Читать книгу Как сломать себе жизнь - Кэт Марнелл - Страница 7

Я-то полагала, что аборт во втором триместре беременности был вишенкой на торте самой несчастной юности всех времен и народов, но, как оказалось, это почетное звание принадлежало письму из колледжа Барда, уведомлявшему меня о том, что мое имя более не фигурирует в списках поступивших. Меня не то чтобы исключили из вуза через полтора месяца после поступления – меня выпихнули еще до того, как я вообще там появилась. Упс.

Дома мне было не по себе, и это еще мягко сказано. Я ждала, что папа поможет мне, но так и не дождалась. Наоборот, он со мной не разговаривал и вообще меня не замечал – а так было даже хуже.

Так что я при любой возможности пыталась смыться из дома. Каждое утро я с облегчением отправлялась на метро в подготовительную школу Эмерсон в районе Дюпонт-Серкл. Ее даже школой не назовешь – просто несколько аудиторий в обычном городском здании. Сплошное недоразумение. Ученики курили на крыльце травку; и всем было плевать. Обучение в Эмерсоне оплачивалось поурочно (именно там я наконец-таки получила аттестат зрелости); соответственно, она была под завязку набита богатенькими изгоями, которых вытурили из Сент-Олбанса и Джорджтаун-Дэй[34].

Я отлично вписалась в эту компанию. В первый же день пребывания в Эмерсоне, спустя четыре часа, я уже сидела на заднем сиденье «ауди» у Burger King на Коннектикут-авеню, курила траву и слушала Big L. Хихикала у кого-то на коленях. Вы же меня знаете. Это в обед. А после уроков все поехали выпивать в бутик-отель The Mansion на О-стрит. Были там когда-нибудь? Одно из моих любимых мест в Вашингтоне. Это три объединенных таунхауса, где полно укромных переходов, черных лестниц и потайных дверей – как в готическом ужастике! Наверху есть двухэтажный бревенчатый зал и полно других тематических номеров; любой предмет обстановки можно купить, даже туалетную бумагу. Там жила Роза Паркс[35]. В саду есть бассейн, куда мы и отправились в тот первый день. Я хлебнула лишку и свалилась в воды, как Брайан Джонс[36] (только не так круто).

Проснулась я на кожаном диване в подвальной звукозаписывающей студии, рядом с парнем, который хлебал пиво.

– Ты каталась по земле, – сообщил он мне. Знакомое дело. – В кустах!

Он вытащил меня из бассейна и посадил на заднее сиденье своей машины. Таковы романтические обстоятельства знакомства с моим летним бойфрендом Оскаром.

Следующие два месяца я провела в «БМВ», принадлежавшем отцу Оскара. У ног позвякивали пустые бутылки из-под пива Corona, а я сидела с закрытыми глазами и молилась, чтобы не погибнуть! В нашей школьной тусовке все садились за руль пьяными. Поголовно! Оскар был на короткой ноге с сыном одного очень известного политика. Мы втроем катались в его «олдсмобиле» по северо-западу Вашингтона и парковались под уличным фонарем. Прямо за нами тормозила машина президентской охраны. Оскар и Сын Политика около часа сидели в машине, открывая одну банку пива за другой, и болтали. А когда час спустя Сын Политика заводил машину, сотрудники охраны даже не думали сломя голову бросаться к нему и отбирать ключи зажигания или типа того. (Впрочем, однажды на вечеринке в загородном доме они в мгновение ока конфисковали у кого-то из присутствующих одноразовый фотоаппарат.)

Да. Этим чувакам из Сидуэлл-Френдз[37] сам черт был не брат. Девицы с загорелыми животами и кулонами от Tiffany блевали в пруды с золотыми рыбками; на загородных тусовках всегда играла «Jumpin’ Jumpin’» группы Destiny’s Child. Однажды вечером мы курили траву на заднем дворе у кого-то из наших в северо-западном районе, и тут из-за деревьев выскочили двое парней в камуфляже с гребаными автоматами! Они защищали Элиана Гонсалеса – маленького кубинского мальчика, приплывшего в США на автомобильной камере. Помните такого? Он жил под правительственной охраной в соседнем доме. Сугубо вашингтонский прикол.

