Читать книгу Как сломать себе жизнь - Кэт Марнелл - Страница 5

Куда отправили родители девочку-подростка с СДВГ, когда в школе все пошло прахом? В концлагерь! Пардон, пардон; сомнительная шуточка. Я раз пятнадцать выкидывала ее из текста и вставляла обратно. Пусть ее наличие в финальной редакции станет предзнаменованием грядущих ошибок.

На самом деле родители отправили меня в… школу-пансион! Представляете? Настоящую школу-пансион, а не в интернат наподобие Кросс-Крик-Мэнор. Подготовительную школу для поступления в колледж, как в «Сепаратном мире». Спустя несколько недель после журнального «инцидента» – душегубства, скажем прямо, – я вошла в мамину комнату со своим гребаным планом.

– Мне нужно поговорить с тобой о чем-то очень важном, – сказала я.

Мама приглушила звук телевизора и повернулась ко мне. Она опять сидела в жаккардовом кресле.

– Ладно… – ответила она.

Я сделала глубокий вдох. Мама явно нервничала.

– Интересно, – начала я, – можно ли устроить так, чтобы я поехала в школу-пансион. – На мамином лице отразилось облегчение. – Думаю, это принесет пользу мне, моим оценкам, а также семье…

– По-моему, превосходная мысль, – сказала мама. – Я поговорю с папой.

Как легко! Я думала, придется умолять и валяться в ногах. Но мама все устроила.

Через несколько дней она позвала меня вечером в столовую. Родители сидели за столом, где с ужина еще остались испачканные кровью тарелки и ножи для стейка.

– Мы решили, что ты можешь поступить в школу-пансион, – сообщила мама. Она держалась очень серьезно.

– Правда?! – вскричала я.

– По нашему мнению, ты это заслужила, – сказал папа. – После всего, что ты пережила из-за сестры.

Вот уж точно.

На той же неделе мы с мамой отправились к консультанту, который подобрал для меня новую школу. Я слетала в Массачусетс на собеседование, где сообщила даме из приемной комиссии, что хочу всерьез взяться за свое образование. И меня взяли.

Вечером накануне отъезда в школу мы с отцом пошли прогуляться, как в старые добрые времена. Бенни-Мишка ковылял следом. У него на морде была опухоль размером с бейсбольный мяч. Дело происходило в воскресенье после Дня благодарения, поэтому на улице было прохладно.

– Кейт, – сказал папа, – пора уже браться за ум.

– Знаю, – ответила я, разглядывая луну. Как же ярко она светит!

– Пора тебе меняться, Кейт, – продолжал он. – Вот так.

– Понимаю, – откликнулась я.

– Пора браться за ум, Кейт, – твердил свое папа.

– Знаю, папа.

В конце прогулки он меня обнял. Бе-е!

– Тебя очень любят, – сказал папа.

– Зна-а-аю, – сказала я – и в глубине души действительно знала. Но в тот момент я мысленно рисовала картины своей восхитительной гламурной новой жизни и совсем не хотела, чтобы отец – да и остальные члены моей семьи, но главным образом отец, – занимал в ней хоть какое-то место.

Мой новый дом – Академия Лоуренса (или попросту Лоуренс) – находилась в получасе езды от Бостона, в старинном городе Гротоне, штат Массачусетс. Это было частное учебное заведение для учеников девятых-двенадцатых классов, в котором занимались ровно четыреста человек: половина пансионеров, другая половина – приходящие. И все они были по-настоящему круты. Мне нравятся ребята из Новой Англии, а вам? То есть они реально секси. Парни щеголяли именами вроде Остин Колби, воспаленными голубыми глазами и дырявыми свитерами. Они врубали на полную рок и курили «сиги» (так в Гротоне назывались сигареты) в «универсалах» своих мамаш по дороге на занятия команды по сноуборду. Девчонки не отставали: стильные, подтянутые, с ухоженными длинными волосами. (Надо вам сказать, там я быстро распрощалась со своими жуткими шмотками.)

