Читать книгу После того как ты ушел - Кэрол Мэйсон - Страница 8

В дверь просовывает голову моя ассистентка, Виктория.

– К вам гости из дома престарелых «Утренняя заря».

Мне требуется несколько мгновений, чтобы сообразить, о ком идет речь.

– Ах да!

Старики… Телефонный разговор с какой-то женщиной накануне моей свадьбы. «Некоторые неврологи полагают, что изучение произведений изобразительного искусства способно пробуждать воспоминания у пациентов, страдающих деменцией». Вежливый, хорошо поставленный женский голос. В нем слышится сдерживаемое волнение, как у соискателя, отчаянно стремящегося заполучить нужную работу.

«Мы решили, что можем помочь своим престарелым друзьям, заблудившимся в потемках собственного разума. Надеемся, что Эндрю Уайет и Эдвард Хоппер помогут им найти обратный путь».

Эти слова показались мне заранее отрепетированными. Но они тронули меня. Как и ее настойчивость.

Я выхожу в фойе и нос к носу сталкиваюсь с пожилой дамой, которая давеча уже посещала галерею. Сегодня ее сопровождает мужчина примерно моего возраста, коренастый и низкорослый крепыш, с гривой непокорных волос и добрыми карими глазами.

Женщина протягивает мне руку.

– Прошу прощения, мне следовало представиться еще в понедельник. Меня зовут Эвелин Уэстленд, а это – Майкл Морретти…

– Шофер Эвелин, – говорит он и лениво ерошит волосы, словно только что проснулся после продолжительного дневного сна, после чего протягивает мне руку.

Эвелин неодобрительно цокает языком.

– Никакой он не шофер! Майкл – санитар в доме престарелых «Утренняя заря». Но сегодня он действительно привез нас сюда, так что в некотором смысле он прав. – И она дарит ему чуть заметную, дразнящую, едва ли не кокетливую улыбку.

Санитар? Никогда бы не подумала. Майкл похож на крутого парня, еще не достигшего пика самовыражения: этакий актер второго плана в гангстерском боевике.

– Они ожидают в микроавтобусе снаружи. – Он кивает головой на дверь. Поза у него какая-то зажатая: он стоит не шевелясь, прикрывая руками промежность. – Мы хотели поговорить с вами, прежде чем заводить их внутрь. Убедиться, что вы готовы нас принять. Если, конечно, к этому вообще можно быть готовым.

Я вдруг ловлю себя на том, что улыбаюсь. Помню, что предложила этой женщине привезти своих подопечных в среду после полудня – в этот день в галерее бывает меньше всего посетителей.

– Сколько их? – спрашиваю я, потому что забыла, что она говорила мне раньше.

– Всего трое, – отвечает Эвелин. – Ронни, Мартин и Эдди.

Сегодня она одета в безукоризненные расклешенные кремовые брюки и кремовый джемпер с рукавами «три четверти».

– Ступай! – обращается Эвелин к Майклу и не слишком ласково толкает его локтем.

– Слушаюсь, мэм! – Он отдает ей честь, потом переводит взгляд на меня, и я подмечаю в его глазах веселые искорки. – Полагаю, вы уже догадались, кто носит брюки в этой команде, – говорит он. И добавляет: – Ладно, пойду приведу их, пока они не вырвались на свободу и не перевернули Элдон-сквер вверх дном.

* * *

В зале, где развешаны картины, Ронни и Мартин выглядят взволнованными и даже испуганными, и я начинаю сомневаться, что эта затея принесет хоть какой-нибудь успех. Однако Майклу каким-то образом удается уговорить стариков присесть на скамью перед «Утренним солнцем» Хоппера, и они, слава богу, немного успокаиваются.

Высокий, стройный и, без сомнения, некогда весьма привлекательный мужчина – Эдди – разительно отличается от остальных. Кажется, пребывание в галерее ничуть его не беспокоит. Собственно говоря, он выглядит полностью погруженным в себя. Эвелин ловит мой взгляд, устремленный на него.