Мне стукнуло всего семнадцать лет, но папе было уже по барабану, что я еще вытворю. Он смотреть на меня не мог. В половине случаев я даже не ночевала дома. В августе Оскар впервые взял меня в Хэмптоне[38]. Мы поехали ловить акул и нюхали героин через трубочки, скрученные из старых выпусков журнала Robb Report. Гламурное окружение действовало как наркотик: оно заставляло забыть, как хреново у меня на душе. Да, я опозорила свою семью. Да, я убила этого ребенка. Да, я растоптала свое будущее. Но разве не чудесно здесь, под Амагансеттом? Разве я не сногсшибательна в своем бикини Calvin Klein и с сигаретой Camel Lights? Парни поймали акулу и вспороли ей брюхо. Кровь залила всю палубу.

Приближался день моего восемнадцатилетия, и мне оставалось только одно: изобрести способ, как удрать в Нью-Йорк. Я начала прослушиваться в актерские школы на Манхэттене. Меня приняли; мой щедрый папочка согласился оплатить учебу. И я пустилась в путь.

Мими на своем красном минивэне «хонда» перевезла меня вместе с вещичками из родительского дома в мое первое нью-йоркское пристанище – комнату в общежитии (ныне уже снесенном) на Западной 41-й улице. Оно находилось в квартале от Таймс-сквер и практически рядом с автобусной станцией. Если вам нужны визуальные ориентиры, погуглите сделанные папарацци фотографии дружка Дженнифер Лопес Каспера Смарта, выходящего из стрип-клуба на Восьмой авеню. Это и есть мой квартал!

За восемьсот долларов в месяц я получила двухярусную кровать с письменным столом на первом ярусе, трех соседок-кореянок и умопомрачительный вид на техасско-мексиканский ресторан Chevy’s, где туристы перед походом на мюзикл «Мэри Поппинс» заправлялись восхитительными такое на гриле. Я часами просиживала у окна, пожирая глазами мой безумный новый мир. За всю жизнь меня не посещало такое умиротворение. Я наконец была дома!

Сентябрь 2000 года. По радио крутят песню «Yellow» группы Coldplay; президентская гонка Джорджа Буша и Эла Гора сходит на нет, а меня ждут занятия в актерской школе. Актерская школа! О господи! Я-то думала, будет весело, но мне ничуточки не весело. Типичное задание – изобразить свое обычное утро, так? И вот я каждый день наблюдаю, как начинающий актер расставляет черные деревянные ящики, представляющие спальню. Он «застилает» постель из ящиков принесенными из дому простынями, потом ложится и надолго «засыпает». То есть минут на пятнадцать.

Наконец он вскакивает от звонка воображаемого будильника. Все ерзают на своих местах – типа, не пора ли встряхнуться. Но актер нажимает на «будильнике» воображаемую кнопку и «засыпает» снова! Еще на десять минут! А мы все просто сидим и молча смотрим.

Ну, почти молча. Хруп, хруп. Это я потихоньку похрустываю своим новым лекарством – аддеролом. По сути – смесью солей амфетамина! (Я соскочила с риталина. Аддерол – иногда его называют «веселол» – куда прикольнее.)

Потом наступает время занятий по постановке голоса, где я изучаю фонетический алфавит и анатомические схемы строения языка.

– Бобры добры, – твержу я. – Бобры добры бобры добры бобры добры. Малина манила. Инцидент с интендантом, прецедент с претендентом. Уникальный Нью-Йорк, уникальный Нью-Йорк…

Потом – класс сценического движения, где мы знакомимся с техникой Александера[39]: учимся правильно ходить, застывать на месте, садиться и наклоняться, «как ива, колеблемая легким ветерком».

– Расслабь шею, Кэт, – командует инструктор, когда я поднимаю голову, чтобы взглянуть на часы.