В пяти минутах езды находилась знаменитая школа Гротон, где училась целая прорва Рузвельтов. Лоуренс тоже считался приличным заведением, старинным и очень красивым. Учебный корпус, столовая и библиотека размещались в строгих краснокирпичных зданиях с белыми колоннами. Школьный двор и окрестности утопали в зелени древних деревьев, а осенью пылали красными, оранжевыми и желтыми сполохами. А надо всем, куда ни кинь взгляд, – нестерпимо синее небо.

Когда в начале декабря – это был первый день второго триместра – я прибыла в школу, листвы на деревьях уже не было. Я катила свой чемодан на колесиках по черному льду к своему новому жилищу – общежитию Пиллсбери-хаус, белому двухэтажному зданию с черными ставнями. Новоанглийская классика. В Пиллсбери было семь спален, две ванные комнаты и один платный телефон (на время, отведенное для самостоятельных занятий, его отключали). Я жила на первом этаже. Окно комнаты выходило на футбольное поле и холм Джиббет, где, как поговаривали, кишмя кишат привидения, потому что в семнадцатом веке здесь проходили публичные казни. Теперь здесь кишмя кишели коровы! А на вершине холма находились остатки частично сгоревшей крепости с каменными стенами и башней. (Как вскоре выяснилось, волшебное место – здесь курили травку.)

Там я сразу стала намного счастливее и пребывала в этом состоянии следующие несколько лет. Школа-пансион казалась настоящим раем для подростков, куда родители не допускались, – именно о таком месте я грезила, зачитываясь «Сепаратным миром». Я завтракала, обедала и ужинала в компании сверстников, после чего отправлялась к себе вместе с другими сверстниками. Никаких родителей! Никаких скандалов.

В ту первую зиму мне ни разу не взгрустнулось о доме. Я была абсолютно довольна. Близкими друзьями пока не обзавелась, но это меня не тревожило. Мне нравилось ездить по субботам в Бостон, кататься на общественном транспорте, любоваться закатом. Как здорово в большом городе – я стала совсем взрослой! Однажды в выходные я даже взяла свою кредитку «для непредвиденных расходов», зашла в салон на Ньюбери-стрит и перекрасилась в платиновую блондинку, что мне строго-настрого запрещалось. С тех пор я так и осталась блондинкой.

По воскресеньям я сидела в кампусе. Моя соседка Манджари уезжала к родным, жившим неподалеку, в Эйере, поэтому наша огромная комната оказывалась целиком в моем распоряжении. Я украшала стены прихваченными из дома фото Мэрилин Монро и Сида Вишеса, потом уютно устраивалась в постели, заранее запасшись чипсами Doritos и колой из школьного буфета, и перечитывала «Клуб лжецов» Мэри Карр или «Эди» Джин Стайн. Я медленно смаковала шоколадку Hershey, наслаждаясь каждым кусочком, выскребала перхоть от перекиси и таращилась в окно на коров. Они мычали на холме, составляя мне компанию, – и это меня утешало.

С этими самыми коровами я дружила следующие три года, проведенные в Гротоне. По крайней мере, я так думала. Дописывая главу, я выяснила, что моих рогатых товарок выращивали вовсе не ради молока! Это был мясной скот породы «блэк ангус», принадлежавший ресторану Gibbet Hill Grill, и каждый август стадо сгоняли к так называемой Кровавой ферме «на переработку». То есть каждый сентябрь я видела уже других коров. Боже, какая жуть! Хорошо, что тогда я этого не знала!

Та первая зима пролетела быстро. Я совсем не скучала по своим. В школе дела шли лучше некуда. Разве что за исключением… угадаете? Правильно: оценок. Брр. Оценок. О боже. Оценок. Оценок!

В первый зимний семестр в Лоуренсе оценки у меня были отвратительные. Несмотря на маленькие классы и уроки в виде семинаров и «круглых столов» (что мне действительно нравилось), некоторые предметы мне попросту не давались, особенно геометрия, и в середине зимнего триместра меня в связи с неуспеваемостью перевели на академический испытательный срок. Перед итоговыми экзаменами средняя отметка выросла до «удовлетворительно с плюсом», но лишь благодаря колоссальным усилиям и занятиям с дорогими репетиторами, которых родители оплачивали дополнительно.