– Знаете, Сол Беллоу[1] однажды сказал, что всем нам нужны воспоминания. Они отгоняют от двери зверя незначительности.

– Как красиво! – восклицаю я. – Или трагично. Даже не знаю, что ближе к истине.

– И то и другое. – Эвелин не очень высокого роста, и, разговаривая со мной, ей приходится задирать голову. Учитывая ее красоту и бьющую ключом энергию, я чувствую себя так, словно меня посетил крошечный, карманный ангел. – Если подумать, то все, что у нас есть, – это способность оказываться в контексте того, что для нас важно: семьи, в которой мы родились, и людей, которых любили. Эти понятия и составляют наш эмоциональный компас. Отнимите его, и у нас вообще ничего не останется. – Она смотрит на спины стариков; они сидят на скамье рядком, словно солдаты, ожидающие поезда, который отвезет их на войну.

Я вдруг снова вспоминаю Джастина. На меня обрушиваются мысли о жизни с ним и без него. О том, что моя жизнь без него закончена.

– О чем вы думаете, Ронни, когда смотрите на эту картину с женщиной, сидящей на кровати в лучах солнечного света? – спрашивает Майкл.

У него приятный голос. Майкл спокоен, и каким-то образом ему удается вернуть меня в настоящее.

– Я думаю о женщине, сидящей на кровати в солнечных лучах, – чуть ли не слово в слово повторяет за ним Ронни.

– Как по-вашему, она счастлива? – Майкл вновь ерошит волосы – этот жест явно вошел у него в привычку. Полагаю, если познакомиться с ним поближе, он либо покажется милым, либо станет действовать мне на нервы. – Как вы думаете, какие чувства она испытывает, сидя одна в пустой комнате?

– Вы пытаетесь угадать, какие чувства испытывает женщина? Что ж, удачи вам.

Майкл коротко смеется и искоса смотрит на меня. Мы обмениваемся улыбками.

– Сдается мне, Ронни, что вы несокрушимо правы, – говорит он.

И вдруг Ронни тоже переводит взгляд на меня. Он лыс, как бильярдный шар, с круглыми, почти черными глазами и таким проникновенным взглядом, что это наводит меня на мысль о детеныше тюленя.

– А что вы скажете насчет вон той, обнаженной? – спрашивает меня Ронни.

На мгновение я теряюсь.

– А! – Он имеет в виду девушку, сидящую на табуретке у окна и прячущую лицо в тени. – Это – «Хельга» работы Эндрю Уайета. Он рисовал ее на протяжении четырнадцати лет, и ни его жена, ни муж модели ни о чем не подозревали. В мире искусства разразился настоящий скандал, когда на свет в конце концов выплыло великое множество набросков и картин.

– Но он не испытывал к ней привязанности, – внезапно вмешивается в разговор Мартин. – Иначе никогда бы не выставил ее на всеобщее обозрение без одежды.

Для столь пожилого человека у него на удивление звучный голос.

– Ой, перестаньте! – Эвелин бросает на меня выразительный взгляд, как будто говоря: «Что за старый ворчун!» – Хельге нравилось представать перед художником обнаженной. Это повышало ее самооценку и придавало ей сил.

Мы с Майклом вновь улыбаемся.

– Эти старики кажутся мне вполне здравомыслящими, – шепчу я ему, когда Эвелин энергичной походкой удаляется в другой конец галереи. – Так бывает всегда? Это нормально? Я имею в виду, когда она сказала мне, что они страдают болезнью Альцгеймера, я не знала, чего ожидать.

– В общем нет. – Добрые карие глаза Майкла смотрят прямо на меня. – В «Утренней заре» мы занимаемся обширной творческой терапией, главным образом с помощью музыки и изобразительного искусства. Иногда мы рисуем, а иногда – показываем старикам работы знаменитых художников. Картины помогают пациентам вспомнить прошлое – обычно то, что хранится в долговременной памяти. Они рассказывают нам случаи из собственной жизни. Но при этом воспроизводят лишь отдельные эпизоды, а не весь жизненный период. Иногда старики становятся весьма разговорчивыми и употребляют слова, которые обычно не используют. Знаете, это невероятно – наблюдать, как на них действуют картины. – На лице Майкла появляется гордое выражение, которое меня трогает. – Их семьи, родные и близкие, часто не могут поверить в то, что эти старики способны настолько преобразиться…

Слушая его, я вдруг понимаю, что именно вызывает у меня недоумение. Оказывается, душа у Майкла – нежная и сострадательная, что совершенно не вяжется с его внешностью громилы. Собственно говоря, он сам в некотором роде клубок противоречий.