Учащиеся актерской школы после занятий заваливались в одно местечко на Парк-авеню-Саут – Desmond’s Tavern: пиво в розлив, живые выступления кавер-групп Jethro Tull и расслабленная атмосфера дешевого бара. Мне хватало двадцатиминутного пребывания тут, чтобы начать сходить с ума. Господи боже, ведь это Манхэттен! Я мечтала шляться по модным клубешникам, как с Алистером и Гретой Т.! Вот только не знала, где их искать, – не в Time Out New York же! (Поверьте, я пробовала.)

Поэтому мне приходилось каждый вечер в одиночку исследовать город, где я теперь жила. Если риталин помогал мне сосредоточиться, то от этого нового дерьма я ловила кайф (особенно если принимала две таблетки за раз). Будто попадала в видеоигру или типа того! Я вдруг научилась преодолевать огромные расстояния – и в дождь, и в снег – и притом никогда не уставала. Просто шла и шла вперед, слушая группу Buck-Tick, уворачиваясь от крыс, дымя сигаретой, – все шла, шла и шла! Подумаешь, полчетвертого ночи! В конце блужданий я вечно оказывалась в каком-нибудь странном месте, например на Бауэри перед бронзовой статуей Конфуция высотой в четыре с половиной метра. Потом возвращалась на такси к себе на Западную 41-ю и принимала таблетку снотворного из коробочки с образцами, которые присылала мне мама. Занятия в актерской школе начинались не раньше двух, и можно было дрыхнуть до полудня. После школы я опять пускалась в ночные странствия. Вот так я и познакомилась с «уникальным Нью-Йорком».

Конечно, жить напротив автобусной станции может только законченный псих, поэтому весной 2001 года я переехала за тридцать кварталов оттуда, в лофт на Бродвее, к югу от Юнион-сквер, рядом со знаменитым книжным магазином Strand. Я снимала комнату у профессиональной ораторши, подруги друзей Мими. Квартиру украшали индийские тряпки в стиле «цыганский шик». Я попала в настоящий старый манхэттенский лофт: таинственное, похожее на пещеру жилище со скрипучими полами и пятиметровыми пололками.

У ораторши было двадцать девять тысяч правил и две кошки. Мне не разрешалось приводить гостей, зато предписывалось пускать кошек в свою спальню, если они захотят. А они всегда хотели! На редкость своенравные кошки. И хотя помещение лофта было огромным, большая его часть находилась для меня под запретом. Мне разрешалось ходить лишь в собственную комнату без окон, выгороженную прямо посредине, да в убогую ванную, где на трубе над душем вечно сидел таракан размером с корнишон. Это было мое первое знакомство с данной категорией нью-йоркских обитателей. Каждый раз, поднимая взгляд и натыкаясь на мерзкую тварь, я вопила, как Дженет Ли в «Психо»! И выскакивала из ванной вся в мыле.

Первый год обучения в актерской школе закончился в мае, поэтому я оказалась свободна на несколько месяцев, ожидая, примут ли меня на второй курс. Ораторша постоянно отсутствовала – видимо, уезжала толкать свои речи, – а я была слишком застенчива, чтобы общаться с ее крутым, суперсимпатичным приемным сыном Ишмаэлом, который занимал комнату дальше по коридору, когда приезжал домой из Оберлина. Он был диджеем и вечно возился со своими диджейскими пультами. Много позже он написал бестселлер «Долгий путь» о том, как ребенком участвовал в военных действиях в Сьерра-Леоне[40]. Пожалуй, вам стоит прочесть его мемуары вместо моих.

То лето получилось дико длинным. Впрочем, я продолжала получать по почте лекарства (мамин почерк на конвертах и папино имя на этикетках маленьких пузырьков). Я совершала все более и более долгие прогулки, ходила в солярии и лежала там, налепив на глаза защитные наклейки Wink-Ease и гадая, когда же у меня появится новый бойфренд. Купила себе маленький телевизор со встроенным видеомагнитофоном и четырьмя каналами и смотрела новости по АВС7 и сериал «Конан». Вечерами на полу я подолгу качала пресс. Кошки наблюдали за мной из-под кровати своими блестящими глазками.