Эх… Бо́льшую часть времени, отведенного для самостоятельных занятий, – с половины седьмого до половины девятого вечера – я проводила перед зеркалом, любуясь своим новым цветом волос. Потом у нас было еще полчаса свободного времени перед отбоем; я покупала себе в буфете шоколадное печенье с мятной начинкой или что-нибудь еще. После десяти наступало время девичников: маски для лица (все пользовались Freeman Cucumber Peel-Off) и болтовня о мальчишках и прочей прелестной чепухе. Я слонялась по всем комнатам подряд. Будто у меня разом появилось десять сестер!

Каждому общежитию для новичков выделяли старшеклассника, способного служить образцом для подражания и наделенного лидерскими качествами. Наша староста Элли занимала единственную одноместную комнату в Пиллсбери-хаус. Однажды во время весеннего семестра я задержалась вечером после самостоятельных занятий и увидела, как Элли, сидевшая за своим столом, глотает таблетку.

– Что это? – поинтересовалась я.

– Риталин, – ответила она. – От синдрома дефицита внимания.

Мне уже приходилось слышать об этом препарате: он пользовался у ребят популярностью.

– Он помогает в учебе?

– Ага… – Потом: – Хочешь попробовать? – Элли протянула мне открытый пузырек с рецептурным препаратом, словно жестянку леденцов.

Она еще спрашивает. Вытащенная мною из пузырька таблетка была белая и круглая, как маленькая луна.

– Сейчас принять?

– Если у тебя еще осталась домашка, – пожала плечами Элли. Я проглотила таблетку.

Спустя полчаса, сидя внизу за своим рабочим столом, я впервые в жизни ощутила «приход» стимулирующего воздействия. Сердце забилось чуть сильнее. Потом мозг словно… проснулся. Включился. Возбудился – как Tyga в его похабной песне о сексе с Кайли Дженнер, когда ей исполнилось восемнадцать. Возбудился на домашнюю работу. Я проглотила «Уолдена» Торо, будто любовный роман Джеки Коллинз. И разве не прикольно вдруг взять маркеры и наставить маленьких аккуратных пометочек на полях? Потом я подняла взгляд и увидела, что на часах уже два ночи. Ни фига себе!

Мне просто необходим такой рецепт, и поскорее. Я уже знала, кому позвонить.

Теперь, восемнадцать лет спустя, мой перекипевший мозг припоминает, что я заказала папе риталин и таблетки доставили мне прямо к двери – как пиццу! Иными словами, я позвонила папе и поведала ему об Элли с ее синдромом дефицита внимания («Думаю, у меня то же самое», – добавила я) и о препарате, который, как она уверяла, изменил ее жизнь. А вдруг и мне поможет! Помню, я болтала и болтала, как всегда. Папа же говорил мало; он просто слушал. А в следующую среду родители приехали меня навестить. Остановились они в гостинице «Гротон». В воскресенье папа пришел ко мне в общежитие, чтобы попрощаться. И отдал пузырек с метилфенидатом (международное непатентованное название риталина). В нем было 120 таблеток по 10 миллиграммов, которые следовало принимать четырежды в день!

Правда, родители заявляют, что это совершенный бред. Они уверяют, будто я сама приезжала к ним, побывала в Национальном институте здоровья, прошла тест на СДВГ (смутно припоминаю) и набрала больше очков, чем в любом тесте за всю свою жизнь; что потом меня принимал психиатр в Вашингтоне, который и выписал мне рецепт на риталин, но мы его не отоварили. Я вернулась в Лоуренс ни с чем. Они привезли препарат только несколько недель спустя, когда навещали меня. («Папе требовалось время, чтобы серьезно поразмыслить», – говорит мама.)

Я плохо помню тот разговор. Он происходил в моей вечно холодной комнате в Пиллсбери.

– Бла-бла-бла-бла-бла, – инструктировал меня отец. – Бла-бла-бла-бла.

– Поняла. – Я пыталась не смотреть на наркотик, лежавший на столе. И не могла дождаться, когда папа наконец свалит. – Угу.

Абсолютно ясно одно. Как только родители отбыли в арендованной машине, я раскрошила таблетку кредитной картой, скатала лист бумаги трубочкой и втянула через нее носом короткую полоску порошка с учебника по геометрии. Впервые в жизни я, выражаясь словами из песни Libertines, «зарядила дорожку». Ух ты!

