Читать книгу Двойная эмиграция - Катарина Байер - Страница 16

Несколько раз мне удалось побывать у Натальи. Ночью. Теперь мы не болтали подолгу, как было раньше. Наталья поила меня тёплой водой из печи и укладывала спать на свою кровать. В партизанском лагере я очень уставала, постоянно дежуря у «постелей» больных партизан, Наталья это понимала. Возможность выспаться в сухом доме на мягкой кровати имелась далеко не у каждого партизана. В землянках, несмотря на то, что они периодически отапливались, всё равно было сыро и довольно-таки прохладно. Приближалась зима, начались заморозки.

С началом холодов нагрянули болезни, мы днём и ночью выхаживали больных, одних старались согреть раскалённым на углях песком, завёрнутым в тряпки, другим, наоборот, старались сбить температуру. А партизаны всё болели и болели, и конца и края не было этим болезням. Выхаживать удавалось далеко не всех, многих пришлось захоронить в том лесном царстве, ставшем для нас на это время родным домом…

Когда выпал первый снег, начался самый настоящий кошмар: следы на снегу выдавали нас с головой, немцы бросили на уничтожение партизан несколько карательных отрядов. В лесу то тут, то там был слышен грозный собачий лай. Партизаны с нетерпением ждали, когда наконец ненадолго потеплеет и снег растает, дав нам хотя бы на время маленькую передышку.

Однажды днём в нашу землянку ввалился истекающий кровью помощник командира, который сообщил, что с группой партизан был отправлен в деревню за продовольствием, но по пути они нарвались на немецкий патруль и с трудом смогли оторваться от преследования. Мы с девчонками перевязали его раны, истратив почти все запасы «лесных медикаментов». Тогда я, оставив своих помощниц присматривать за раненым, побежала к маленькому болотцу за мхом и травками для перевязок.

Я мигом добежала до болотца, напихала в мешок кой-какой травы и решила ещё проскочить до дубовой рощи в надежде собрать ещё немного опавших дубовых листьев, чтобы наложить их на раны. Мы частенько бегали в эту рощу за дубовыми листьями, зная, что дубовый лист имеет очень хорошие антисептические свойства. Правда, собирать такие листья надо в июне-июле, но мы были рады и опавшим. Я насобирала побольше дубовых листьев и заспешила обратно в сторону лагеря…

Запнувшись за какие-то ветки, я неожиданно свалилась на землю около высокой кочки и на какое-то время притихла, переводя дыхание. И вдруг краем уха я услышала странный треск в кустах неподалёку. Я затаилась. Треск стремительно приближался, я приподняла голову – передо мной стоял немецкий солдат с карабином наперевес. Он вскинул свой карабин и направил дуло этого самого карабина прямо мне в лицо. Я поняла, что сейчас он выстрелит, и, решив умереть достойно, с вызовом глянула на него, уперев свой дерзкий взгляд в его молодые наглые глаза…

На меня в упор ненавидяще смотрели глаза моего младшего сына Петра! Буквально через секунду ненависть в глазах сына сменилась ужасом! Он отшатнулся, не отводя взгляда от моего лица, запнулся за что-то, неуклюже свалился на спину, тут же вскочил и бросился бежать, изредка оглядываясь. Я не могла произнести ни слова и ошарашено смотрела ему вслед, не двигаясь с места…

Какое-то время я ещё молча сидела около кочки, которая, видимо, укрыла меня от глаз других карателей, шедших в оцеплении по лесу. Вскоре послышался странный шум, выстрелы, затем я почувствовала запах гари. Я стала тихонечко пробираться в сторону нашего лагеря…

Из-за кустов я наблюдала за тем, как каратели сжигают из огнемётов наши землянки, расстреливая выбегающих из огня людей. Как-то они сумели нас обнаружить и теперь старательно, с немецкой щепетильностью, уничтожали всё, что встречалось на их пути. Это было воистину ужасающее зрелище. Всё перемешалось: крики, пулемётные очереди, запах крови, пепла, треск горящих деревьев… Я пряталась в кустарнике, боясь быть обнаруженной: помочь своим я совершенно не могла, а умирать напрасно от немецкой пули, не убив при этом хотя бы одного немца, я не хотела… Во мне росла дикая ярость к ненавистному врагу. И даже к моему сыну, которого я не могла не узнать там – на болотце! Это, несомненно, был мой младший сын Пётр!