День независимости, 4 июля, я встретила в чрезвычайно угнетенном состоянии. Это был очень, очень плохой день. Мне отчаянно хотелось отправиться на шоссе Рузвельта смотреть салют, но было не с кем пойти; одна я поехать не могла, чтобы люди не сочли меня неудачницей. Я весь день провела в Вест-Виллидже, как обычно, подрабатывая няней. И беспрестанно проверяла телефон, надеясь, что кто-нибудь из актерской школы позовет меня на барбекю или еще куда-нибудь. Но тщетно. А с чего бы им меня звать? Сама-то я никогда никому не звонила. Самые близкие отношения сложились у меня с таблетками.

В тот вечер после работы я в одиночестве тащилась домой по Западной 11-й улице. Моросил дождик, окружающие с веселыми криками бежали по улицам, чтобы успеть на грандиозное зрелище на Ист-Ривер. Кажется, никогда еще мне не было так грустно. К тому времени, как я добрела до Бродвея и купила в киоске на колесах, припаркованном рядом с книжным, рожок шоколадного мягкого мороженого с разноцветной посыпкой, я практически плакала – и все потому, что на праздник оказалась без друзей. Молодость – счастливая пора, не правда ли?

Салют начался в тот самый миг, когда я добралась до порога своего дома. Бах, бах, бах! В ушах у меня до сих пор звучат разрывы петард, которые грохотали, пока я поднималась по лестнице в свой лофт. Мороженое таяло. Отпирая дверь в квартиру, я слизнула с руки большую каплю. Дома никого не было.

Я прошла в свою спаленку, включила телик – бах, бах! – и тут же выключила. Зрелище разноцветных огней, искрившихся на экране, добило меня. Я села на постель и доела мороженое.

Что теперь?

Меня окружала гнетущая тишина.

А потом я сделала то, чего прежде никогда еще не делала. Я пошла в ванную комнату, встала на колени перед унитазом и засунула в глотку пальцы, чтобы меня стошнило. На удивление не противно! На выходе мороженое осталось таким же холодным и сладким, как было на входе. В унитазе плавала разноцветная посыпка.

Я встала и вымыла в раковине руки.

«Делов-то», – подумала я. Глаза в зеркале были полны слез. Я чувствовала, как таракан пялится на меня.

Девятнадцать мне стукнуло 10 сентября 2001 года. На следующий день наступил апокалипсис, а ведь я жила в даунтауне, всего в нескольких кварталах от полицейских заслонов на Четырнадцатой улице (каждый день мне приходилось демонстрировать конверт со своим адресом, чтобы меня пропустили домой). Забыть такое невозможно: объявления о пропавших, горчащий воздух, пыль, хаос. Я избавлю вас от пятнадцати страниц бессвязных воспоминаний и просто скажу… Я люблю тебя, Нью-Йорк! А теперь заранее простите, что я вернусь к своей незатейливой сюжетной линии.

В сентябре 2001 года стартовал второй год обучения в актерской школе. Первое полугодие я помню неотчетливо. Но в январе начался курс сценического грима, приведший меня в восторг. Я научилась подделывать следы от инъекций на коже! Капаешь немного клея ПВА – он почти как резиновый клей – на локтевой сгиб, чтобы образовались «волдыри», а потом наносишь поверх красные и желтые тени для век, если надо сделать «уколы» воспаленными и нагноившимися. Тем же методом можно воспроизводить метамфетаминовые язвы, «простуду» на губах, да что угодно! А если понадобится создать образ экс-наркомана, выбираешь лиловые тени для век и с помощью капель клея имитируешь старые заскорузлые шрамы от уколов. Я все это делала! А еще без зазрения совести прикарманивала искусственную кровь Ben Nye: ведь если стремишься к выразительному естественному оттенку губ, лучшее средство – втереть подушечками пальцев чуточку театральной крови.

Моя светская жизнь по-прежнему оставляла желать лучшего. Я мало общалась с окружающими – чаще всего просто принимала аддерол и шлялась по магазинам. Но затем произошло знаменательное событие.