А ведь это было только начало. Хорошая новость: вам больше не придется читать о моей дурацкой неуспеваемости. Плохая новость: дальше фраза «Я приняла таблетку…» встретится вам около восьмидесяти тысяч раз.

Если нужна соответствующая музыкальная тема, отыщите на YouTube песню Бритни «Work Bitch!» («Работай, сука!»), потому что с тех пор, как я получила свой первый пузырек риталина, я только этим и занималась. В последнем триместре десятого класса (первая «медикаментозная» весна!) оценки «плохо» и «удовлетворительно» сменились сплошными «отлично» – здравствуй, доска почета. Уверяю вас, я не предпринимала никаких мер к столь радикальному улучшению среднего балла – всего-навсего поглощала огромные дозы риталина, как через нос, так и орально. Обычно я просто лопала таблетки. Через два месяца уже даже не запивала: глотала залпом и вся недолга.

Что я могу сказать? Фармацевтические гиганты вам не лгут (ладно, может, и лгут): лекарственные стимуляторы помогают, детки! По крайней мере, поначалу. Я сделалась такой амбициозной! У меня горели глаза и развязывался язык на «круглых столах», посвященных Американской революции; я истово трудилась в лингафонном кабинете. Часами без устали корпела над заданиями. Приготовление домашних уроков превратилось в излюбленное развлечение. Я даже стала посещать курируемые учителями дополнительные занятия для отстающих, от которых еще в прошлом семестре бегала, как черт от ладана. Кто так делает? (Ответ: те, кто сидит на стимуляторах.)

Я ничего не сочиняю: мне открылись тайны, которые раньше никак не давались, например математические уравнения. Полная дичь: будто раньше в голове была каша из букв и цифр, а теперь все значки сами собой выстроились в нужном порядке и подсказывали мне правильные ответы. Помните геометрические доказательства? Я бы заткнула за пояс гребаного умницу Уилла Хантинга[24]. Никогда не забуду, как однажды сидела на уроке и вдруг… поняла, что доказательства на доске выстраиваются одно за другим, как абзацы в эссе, – чтобы подвести к финальному решению. Я начала получать отличные оценки по математике. И по эссе.

Теперь меня не мучила сонливость за партой. Я всегда находилась на взводе – во взвинченном состоянии. Это было грандиозно. Аппетит вообще пропал. Я и без того была худышкой, теперь же стала по-настоящему тощей. Джинсы с меня сваливались, поэтому я заказала себе по каталогу Alloy (школьницы жили почтовыми заказами товаров) пару джинсов Sergio Valente двадцать третьего размера. Двадцать третьего! Клянусь! На задних карманах у них были вышиты белые коровьи черепа.

Что еще? Я чувствовала себя крутой, потому что сидела «на колесах». В школе я никогда не говорила, что принимаю таблетки, и не показывала их медсестре. Пузырек всегда был при мне, так что, думаю, никто ни о чем не догадывался. А может, все думали, что я пью антибиотики или типа того.

– Зря ты так делаешь, – заметил Алистер, когда я поставила на стол поднос с ужином и маленьким оранжевым пузырьком. Он учился на год старше и перевелся из школы Кэскейд в Северной Калифорнии; мы с ним прибыли в один день. Алистер был богачом, наркоманом и жителем Нью-Йорка. Я мечтала сравняться с ним. – Таскаешься везде с таблетками у всех на виду.

Но я-то знала, что делаю. Мне были необходимы друзья – компания. Для золотой молодежи рецепт на риталин служил лучшей приманкой: у меня было то, чего хотели все. Довольно скоро самые крутые балдежники из числа старшеклассников (включая Алистера) начали стучаться в мое окно в Пиллсбери-хаус.

– Покурим? – спрашивали они.

– А как же! – откликалась я. Мы переходили Паудер-хаус-роуд и дымили красным Marlboro (фу) за пиццерией. А на обратном пути в кампус старшеклассники стреляли у меня таблетки. Я всегда угощала. К моменту возвращения в общагу я уже была в хлам и густо, чтобы отбить запах табака, прыскалась легким цветочным ароматом Sunflowers от Elizabeth Arden.

