даже просто интересного для широкого читателя.

– Ну, господин Киннам! – Божена умоляюще сложила руки, казалось, вмиг растеряв всю холодность. – Давайте я просто буду задавать вопросы, а вы отвечать, я потом из этого постараюсь что-нибудь сделать… – Она положила на стол маленький диктофон и, поскольку Феодор не возражал, смирившись с тем, что от этого интервью не отвертеться, задала первый вопрос: – Вот, как вы думаете, может быть счастливым союз, о котором объявили во всеуслышание, да еще с политическими целями, которые совершенно не ясны?

– Разумеется, может, что за сомнения? В истории и не такое бывало. Сколько было счастливых династических браков, заключенных вообще заочно! Но, видите ли, принцесса и Луиджи – мои друзья, и я не могу обсуждать их отношения. Я уверен, что они искренни в своих чувствах, и желаю им счастья.

– Но всё это так неожиданно… Неужели вы совсем не допускаете родительского принуждения, интриг?

– У нас говорят: глуп тот, кто, отправляясь за рыбой, уверен, что сегодня обойдется без интриг. Они бывают всегда и везде, но ведь жизнь гораздо сложнее и дело не в интригах…

– А в чем?

– В том, что никогда не знаешь, как всё обернется в реальности. Вот вы, к примеру, знаете историю свадьбы, которая привела к установлению нашего стратегического союза с Германией?

Божена, конечно, не знала.

– Я расскажу. После восстановления на французском престоле династии Бурбонов, в тысяча восемьсот пятнадцатом году, император Юстиниан Третий, естественно, захотел с ними породниться. У него была дочь, Елизавета, и он вознамерился выдать ее замуж за принца Луи. И вроде бы всё складывалось хорошо, но в последний момент принцесса вдруг рухнула перед отцом на колени и стала умолять… Знаете о чем? Чтобы ее выдали за Генриха Прусского! У них, оказывается, давно был роман в письмах, такой секретный, что о нем ничего не знал даже император! Они были знакомы с детства, юный принц бывал и в Константинополе, но никто не придавал этой дружбе особого значения, а принцесса сумела сохранить свои чувства в тайне. Отец, тем не менее, пытался вынудить ее к браку с французом, но безуспешно. При дворе, видите ли, уже тогда были весьма вольные для Европы нравы – я имею в виду отношения родителей и детей.

– Удивительно!

– А дальше еще интереснее. Август в конце концов согласился с выбором дочери. Луи получил отказ, что уже само по себе было скандалом. Между прочим, Юстиниан был франкофилом, и стратегический альянс, безусловно, замышлял с Францией… Так вот, начали готовить свадьбу с Генрихом. Но, опять-таки в самый последний момент, император получает язвительную депешу из Берлина, от короля Франца: там стало известно, что Елизавета – внебрачная дочь и налицо обман… Уж не знаю, как немцам удалось раскрыть страшную семейную тайну, да еще так вовремя. Безусловно, это было наглостью со стороны берлинского двора, но они, видимо, ювелирно рассчитали ситуацию. Что же в итоге? Пруссия присоединяет Саксонию и Баварию, заключает стратегический союз с Константинополем и становится в ряд ведущих мировых держав. Кстати, молодые были очень счастливы – старый король как-то смирился с происхождением невестки…

– И что вы хотите этим сказать?

– Лишь то, что человек предполагает, а провидение располагает. Если только осторожно принимать его подсказки… Тогда и такой анахронизм как политические браки может пойти на пользу.

– Да, но ваш намек…

– Послушайте, тут нет никаких намеков, – запротестовал Киннам.

– Вы идете на попятный! Вынуждены опасаться монаршего гнева, не так ли? – Девушка сощурилась.

– Ничуть. В конце концов, у нас свободная страна, если вам это неизвестно. Просто я ученый и всегда должен точно знать, когда я излагаю факты, когда намекаю на них, а когда подвергаю сомнениям.

«Итак, я снова играю на стороне императора? Поистине, он вряд ли оценит такое верноподданичество! – Киннам мысленно скривился. – Но ведь пока как будто не приходится сомневаться, что Луиджи с Катериной действительно нашли друг друга, и если им не мешать…»

– Но, получается, принцессу заставляют выходить за Враччи с каким-то дальним расчетом? – продолжала гнуть свою линию Божена.

– Нет, никто ее не заставляет. Ее не очень-то и заставишь, смею вас уверить! – Великий ритор улыбнулся.

– Ну, хорошо, а при чем здесь сокровища? – не отставала девушка.