– У болезни Альцгеймера есть определенные стадии. Обычно первыми страдают словарный запас и речь, а вот творческая жилка теряется намного позже. Именно поэтому арт-терапия позволяет старикам выражать чувства, которые они не могут выразить иным способом. Пациенты обходят собственные ограничения и получают доступ к своим сильным сторонам. Вы удивитесь, узнав, как они реагируют на масштаб, цвет и динамичность художественных произведений. В такие моменты эти люди по-настоящему живут и сопереживают.

Разговаривая, Майкл не сводит с меня глаз. Его долгий взгляд кажется мне ленивым и меланхоличным и вселяет в меня спокойствие – так же, как и голос. Совершенно очевидно, что этот человек любит свою работу.

– У меня есть масса статей на эту тему. Если хотите, я пришлю их вам по электронной почте.

– Конечно хочу, – отвечаю я, хоть в глубине души и не уверена, что они мне пригодятся. – А кто этот мужчина? – Я указываю на симпатичного старика в рубашке цвета спелых помидоров. У него розовощекое, как у младенца, лицо и грива серебристых волос. Мне кажется, что он немного моложе остальных.

– Это Эдди. – Майкл улыбается. – Отличный парень. Мы полагаем, что его деменция вызвана душевной травмой, нанесенной много лет назад. Собственно говоря, это очень грустная история…

– Я сейчас не в настроении выслушивать грустные истории, – заявляю я Майклу.

Он с любопытством смотрит на меня, и я вдруг понимаю, что напрасно его перебила; он и не собирался рассказывать мне подробности. Как бы там ни было, невежливо разговаривать о стариках так, словно их здесь нет. Я не свожу глаз с Эдди. А он полностью погрузился в собственный мир и, похоже, вполне счастлив. В нем до сих пор чувствуются сила и властность, отголоски той личности, которой он был когда-то, и мне хочется разузнать о нем побольше. У Эдди замечательная, прямая осанка и широкие плечи. Его лицо даже кажется мне знакомым; он напоминает мне актеров из черно-белых фильмов, которые обожала смотреть моя мама. Тех самых, где в конце герой и героиня обмениваются «страстными» поцелуями, плотно сжав губы, под звуки помпезной музыки; я и сама очень любила эти фильмы.

– Держу пари, что в молодости он был настоящим красавцем.

– Эвелин до сих пор считает его таковым.

Взгляд, который метнул на нее Майкл, преисполнен благоговейного страха и обожания.

– Кем она приходится этим людям? – спрашиваю я.

– О, Эвелин тенью следует за Эдди. Ни на миг не оставляет его одного. Она сидит рядом с ним в солярии, читает ему и прогуливается с ним по саду – ему нравится управлять газонокосилкой вместе с садовником. Мне кажется, что Эвелин и Эдди связывает какая-то общая история; правда, какая именно, я не знаю. Вы сами все поймете, когда увидите, какими глазами она на него смотрит. В одном можно быть уверенным: она от него не откажется. Эвелин считает, что рано или поздно в состоянии Эдди должен случиться прорыв.

– Прорыв?

– Она хочет, чтобы Эдди вспомнил. Вот только о чем? Кто такая она? Или он? Или о том, что произошло между ними? Не знаю. Эвелин сама в некотором роде темная лошадка. – Майкл оглядывается на меня. – Время от времени это случается: маленькие чудеса, лучики надежды.