К концу десятого класса расклад устоялся. Я не только вырвалась в отличницы, но и близко сошлась с самыми отчаянными тусовщицами из старших классов. И каждый вечер ужинала с ними.

– Ты наша младшая сестренка, – твердили они мне после наших прогулок за пиццерию.

Так что в мае, когда кампус закрывался на долгие выходные (даже при всем желании мне не разрешили бы остаться в общежитии), меня ничуть не беспокоил вопрос, куда поехать. Я прознала, что мои «старшие сестренки» устраивают на выходные вечеринку в отеле, и решила, что смогу увязаться за ними. В конце концов, они же беспрепятственно угощались моим риталином. И всегда были рады меня видеть.

В пятницу вечером мы с двумя старшеклассницами договорилась в складчину поехать на такси в Бостон. Я сидела на переднем сиденье рядом с водителем. Старшие девушки, уже в клубных прикидах, устроились сзади и, опустив стекла, курили Camel Lights. Когда мы въехали в город, они спросили, где меня высадить.

– Э… – протянула я. – А вы, ребята, не хотите перекусить по-быстрому?

Они пожали плечами.

Мы со «старшими сестрами» заказали по салату в Armani Cafe на Ньюбери-стрит, и тут я выложила новость:

– Мне некуда деваться. Можно с вами?

Девушки переглянулись.

Перекусив, мы поехали в Кембридж, пригород Бостона по ту сторону реки Чарлз, в отель Royal Sonesta. Меня провели через холл, битком набитый произведениями современного искусства, и втолкнули в лифт. Мы поднялись на восьмой этаж и постучали в дверь.

Открыл качок-старшеклассник. В номере полным ходом шла частная вечеринка. Было сильно накурено, оглушительно гремела песня «Deja Vu (Uptown Baby)».

В гостиную набилось около десятка парней из выпускного класса – половина школьной хоккейной команды (вернее, бейсбольной, поскольку был май).

– Кэт нужно где-то переночевать, – сказала одна из моих «старших сестер». – В нашем отеле номеров нет.

– Ладно, – ответил парень.

– Мы ненадолго останемся и выпьем, – добавила другая девушка.

Я подошла к окну, за которым искрились золотисточерные воды Бостонской гавани. На стуле у окна сидел школьный хоккеист с бутылкой шнапса Goldschlager. Массивное тело и квадратная голова придавали парню весьма мужественный вид, а десятимиллиграммовая таблетка аддерола делала его глаза еще голубее. Мы оба жили в школе на полном пансионе, поэтому немного знали друг друга.

– Угостишь сигареткой? – спросила я. Ух, клево!

– Если и ты меня угостишь, – ответил он, флиртуя со мной. Я хихикнула. В бутылке со шнапсом сверкали хлопья сусального золота. Я вытащила пузырек с риталином и дала одну таблетку хоккеисту, который спрятал ее в карман. Потом хлебнула золотистого напитка.

Когда «сестры» зашли попрощаться, я уже сидела у хоккеиста на колене, точно кукла чревовещателя.

– Кэт, все хорошо? – спросила одна из «сестер».

– Разумеется, – пролепетала я.

– Мы завтра зайдем за тобой и отправимся по магазинам, – сказала другая «сестра». И добавила, обращаясь к парню: – Присмотри за ней.

– Хорошо, – пообещал хоккеист. Потом они ушли, а я осталась единственной девушкой на вечеринке.

– Можно еще сигаретку? – попросила я своего кавалера.

– Баш на баш.

Через час я встала и побрела в ванную, словно Кит Мун на фенциклидине. Пописала, вымыла руки (эти детали необходимы), а когда открыла дверь ванной, чтобы вернуться в гостиную, передо мной с улыбкой стоял хоккеист, дожидаясь меня. Он мягко втолкнул меня обратно в ванную. Я то отключалась, то приходила в себя, и это был мой первый секс – на коврике в ванной! Но вовсе не изнасилование. Потому что я и теперь во время секса то отключаюсь, то прихожу в себя! Слишком рано принимаю снотворное.