– Мне сложно это комментировать. Но могу предположить, что и возврат сокровищ, и брак византийской принцессы с юным итальянцем – это, помимо прочего, определенные символы. Символы примирения древних врагов и восстановления исторической справедливости, как теперь любят говорить. Конечно, случаи что-то вернуть бывали и раньше – все эти ритуальные дипломатически дары и подношения, вы понимаете. Но именно сейчас стало возможно вернуть всё сразу – всё, что осталось. Думаю, дело в этом… Видите ли, мы, византийцы, странно устроены, порой не придаем значения важным вещам – важным с точки зрения других народов – и придаем очень большое значение вещам неважным. Вероятно, это из-за того, что мы пережили слишком много культурных трансформаций и научились переосмысливать предметы и явления, как бы наделяя их новой жизнью, новым содержанием… Я туманно изъясняюсь? Ничего, вы потом поправите. Взять те же статуи… Константин Великий собирал их в новую столицу со всей Римской Империи, считалось, что они несут с собой… древнюю магию, что ли, а то и силу богов – язычество тогда еще не выдохлось из народа. Хотя с точки зрения христиан большинство статуй было просто идолами. Потом они стали произведениями искусства. Но во все времена для этих произведений обязательно находились десятки толкований, перетолкований, кривотолкований: пройдет сто-двести лет – возьмут да и осмыслят всё по-другому. Вы, к примеру, знаете историю статуи Химеры, которую переплавили крестоносцы? У нее было три головы – змеиная, козлиная и львиная. И вот, однажды, в пору нашествии славян, император решил бороться с врагами при помощи этого зверя. Головы как-то там заколдовали и одновременно разбили молотами. Правда, львиную долго не удавалось разбить…

– Ну, послушайте, это же грубое суеверие!

– Положим.

– И что же было дальше?

– А то, что один славянский вождь убил двух других и отступил от Константинополя.

– Это просто совпадение!

– Наверное. – Возмущение девушки очень забавляло Феодора, и он едва удержался от улыбки. – Понимайте, как знаете. О, разумеется, с суевериями пытались бороться. Например, статуи, заколдованные Аполлонием Тианским, даже разбили почти все… Кроме изображений мухи и комара, они до сих пор стоят на ипподроме, и благодаря им жители избавлены от этих насекомых…

– Святая Дева! Вы, похоже, и сами в это верите? – воскликнула потрясенная Божена. Феодор, наконец, рассмеялся.

– Сударыня, давайте всё же воспринимать константинопольские легенды с чувством юмора! Их хватило на несколько сборников, и там есть над чем повеселиться, уверяю вас! Но есть и не такие смешные вещи, а просто занятные. Вот, к примеру, император Иоанн Восьмой, задумав знаменитый поход в Палестину, ни с того ни с сего начал реставрацию статуи Юстиниана – той, что стоит на громадной колонне около Святой Софии. Статую одели в леса, но в народе пронесся слух, что Иоанн решил придать всаднику собственные черты! Ведь Юстиниан изображен победителем, он простирает руку на восток, грозя варварам…

– И что?

– А то, что он надеялся таким образом вернее победить. Только всё кончилось народными волнениями, которыми воспользовался кесарь Стефан. Он сверг шурина и отвоевал Иерусалим самостоятельно, без помощи бронзового Юстиниана… Кстати, вы заметили, что статуя Константина Великого, которая сейчас в Риме и которую Империя требует возвратить, кого-то очень напоминает чертами лица?

– Нет, не заметила… А кого?

– Ныне царствующего императора. Если подключить фантазию и представить того Константина с бородой, то получится… другой Константин. Может быть, это изображение должно придать ему силы, уверенность в себе, государственную мудрость? Кто знает…

– Вы говорите очень странные и удивительные вещи, особенно для ученого человека…

– Но не для писателя. Я просто стараюсь развлечь ваших читателей и дать им повод для размышлений, не более того.

Они еще проговорили некоторое время в том же духе. Феодор повеселел и вдруг почувствовал вдохновение. Неведомый ему до нынешнего вечера болярин Александр словно бы маячил неподалеку и слушал истории из цареградских «Патрий». А за его спиной, конечно же, стояла Анастасия… Оставалось выяснить, что связывало этих персонажей в реальной жизни.

Божена между тем становилась всё серьезнее, задумчивее, порой хмурила брови, видимо, что-то взвешивая. Когда Киннам окончательно умолк, девушка отвела его в прихожую, где стояли высоченные книжные стеллажи, и сделала несколько фотографий для будущей статьи.

– Послушайте, – сказала она, прощаясь, когда диктофон уже был выключен, – ведь ваш император требует вернуть еще всякие святыни – мощи, иконы, раритеты… Неужели к ним у вас такое же отношение? И мистическое, и одновременно…

– Дружеское! Поймите, все эти вещи – часть души Города. Это как близкий друг: можно долго жить с ним в разлуке, но все-таки лучше однажды встретиться снова.

– Даже какая-нибудь икона «Госпожа Дома»? – Божена удивленно подняла брови.

Киннам невольно помрачнел, правда, в полутемной прихожей это едва ли можно было заметить.

– С такими святынями всё еще сложнее. Это почти что… член семьи.

Из Кракова великий ритор улетел на следующий день. По его просьбе в Госархиве Польской Республики обещали подготовить подробнейшее досье на болярина Александра. Но уже то, что сообщил осведомленный сотрудник в коротком разговоре, заставило Киннама крепко задуматься. Похоже, он потянул за ниточку из огромного свалянного клубка шерсти. И сколько раз еще этой ниточке суждено будет оборваться, прежде чем откроется правда, неизвестно… Однако Феодор чувствовал, что напал на настоящую золотую жилу. Похоже, даже его самые смелые и совсем уж «романные» предположения теперь могли оказаться справедливыми!