Я видела, как немцы добивали раненых, распинывая ногами полуистлевшие брёвна разрушенных землянок в поисках партизан, оставшихся в живых. Примерно часа через два немцы расправились с нашим лагерем, уничтожив его практически полностью: землянки были сожжены прямо вместе с людьми, застигнутыми врасплох. Возможно, кто-то и сумел укрыться в лесу и сейчас так же, как и я, наблюдал за врагом из-за кустов. Хотя вряд ли…

Наконец немцы уселись на уцелевших брёвнах и закурили, радуясь победе, активно что-то обсуждая и громко подшучивая друг над другом. Они обращались друг к другу по именам и среди прочих я несколько раз отчетливо слышала имя своего младшего сына, произносимое на немецкий лад, – Peter. Я даже видела его испуганное лицо в полусумраке быстро приближающейся ночи: он сидел на брёвнышке полубоком ко мне и часто оборачивал голову в ту сторону леса, где встретил меня…

Темнело довольно быстро, и немцы, страшась темноты, вскоре двинулись в обратном направлении. Я буквально вжалась в землю, чтоб не обнаружить себя. Благо, что на этот раз они были без собак, и мне повезло. После их ухода я пролежала на мёрзлой земле ещё минут десять, а потом тихонечко, стараясь не шуметь, поползла в сторону лагеря. В темноте я стала переползать от одной тлеющей головешки к другой в надежде отыскать кого-нибудь живого или раненого, чтоб оказать медицинскую помощь, но все мои старания были безуспешны: немцы на совесть выполнили свою страшную работу – добили всех.

Наверное, полчаса я просидела около полуистлевших брёвен, пытаясь сообразить, как такое могло произойти. Почему нас не успел предупредить ни один партизанский патруль? Почему не было слышно абсолютно никаких выстрелов? Как немецкие солдаты смогли так незаметно подобраться прямо к самому лагерю? Неужели кто-то привёл их сюда незаметно в обход всех патрулей? И куда делись наши партизанские патрули? Неужели и они все уничтожены?

И ещё меня мучил вопрос: как мой младший сын мог оказаться среди карателей? Неужели это был он? Я цепенела от ужаса, думая об этом…

Наконец я поняла, что если срочно не начну двигаться, то замёрзну здесь насмерть. И я решила идти в село к Наталье. Я знала, что моя сестра – связная у партизан, и значит, надо было её предупредить о гибели нашего лагеря, а возможно, и всего партизанского отряда. Да и идти мне больше было некуда. Когда я начала двигаться в сторону села, то услышала выстрелы, раздававшиеся по другую сторону леса. Я решила, что это каратели на обратном пути наткнулись на партизанскую засаду.

Всю дорогу я размышляла, рассказать ли Наталье про мою встречу с Петром на лесной опушке, но так и не решила, стоит ли…

На этот раз я была предельно осторожна: к хате прокрадывалась почти неслышно через кустарник в овраге, так же неслышно вошла в сени через маленькую запасную дверь. Я понимала, что не могу оставлять следы во дворе или на крыльце – этим можно вызвать очередное подозрение немецкого патруля.

Когда я вошла в горницу, то увидела сидящую за столом сестру, как-то неестественно сгорбившуюся и подпирающую свою голову руками. Было темновато, да и лицо сестры было опущено вниз, но мне показалось, что Наталья смотрит пустыми равнодушными глазами куда-то в одну точку прямо перед собой. Я отшатнулась и, словно ожидая удара из-за плеча, резко метнула взглядом по горнице. Мой взгляд зацепил что-то в дальнем углу, и я ринулась туда. А из угла на меня исподлобья глянули заплаканные глаза моего младшего сына. Я начала медленно оседать на пол…