В субботу утром я проснулась на краешке постели полностью одетая, а рядом храпели два хоккеиста. Три парня вповалку спали на другой кровати, еще четверо вырубились прямо на полу. Мой хоккеист устроился в кресле у окна. Я встала и, переступая через спящих на полу, отправилась в ванную. Прополоскала рот отельным зубным эликсиром и посмотрела на себя в зеркало. Пятнадцать лет – сплошное веселье, переходный возраст, верно? До чего же странно, что я уже не девственница.

Я не знала, куда идти, но оставаться здесь больше не могла. Схватив свои вещи, я спустилась на лифте вниз и вихрем пронеслась по холлу мимо длинной череды «Цветов» Энди Уорхола. Шмяк.

На лето между десятым и одиннадцатым классом фармацевтическая компания Lilly Pharmaceuticals отправила всю нашу семью в Пуэрто-Рико! Эмили тоже поехала; ее вызволили из заточения и перевели в более нормальную школу Линден-Холл в Огайо. Мы осмотрели фабрику, где производились таблетки. А потом верхом на неоседланных лошадях отправились в джунгли. Поехала даже Мими! Она не знала, что седел не будет, и лошадь здорово растрясла ее, пустившись рысью по джунглям (я слегка беспокоилась за бабушкины ягодицы). В тот же день представитель фармацевтической компании провел для нас экскурсию по старинным районам Сан-Хуана. Бесподобно!

В сентябре я с радостью вернулась в школу, где вышла на сцену во время церемонии награждения и получила сертификат о занесении моего имени в список отличников в предыдущем семестре.

– Потрясающе! – сказал заместитель директора, энергично пожимая мне руку.

– Мне срочно нужен риталин! – Я всегда звонила только маме, не отцу, соблюдая осторожность, со своего нового платного телефона в общежитии. – Я вышла из строя! Пожалуйста!

– Кейтлин, – говорила мама, – папа больше не хочет выписывать тебе рецепт. Найди психиатра в Гротоне.

– Найду, обязательно найду! Просто сейчас такая нагрузка в школе! Только один последний разочек! – Но последний раз никогда не наступал. – Пожалуйста, попроси папу ради меня! Мама, пожалуйста!

– Вряд ли он согласится, – возражала она.

– НУ ПОЖАЛУЙСТА! – пугалась я. – Мне очень надо! Оценки снова ухудшились!

Мама вздыхала.

И посылки FedEx продолжали приходить – месяц за месяцем. Конверты всегда подписывала мама; папино имя стояло на маленьких оранжевых пузырьках внутри.

Я обожала комнату, которая досталась мне в одиннадцатом классе. Угловая одноместная, она находилась в общежитии под названием «Доктор Грин», с множеством окон и в окружении деревьев. Как здорово было жить одной! Не надо выключать свет и ложиться спать вместе со всеми. Я принимала очередную таблетку и до поздней ночи сосредоточенно делала уроки, исправляя и перепечатывая набело задания по математике. Ветви деревьев стучали по оконному стеклу, нагоняя на меня страх; рядом обитала какая-то дурацкая сова, которая так громко ухала по ночам, что я каждый раз чуть не падала со стула. (Стимуляторы, знаете ли, слегка… расшатывают нервы. Особенно в три часа ночи.)

А еще у меня появилась новая лучшая подруга – прямо в соседней комнате. Грета Т. из Гамбурга. У нее были русые волосы, светлые серо-голубые кошачьи глаза, огромные сиськи и тонкая талия. Она красилась дымчатосерыми тенями и душилась Versace Blue Jeans, чтобы отбить запах сигарет Camel Lights, которые она украдкой курила по всему кампусу, как самая крутая.

– Я из Европы, – говорила она, пожимая плечами, когда учитель улавливал исходивший от нее табачный запах.

Что за девчонка! Самые наглые красавцы-качки из школьной спортивной команды лишь глупо таращились на нее, а она едва знала их по именам. Ей нравилась хаус-музыка. Каждый вечер, покончив с домашкой, она врубала «Music Sounds Better with You» и «Horny», и мы танцевали под них в ее комнате.

Она была первой настоящей тусовщицей, с которой я познакомилась. А еще Грета Т. была инсулинозависимым диабетиком – зловещее сочетание, если вообще допустимое. Просто катастрофа! Напиваясь, диабетик каждый раз рискует впасть в кому; и все же Грета Т. каждые выходные зависала в клубах, накачиваясь тамошним приторным пойлом. Жесть. В воскресенье вечером я снова видела ее в общаге – бледная как смерть, она валялась в постели с перекошенным лицом.

