Читать книгу После того как ты ушел - Кэрол Мэйсон - Страница 4

Обнаружив в почтовом ящике письмо и увидев имя отправителя, я не сразу вспоминаю, кто это, – явное свидетельство того, как далеко я от всего, что связано с моей свадьбой. Эйми – фотограф – прислала мне ссылку на снимки. Я должна просмотреть их и сообщить, какие именно мне нужны и в каком формате. Я гляжу на ссылку, но не могу заставить себя открыть ее. Только не сейчас. Вместо этого я перехожу к папке, в которой хранятся заявки на летнюю дипломную практику; моя помощница сказала, что отметила флажками лучших кандидатов, но хочет, чтобы я тоже на них взглянула. Моего терпения хватает только на половину первой заявки, после чего я обхватываю голову руками.

Нет, это безнадежно, и потому я вынуждена тащиться в галерею.

Искусство способно внести хаос в мою душу. Больше всего мне нравятся пейзажи. Такое ощущение, будто возле них мой разум раскрывается, принимая эфирные волны. Я обретаю новую порцию жизненных сил и готова встретить очередной вызов. А вот портреты доставляют мне только неприятности. Рядом с ними я постоянно испытываю внутренний дискомфорт. Это имеет какое-то отношение к неподвижной природе света, тени и перспективе, отчего кажется, будто они за вами следят. С технической точки зрения мне все понятно, но такая взаимность все-таки всерьез меня беспокоит. Перед вами предстают реальные люди, навсегда запечатленные на холсте, на крыльях времени, которые ничего не могут возразить, когда вы их разглядываете. Причем часто видно, что подобное внимание им неприятно. В общем, я их жалею, если можно так сказать. И не могу долго смотреть им в глаза. Быть может, потому, что они тоже видят во мне нечто, что я хотела бы скрыть от посторонних глаз. Словом, это улица с пугающим двусторонним движением.

Сегодня, однако, прислушиваясь к эху своих шагов по деревянному полу, я вступаю в священный зал меланхолического молчания, храм человеческого уединения, знакомый до душевной дрожи и приятно-тревожный. Сначала я смотрю на «Утреннее солнце» Хоппера, предоставленное нам специально для этой выставки Музеем искусств Колумбуса, штат Огайо. Женщина сидит на кровати в похожей на келью комнате, которую освещают солнечные лучи, падающие через открытое окно, выходящее на унылое здание. Она свыклась и со своим одиночеством, и с очередным утром. Но вы не знаете, счастлива она или скорбит, потеряла кого-нибудь или что-нибудь или же обрела завидное удовлетворение вдали от мирской суеты. Следующая картина, «Полуночники», попала к нам из чикагского Института искусств. Трое молчаливых незнакомцев, забредших посреди ночи в американскую закусочную, пытаются с помощью своеобразного самолечения справиться с собственным нежеланием вернуться домой, где их никто не ждет. «Офис в маленьком городе»: заурядный мужчина сидит в одиночестве и мечтательно глядит в окно высокого здания.

Мне в голову невольно лезут назойливые мысли о концепции одиночества, о том, каково это – не иметь рядом родственной души. Меланхолия становится буквально осязаемой. Если бы художник решил нарисовать меня, то наверняка изобразил бы молодую женщину, стоящую в комнате, стены которой увешаны портретами одиноких людей. Безликая фигура, запечатленная со спины; ее опустошенность ощущается почти физически. Быть может, кто-нибудь из зрителей рискнет предположить, что эта женщина впервые осталась одна – не имея ни матери, ни отца, ни отчима. Ни мужа. Внимательный наблюдатель даже может почувствовать, что все, что у нее есть, – это вопросы, бесконечные вопросы и ни одного ответа на них. И он не ошибется.

Я настолько потрясена обнаженной реальностью всего этого, что не сразу замечаю: я в зале не одна.

Она стоит перед «Миром Кристины». Худощавая, хорошо одетая, невысокого роста, пожалуй, лет семидесяти с небольшим; держится с грацией балерины. Эта женщина ведет себя так тихо и незаметно, что сама могла бы сойти за произведение искусства.

– Она прекрасна, не правда ли? – Я подхожу и останавливаюсь рядом, сохраняя почтительную дистанцию, и тоже принимаюсь рассматривать картину.

Поначалу кажется, что незнакомка меня не услышала, но потом она отвечает:

– Да, Кристина западает в душу. Этот образ преследует вас.

Только теперь она оборачивается ко мне, и выясняется, что у нее чудесные миндалевидные глаза с зеленой радужной оболочкой. Я замечаю, что она рассматривает меня на секунду-другую дольше, чем это обычно свойственно посторонним людям.

– То есть это произведение вам знакомо?

Если вы проведете опрос среди англичан, то большинство из них наверняка ответят, что никогда не слышали об Эндрю Уайете и о «Мире Кристины».

– Разумеется. Это самая известная работа Уайета. В 1948 году Музей Современного искусства приобрел ее за тысячу восемьсот долларов, что стало одной из самых удачных сделок в истории американской живописи.

Незнакомка окидывает меня довольным и притворно-застенчивым взглядом, словно говоря: «Видите, не только вы разбираетесь в искусстве». Коротко и безупречно подстриженные волосы платиновым ореолом окружают ее удивительно симпатичное лицо в форме сердечка.