Он не намного выше меня. Пожалуй, его рост примерно пять футов девять дюймов. У Майкла массивная, широкая верхняя часть туловища – либо мускулистая, либо заплывшая жиром; из-за бесформенного свитера, который он носит, об этом трудно судить. Мне становится интересно, что сам Майкл обо всем этом думает.

– То есть они никогда не были женаты?

– Насколько мне известно, нет, – говорит он.

– На мой взгляд, они были бы чудесной парой. Эдди – воплощение мужественности, а Эвелин – женственности.

– А мне он напоминает ковбоя. Микс Клинта Иствуда с Бертом Рейнольдсом. – Майкл вновь устремляет на меня взгляд из-под тяжелых век. – Эвелин когда-то жила на Святом острове, но потом переехала поближе к «Утренней заре», чтобы быть рядом с Эдди.

Едва он упоминает о Святом острове, как у меня в ушах раздается настойчивый шепот; я снова вспоминаю день своей свадьбы: я готова унестись туда в любую минуту.

– Она купила себе роскошные апартаменты, – продолжает Майкл. – Во всяком случае, по моим понятиям. Она больше не садится за руль и потому каждый день приходит к нам пешком, чтобы повидать Эдди. Эвелин сама превратилась в нечто вроде местной достопримечательности, к тому же она неизменно пребывает в радостном, приподнятом настроении. Она меня очаровала. Мне представляется, что некогда красавица Эвелин блистала в высшем свете.

– Красавица Эвелин! – Я лукаво улыбаюсь. – Похоже, вы в нее влюблены.

Майкл издает короткий смешок.

– В Эвелин все влюблены. Видели бы вы, какая она на фотографиях времен ее молодости!

Я вновь смотрю на них – на Эвелин, стоящую перед Кристиной, и на Эдди, сидящего на скамье. В нем есть что-то такое – правильные черты лица, благородная форма черепа, длинная, изящная шея, – из-за чего я не могу оторвать от него взгляд. Мне хочется смотреть и смотреть на него, сама не знаю почему. Быть может, из-за того, что только что рассказал мне Майкл. Симпатичные старики пробуждают в нас желание взглянуть на их движущееся изображение, причем сделанное в далеком прошлом…

– Вы полагаете, они любили друг друга? – спрашиваю я.

– Вполне возможно. Но почему-то мне кажется, что все было куда сложнее.

– У Эдди есть семья?

Майкл качает головой:

– Нет. Как и у Эвелин.

Мне приходит в голову, что она наверняка продала свой дом, чтобы переехать поближе к «Утренней заре». Эвелин пришла сюда, в галерею, и привела с собой Эдди, потому что хочет, чтобы он что-то вспомнил. Каковы бы ни были эти воспоминания, они, должно быть, очень ей дороги. И тут плавное течение моих мыслей вновь нарушает осознание того, что Джастин ушел от меня. Кто будет заботиться обо мне на закате жизни? Почти с уверенностью можно утверждать, что не он.

– С вами все в порядке? – доносится до меня голос Майкла. Он в упор смотрит на меня. – Вы выглядите так, будто…

– Со мной все хорошо.

– Идите сюда! – Эвелин призывно машет нам рукой.

И вот мы стоим перед картиной, на которой изображена девушка в бледно-розовом платье, едва ли не ползком продвигающаяся к дому, стоящему вдалеке, посреди неведомой глуши.

– Ну и кто такая эта Кристина? – с ленивым любопытством спрашивает Майкл.

– Девушка на картине, дубина, – ворчливо отзывается Ронни. – Неужели не понятно? На картине есть только одна девушка, больше никого.

– На самом деле, по-моему, главное на картине – это дом, – возражает Мартин. – Он напоминает мне о «Волшебнике из Страны Оз». Дом выглядит так, словно только что приземлился на картину после урагана и перенес сюда спящую Дороти.

– Это делает честь вашему воображению, Мартин. – Майкл одобрительно похлопывает его по плечу.

– Кристина была парализована, – сообщаю я им. – У нее была мышечная атрофия. Посмотрите, какие тоненькие, какие хрупкие у нее руки. – Я обвожу пальцем локтевой сустав Кристины. – Она была одинока, и люди могли лишь пожалеть ее, но Уайет явно разглядел в ней нечто героическое.