– Как я устала, Кэти, – вздыхала Грета, инсулиновым шприцем делая инъекцию себе в живот. Вот чертова шалава! Я ее просто обожала.

Я начала кататься в Бостон с Гретой Т. и нашими соучениками-иностранцами – из Саудовской Аравии, Южной Америки. В кампусе они считались тупицами, но по выходным – вау! Меня сильно впечатлило, как они расплатились с фейс-контролем в клубе Avalon стодолларовыми банкнотами. В клубе я, взяв пример с других девушек, сбросила туфли, чтобы танцевать босиком на диванчике. Боже, как было весело! Я спускалась на пол, только чтобы опрокинуть очередную стопку лакричного пойла, который разливали ребята. (И разливали, и разливали…)

Я была в полном порядке, когда мы вывалились из клуба и набились в такси. Но тут…

– Буэээ… – Меня рвало в окно. – БУЭЭЭЭ…

– Эй! – возмутился таксист.

– Кэти! – заорала Грета со своим немецким акцентом. – Прекращай!

Наконец мы добрались до здания в Бикон-Хилле, где богатый катарский одиннадцатиклассник из нашей школы снимал квартиру. Мы очутились в огромном вестибюле со сверкающим белым полом.

– БУЭЭЭ… – не столько сказала, сколько изрыгнула я, как только мы вошли. По всему мрамору! Грета Т. притащила меня в комнату с огромной кроватью. Я рухнула на нее, раскинув ноги.

– Оставайся тут, – сказала Грета Т. Она была не в восторге.

Я проснулась от того, что кто-то наглаживал мне бедра и живот под майкой. Это был круглолицый бразилец-одиннадцатиклассник из моей школы (назовем его Плейбоем) – он уже успел вытащить член.

– Я хочу быть с тобой, – бормотал он. – Пожалуйста…

– Не-ет… – простонала я.

Но он не собирался уходить, продолжая тискать и мять меня.

– Переста-ань, – твердила я.

А потом опять отключилась. Когда я открыла глаза в следующий раз, Плейбой нежно целовал меня в лоб, как диснеевский принц.

– Ты слишком больна, – прошептал Прекрасный принц. Да неужели? Потом он застегнул молнию на ширинке.

– Спасибо, – пролепетала я совершенно искренне. Я действительно была благодарна, что он оставил меня в покое.

На следующие выходные я поехала с Алистером в Нью-Йорк. До чего же круто было гулять по Манхэттену с этим красавчиком в джинсах Diesel и с сумкой North Face на поясе. В принадлежавшем его семье пентхаусе в Саттон-Плейс я впервые попробовала кокаин. Алистер обожал Дэвида Боуи – и из стереомагнитолы неслась его песня «Fame». Я вышла на балкон и любовалась огнями вечернего города. До чего же все это… стимулировало – город, музыка, секс… и стимуляторы.

Папочка в две секунды выдернул бы меня из моей расчудесной школы-пансиона, знай он, что на выходных я предоставлена сама себе. Академия Лоуренса полностью полагалась на проверенные временем «увольнительные», распечатанные под копирку в трех экземплярах. Надо было просто вписать туда имя и телефонный номер «друга», а потом в пятницу после обеда найти куратора и сунуть ему на подпись. (Я всегда отлавливала кураторшу в холле учебного корпуса между занятиями, чтобы ей было некогда вникать). После этого вешаешь подписанную «увольнительную» на дверь своей комнаты в общаге – и дело в шляпе! Плюхайся рядом с друзьями на заднее сиденье взятого напрокат седана и мчись в Бостон.

В клубах было весело, но настоящий отрыв случался на частных вечеринках в отеле. Подготовительные школы готовят молодежь не только к колледжу, но и… скажем, к Plato’s Retreat[25]. К секс-клубам! К знаменитому гроту поместья Playboy[26]. Ну вы поняли, речь об оргиях. Что творится, когда в маленький номер в отеле набивается толпа юнцов? Вот именно этим каждые выходные и занимались самые отвязные парни и девчонки из моей школы-пансиона. (Вдаваться в подробности не буду: писать про тинейджерские секс-шалости – это слишком, но… поверьте мне на слово.)