– Вы совершенно правы. – Я вновь перевожу взгляд на картину. – Уайет был очарован этим домом и девушкой, жившей в нем. Неподалеку от этого места у него был летний домик – в Кушинге, в штате Мэн, – и художник очень сдружился с этой семьей. Вы знаете, что Кристина была парализована? Он подолгу наблюдал за ней. Уайет утверждал, что каждое окно – это глаз или частичка души и олицетворяет разные периоды жизни Кристины.

– В этом доме Кристине предстояло прожить целую жизнь. Вот почему она смотрит на него с немым обожанием и тоской. Воспоминания вызывают у нее упоение.

Мы стоим рядом и молча любуемся загадочной Кристиной. По какой-то причине эта непринужденная беседа и симпатия, возникшая между нами, по контрасту заставляют меня вспомнить о маме – о том, как недоставало нам обеим взаимопонимания, пока мы жили вместе, и какими неестественными и высокопарными были наши разговоры. Между нами всегда была стена. Холодность и сдержанность. Мамино разочарование. Слова, которые она должна была сказать, но так и не сказала. Иногда мне трудно поверить, что вот уже четыре года ее нет со мной, а в другие дни кажется, что она по-прежнему находится где-то рядом, оставаясь при этом такой же загадкой, как и женщины на этих картинах.

– Кристина буквально приворожила меня, – говорит старушка. – А вас?

Она на добрых пять дюймов ниже меня; ее привлекательность и ум наталкивают на мысль, что эта женщина могла быть вокалисткой какой-нибудь девчоночьей рок-группы 60-х годов. Тем не менее, несмотря на тонкую и отзывчивую душу, в ее повадках чувствуется твердость характера и выдержка. Сочетание, которое не может не вызывать симпатии.

– Да, – отвечаю я. – Откровенно говоря, для меня Кристина реальнее остальных персонажей, с которыми я сталкивалась. Иногда мне даже хочется расспросить ее о жизни. Хочется узнать, откуда у нее такая ностальгия, ведь Кристина ее испытывает, это несомненно. Я чувствую это.

Для совершенно незнакомых людей наша беседа носит на удивление личный и даже интимный характер. Большинство посетителей галереи задают предсказуемые вопросы или отпускают поверхностные замечания; между нами никогда не возникает особой связи, так что эта старушка вносит в мою жизнь приятное разнообразие.

– Не помню, кто сказал, что все люди, с которыми вы сталкиваетесь, любят что-то, стремятся к чему-то и что-то потеряли. Быть может, именно поэтому с Кристиной так легко установить отношения. Потому что в ней мы видим себя.

И вдруг осознание того, что Джастина больше нет рядом, обрушивается на меня, словно удар молнии. Ощущение очень похоже на то, которое возникает, когда вы получаете дурные вести – потеря почвы под ногами и головокружительное падение, прежде чем вы успеваете опомниться и усомниться. Боже милостивый! От ступней и выше по моему телу разбегается паника, захватывая каждую клеточку. Я не хочу видеть себя в Кристине – одинокую и заброшенную, лелеющую воспоминания о былом счастье, к которому нет возврата.

Женщина глядит на меня так, как будто обладает даром читать мысли.

– Вы уже осмотрели остальные работы? Хоппера например? Или «Хельгу» Уайета? – спрашиваю я, быстро отводя глаза и оглядывая зал, чтобы незнакомка не увидела ужаса, отчаяния или черт знает чего еще, что написано у меня на лице.

– Нет, – отвечает женщина. – Меня интересует только Кристина.

Она переводит взгляд на картину. Каким-то чудесным образом ее спокойные манеры и тихая сосредоточенность заставляют меня взять себя в руки. Ужас рассеивается. Я снова смотрю на девушку в бледно-розовом платье.

– Знаете, один из критиков, писавших об этой работе Уайета, как-то заметил, что сначала вы видите кремень. Нужно подойти ближе, чтобы ощутить жар огня.

Женщина молчит. Но я знаю, что она ощущает этот жар, хоть мы с ней и не знакомы.

– Я часто спрашиваю себя, а не была ли Кристина влюблена в Уайета. – Я вдруг ловлю себя на том, что начинаю грезить наяву. – Они вместе проводили время… По-моему, очень легко влюбиться в того, кто очарован тобой настолько, что готов обессмертить тебя на полотне.

– Или, быть может, подобно многим из нас, Кристина любила то время. Время, когда любили ее.

Эти ее слова – и не исключено, что и взгляд, устремленный на меня с бесконечной нежностью и грустью – вызывают у меня изумление.

А как насчет времени, когда любили меня саму?

– Что ж, думаю, мне пора оставить вас с Кристиной наедине, а самой вернуться к работе, – говорю я и сама удивляюсь тому, с каким невероятным трудом даются мне эти слова.

– Мне было очень приятно с вами побеседовать, – отвечает старушка. – Надеюсь, у нас будет возможность продолжить знакомство. Я намерена прийти сюда еще раз.

И, прежде чем я успеваю пробормотать «Мне тоже», ее взгляд возвращается к Кристине. Я еще несколько мгновений смотрю на незнакомку, на ее ангельский профиль, но она больше не обращает на меня внимания.

Уходя, я случайно замечаю, что эта женщина носит обувь на убийственно острых шпильках, от которых я сама отказалась еще несколько лет назад.

И я не могу сдержать улыбку.