Была весна 2002 года – заканчивался второй и последний год моего обучения в актерской школе. Так, ладно, смотрели вы сериал «Луи»[41]? Помните, как в начале Луи Си Кей ест кусок пиццы, а потом отправляется в подпольный стендап-клуб? Это легендарный Comedy Cellar в Гринвич-Виллидже: будете в Нью-Йорке – обязательно сходите. В апреле я побывала там с тремя девчонками из актерской школы. Мы налакались сангрии, а после шоу флиртовали с двумя комиками. Годфри когда-то был известен как «парень из рекламы Seven Up» (а еще в него превращался Бен Стиллер в «Образцовом самце», когда скрывался под личиной негра); Арди Фукуа был просто великолепен, милый Арди (пока я писала эту книгу, он попал во все выпуски новостей в связи с жуткой аварией лимузина, в которую угодил вместе с Трейси Морганом, – но, к счастью, уже поправился). Этих ребят отличали безумно позитивная энергия и обалденные зубы. Просто обож-ж-жаю обоих – до сих пор!

Короче. Арди и Годфри запихали накачавшихся сан-грией белых девиц – то есть меня и трех моих подружек – в два такси и сказали, что отвезут нас в клуб! Мы вышли на Лафайетт-стрит, в двух шагах от места, где у Бритни Спирс предположительно была квартира над Tower Records. У входа выставили заграждение, но швейцар тут же приподнял бархатный канат для Арди и Годфри. Я сделала шаг внутрь и сразу поняла: я нашла то, что искала.

Pangaea! Так назывался этот клуб. Я стала его завсегдатаем. И по сей день я считаю его одним из лучших заведений. (Если вы молоды, то просто обязаны переехать в Нью-Йорк и клубиться, пока хватает сил! Я ни разу не пожалела.) Там всегда было полным-полно крутой публики. Везде стояли белые мягкие кушетки, на стенах висели маски, а музыке подыгрывали живые ударные. Чуть ли не на каждом столике стояло большое ведерко со льдом и бутылкой шампанского, и молодая девчонка могла просто сесть в любом месте – кушеток там было море, – и ей немедленно предлагали бокал-другой-третий. И «дорожку» кокса! Мужчины обязательно угощали девушек кокаином из небольших пакетиков, и пакетики обязательно были сиреневыми, розовыми или алыми. А под диджейским пультом за тяжелыми занавесями имелась даже потайное пространство, предназначенное – неофициально – исключительно для подзарядки коксом. Избранные гости могли валяться на кушетках и после закрытия клуба. И там всегда было полно знаменитостей – известных манекенщиков, популярных фокусников, – которые клеили всех баб без разбора.

В ту первую ночь я вошла в клуб и увидела Пи Дидди (тогда еще Паффа Дэдди); он схватил меня за руку и потянул за свой столик. Зашибись! Мне ведь было всего девятнадцать! Правда, я к нему так и не села. Просто сбросила сандалии и принялась извиваться под «Hot in Herre» на каком-то диване – хотя с тем же успехом могла танцевать на облаке! Супер! Давно я не была так счастлива.

Я мечтала, чтобы ночь никогда не кончалась, но она, разумеется, кончилась. Я добралась домой в половине пятого утра, возбужденная и радостная. Надо обязательно вернуться – не только в этот клуб, но и в этот мир. Вот только как?

Что ж. К счастью, хождение по ночным клубам не представляет ни малейшей трудности для юной стройной одинокой блондинки, которая сидит на стимуляторах и полна тихого отчаяния. Любой так может! И чем ниже самооценка, тем больше стремишься к общению. И в конце концов становишься (в своем роде) популярной.

Через три дня я засветилась в ресторане Olive Branch, располагавшемся над клубом Comedy Cellar. Я появилась около полуночи, благоухая духами Michael от Michael Kors; ложбинка между грудей сияла, как шпиль небоскреба Крайслер-Билдинг, благодаря хайлайтеру Revlon Skin-lights Face Illuminator Powder. Арди сидел за столом с другими комиками. Я тут же засеменила к нему на своих ярко-розовых шпильках.

– Приветик! – со всей возможной непринужденностью воскликнула я. – Помнишь меня?

– Привет! – Арди встал и обнял меня. – Как ты здесь оказалась?

– Просто хотела поздороваться, – промурлыкала я.

– Ты с кем? С друзьями?