Частные вечеринки учащихся Лоуренса проходили в отеле Buckminster на Кенмор-сквер, неподалеку от парка Фенуэй. Может, и сейчас проходят. Это был отнюдь не Ritz, зато паршивец швейцар не цеплялся к дилерам и никогда не вызывал копов. Грета Т. и Алистер практически жили там на каникулах и в выходные. Закон запрещает несовершеннолетним снимать номера в гостиницах, так что в Buckminster скорее всего принимали кредитки, не спрашивая удостоверений личности. Впрочем, я могу лишь догадываться.

Легендарным местом был и McDonalds по соседству напротив, куда все мы обычно сползались субботним утром, словно мутанты из «Кремастера»[27], и закидывались хэшбраунами, чтобы успокоить желудок. Похмелье у старшеклассника – всем похмельям похмелье, согласны? Меня тошнит только при одном воспоминании о нем. Иногда на обратном пути в Гротон приходилось останавливаться, чтобы кто-нибудь мог как следует проблеваться у обочины. Да, в одиннадцатом классе было весело.

Так у нас протекали выходные. А на школьных буднях у меня завелся новый друг, совсем не из этой тусовки. Его звали Ники, и он тоже был в одиннадцатом классе. Парень учился в Лоуренсе с девятого класса, поэтому все, кроме меня, его хорошо знали. Он приехал из Нью-Гэмпшира; у него были блестящие карие глаза, смотревшие из-под красной кепки «Бостонских мишек».[28] Каждый день, если у меня не было футбольной тренировки, мы с ним ходили в школьный центр. Благодаря причудливой планировке, точно в домике на дереве, можно было прятаться в укромных местечках среди стропил. Мы с Ники часами там зависали: толкли таблетки риталина флакончиком туши Maybelline Great Lash, болтали и смеялись (Ники был дико забавный), вдыхали измельченные в порошок препараты и смеялись еще больше. Потом небо становилось розово-сиренево-оранжевым, и мы шли в столовую ужинать.

– Вы, ребята, просто одержимы друг другом, – поддразнивала нас Грета Т.

– Не-а, – всегда отвечала я, – мы просто друзья.

Но вскоре все изменилось. Такой близости, как в школе-пансионе, больше нигде не встретишь. Буквально все делаешь вместе с друзьями: стираешь, ешь. Корпус, где жил Ники, Сполдинг-холл, находился всего в пятидесяти метрах от моего «Доктора Грина». Мы беспрерывно переписывались по школьной электронной почте. Всю ночь напролет в моем почтовом ящике рядом с его именем выскакивали красные флажки.

К Рождеству я перестала шляться по клубам с Гретой Т. и тусоваться в Buck с Алистером. Мне хотелось проводить время в кампусе с Ники. Мы занимались сексом, а ведь в школе-пансионе это дело непростое. (К тому же у тинейджеров страсть просто бьет через край. Каждому ясно, что мы с ним вытворяли!) А предохранение? Тут проблем было еще больше – попробуй-ка купи нужную вещь на кассе супермаркета, без того чтобы половина Гротона услышала тебя из очереди!

– Можно мне… – Дальше еле слышное бормотание.

– Что? – вопрошает кассирша.

– Презервативы… – шепчу я. Вот идиотизм! Почему их выставляют вне доступа, за кассой?

В конце концов я перешла на противозачаточные пилюли. Которые вечно забывала принять вовремя.

«Хмм…» – думала я и на всякий случай глотала сразу две. Риталин я тоже начала принимать по две-три таблетки сразу. Как и Ники, который к Валентинову дню уже официально являлся моим первым бойфрендом. Я делилась с ним почти всеми лекарствами, а значит, приходилось требовать с предков все больше и больше. И они не отказывали. А с чего им отказывать? Риталин явно помогал. В течение одиннадцатого класса я неизменно фигурировала в списке отличников.

– Я так тобой горжусь! – неустанно твердил папа, навестив меня весной. Он был на седьмом небе от счастья. Я тоже собой гордилась. Ну разве не круто? Я все исправила!