– Она была парализована? – удивленно переспрашивает Мартин. – Что ж, в таком случае, если эта девушка готова была проделать ползком весь обратный путь до дома, она, должно быть, действительно очень хотела туда вернуться.

– Мне нравится, что они во всем стараются увидеть хорошую сторону, – шепчет мне Майкл.

– Кристина прожила в этом доме всю свою жизнь, – добавляю я. – Холст буквально пропитан ее тоской по родному жилищу. Она сама по себе служит фоном, который затмевает остальное.

– Мне нравится такое объяснение! – Эвелин переводит взгляд на меня и смотрит так, словно после моих слов у нее вдруг открылись глаза. – Служит фоном… – Она улыбается. – Что ж, с уверенностью можно сказать одно: вы никогда не забудете, где находится ваш дом и откуда вы родом. Я готова в этом поклясться. – Она опускает взгляд, и на миг ее лицо становится грустным.

– В этой Кристине что-то есть. Она буквально преследует меня, – говорит Майкл. – Вы сразу понимаете, что она очень долго отсутствовала, а теперь отчаянно желает вернуться.

– Все дело в том, как она глядит на свой дом. – Соединив большой и указательный пальцы, Мартин делает вид, будто смотрит на картину сквозь видоискатель фотоаппарата. – Дом стоит на возвышении, и Кристина взирает на него снизу вверх. Он многое для нее значит.

Я поражена тем, что их реплики пронизаны добротой и проницательностью; Кристина и ее привязанность к родному очагу произвели на всех огромное впечатление.

– Она потеряла нечто такое, что ей необходимо, – серьезно замечает Эвелин. – Это – страшное проклятие. К несчастью, как и большинство из нас, она так и не овладела искусством забывать прошлое и идти вперед.

Я думаю о концепции «забывать прошлое и идти вперед» применительно к Джастину. И о том, что, возможно, он уже забыл меня… На ум мне сразу же приходит образ человека в свободном падении, проваливающегося куда-то сквозь время и пространство без страховки и парашюта.

– Я бы сказал, что Кристина по-настоящему опечалена. – Ронни вытирает лоб. Он и сам выглядит огорченным. – Она слишком много на себя взвалила.

– Уайет говорил, что замечал в людях быстротечное качество жизни и неизбежность трагедии, – с благоговением говорю я. – Один из критиков, который писал о нем, заметил, что, глядя на его работы, следует прислушиваться к красноречию невысказанного.

Все как по команде умолкают, выражая свое почтение Кристине и прислушиваясь к красноречию невысказанного.

– Она выглядит так, будто видит нечто такое, чего не существует, – раздается голос за нашими спинами.

Похоже, все мы забыли об Эдди.

Он подходит и останавливается позади нас. Эдди выше всех нас на целую голову, но слишком худ для своего роста. Тем не менее его голос полон силы и уверенности в собственной правоте.

– Кристина видит свои воспоминания, – говорит Эдди. – В этом доме многое произошло. То, что имеет для нее большое значение. – Он легонько постукивает себя пальцем по виску.

Эвелин негромко ахает, а потом поспешно прикрывает рот ладошкой. Мы все замечаем этот непроизвольный жест. Майкл смотрит на меня с таким видом, словно хочет сказать, что Эдди вернул солнце на небо Эвелин. Да я и сама застываю, как зачарованная.

– Он прав! – Глаза Эвелин покраснели и слезятся. – Давным-давно Кристина совершила нечто такое, что привело к ужасающим последствиям. – Она смотрит прямо на меня; сила ее взгляда меня гипнотизирует. – И всю оставшуюся жизнь стремится исправить содеянное.

Мне хочется спросить: «Что? Что она такого сделала?» Но, разумеется, этот вопрос был бы совершенно неуместным. Я никак не могу отделаться от мысли, что Эвелин имеет в виду вовсе не Кристину, а себя.

Скосив глаза на Майкла, я неуверенно ему улыбаюсь.