– О, была с друзьями, но они ушли домой. А я сидела рядом, вот и…

Потом я спустилась в Comedy Cellar и посмотрела выступление Арди. Уходя, он снова собрал по зрительному залу компашку подвыпивших белых девиц – очевидно, Годфри нынче не было в городе, – и мы затолкались в его внедорожник. Поехали в Lot 61 на Гудзоне, потом в Suite 16 в Челси. Я познакомилась с менеджером клуба, Мэттом Строссом (привет, Мэтт!), и мы подсели за столик к Ники Хилтон и ее бойфренду, виджею MTV Брайану Макфэддену. Вау!

Я попала в струю! Каждый вечер я часами наводила марафет: брила все тело, сушила феном волосы. И подбирала наряд. Главное было отыскать самую крошечную, самую коротенькую юбку. Сначала я носила подшивать платья к портному, потом решила укорачивать их самостоятельно – по нестареющей традиции аддеролыциц, к несчастью. Перепортила кучу одежды, чересчур смело кромсая подолы большими кухонными ножницами, которые тряслись в дрожащих руках. И наконец я натиралась кокосовым маслом для тела Body Shop, поверх брызгалась маслом для загара Banana Boat, прицепляла поясную сумку Gucci и выходила из дома. Обычно в такси я всю дорогу сползала с заднего сиденья – до того жирно была намазана. Но как иначе добиться, чтобы ноги сияли всю ночь.

В таком виде я появлялась в Comedy Cellar пять-шесть раз в неделю. Это была чокнутая тусовка, но ведь… и я была чокнутая. Хватит сидеть дома! Я так часто таскалась в Cellar, что познакомилась с Лайзой Лампанелли, Джудой Фридлендером, Шерродом Смоллом, Колином Куинном, Дэйвом Эттеллом, Тони Роком – комиками, которые тоже бывали здесь каждую ночь. Все они держались ужасно мило со мной (в глаза), хотя на мне было написано, что я одинокая дурочка. Дэйв Эттелл однажды даже поцеловал меня! Согласна, верится с трудом.

Вечером после своего выступления Арди брал меня в клуб – каждый раз новый: Butter, Veruka, Groovejet, Sway, Spa, Lotus.

Через несколько месяцев я начала игнорировать Cellar и ходить в клубы по собственному выбору. Каждую ночь во всех заведениях мне встречались одни и те же тусовщики. Похоже, у любого из них был такой же бардак в голове, как и у меня, если не круче. Про одного парня, которого все называли Иисусом, болтали, что он живет в ячейке склада самообслуживания в Челси. Настоящие вампиры, которые разгуливали до зари и засыпали до сумерек! Гибельно для души, зато очень полезно для кожи: никакого ультрафиолета, понимаете? Поэтому все выглядели отлично.

Особенно я сдружилась с Дарой, еще одной блондинкой со «смоки айз». Она еженощно тусовалась в клубах, хотя еще училась в школе. Про нее и ее дружка Бена, парня с взъерошенной стрижкой, незадолго до того в Vanity Fair появилась статья Нэнси Джо Сэйлз – «Бен и Дара влюблены (а остальное не важно)». Отношения у них были безумно сложные, щедро сдобренные кокаином. Они стали моими… ну, не сказать, чтоб друзьями, но вроде того.

Настоящих друзей я так и не сумела завести и очень стыдилась этого. Иногда прямо выть хотелось.

– Почему ты всегда одна? – насмешливо поинтересовался Бен однажды ночью, когда я плюхнулась за его стол в клубе Flow. – У тебя нет друзей? Где твои друзья?

Даже такое ничтожество, как Бен, сумел меня раскусить.

Что вы предложите сидящей на таблетках юной блондинке, у которой все есть? Антибиотики! После наших совместных ночных походов по клубам Арди всегда отвозил меня домой – он был мне любящим старшим братом, – но, начав ходить по клубам без него, я пустилась во все тяжкие. Знаете, как бывает в девятнадцать! Промоутеры, усаживаясь со мной на заднее сиденье такси, тут же вываливали свое «хозяйство» и сажали меня на колени, начинали покусывать мне сосок через майку или заниматься чем-нибудь равно отвратительным, а я дико стеснялась таксиста, но все равно разрешала им меня лапать. Почему? Наверное, потому что в Нью-Йорке все молодые так делают. Меня не собирались везти домой, чтобы заняться любовью, скажем так.

Одной особенно ужасной ночью я перепихнулась с незнакомцем в туалете Flow на Вэрик-стрит. Было воскресенье – «ночь хип-хопа». Она закончилась ровно в четыре часа, посетители начали расходиться; уже светало. Охранники стучались в кабинку, это было унизительно; но парень – я так и не узнала его имени – обработал меня прямо там, и я была совершенно голая. Он назвался гитаристом известной группы. Потом я поехала к нему, потому что… ну, видимо, потому что он так решил. Первое, что я начала искать взглядом, когда мы вошли, – инструменты. Но ничего не увидела. Ой-ей.

И все равно я трахалась с Негитаристом на разделочном столе у него на кухне – то есть, пока не заметила за дверной щелью чей-то глаз.

– А-а-а! – Я спрыгнула со стола. В кухню ввалился маленький вуайерист с вывороченным наружу членом. Чувак был… такой крошечный! Не карлик… просто очень низенький. Ну, в общем, это к делу не относится. Главное, что в тот момент он ожесточенно мастурбировал! Негитарист был голый, я была голая; не знаю, хотели ли они отдрючить меня на пару или еще что, только пора было сматывать удочки. Я огляделась. Где моя одежда? И телефон?

– Ты никуда не пойдешь. – Негитарист схватил меня за руку. Очень крепко схватил. Мне пришлось вырваться, подцепить свое мини-платье-трубу, куртку и туфли с пола и спасаться из этого дома бегством – мчаться вниз по лестнице и всякое такое. Телефон оказался в кармане куртки, но я оставила там свою золотистую сумочку Baby Phat со всеми деньгами, косметикой и поддельным удостоверением личности! Итак, денег у меня не было, и я не могла вызвать такси. Пришлось идти домой пешком по темным улицам без белья.

Но то были плохие парни. А попадались и хорошие. Моим любимчиком был замурзанный кокаинщик Майкл, работавший моделью в Calvin Klein. Боже, я все еще влюблена в него! У него были сальные каштановые волосы, свисавшие на лицо, очки и поношенные шмотки от Маге Jacobs. А, и еще совершенное тело. Совершенное. Господи, до чего ж он был сексапилен! И не важно, сколько он вынюхал кокса, – кожа у него неизменно оставалась мерцающее-золотистой, словно он загорал в солярии или был индейцем-полукровкой. А скулы! Ах! Майкл обладал лучшими в мире скулами – хотя разглядеть их под вышеупомянутыми сальными прядями было трудновато.

Впервые я увидела это божественное создание в дуплексе Бена в Виллидже над тарелкой «варенья». Да, «варенья»! Так хэмптонские серферы называют кокаин. Мы с Майклом нюхали «варенье», и я даже не подозревала, что он важная птица в модельном бизнесе. Он больше походил на бомжа! В тот предрассветный час, когда небо только начинало светлеть, мы с «бомжом» ушли от Бена и гуляли по городу, пока мой дурацкий нос совсем не расклеился и не залил кровью белую майку, которую я только что одолжила у Дары. Так что я волей-неволей зарулила в квартиру «бомжа» на Девятой улице, «чтобы переодеться», и осталась на четыре дня.

После этого мы сделались друзьями не разлей вода. Вскоре я узнала, что «бомж» в действительности является крутым манекенщиком и что именно он, с ног до головы одетый в Calvin Klein, глядит на меня из каждой витрины в городе. Майкл был великолепен. Но теперь уже меньше ценился в модельном бизнесе – из-за проблем с наркотой. У меня наличествовали те же проблемы, но в свои девятнадцать я этого пока не понимала. Майюту-манекенщику было двадцать девять, и он употреблял кокаин в душе! Да, я присоединялась к нему, но брал-то кокс в душ именно Майкл.

– Дай-ка посмотреть на тебя настоящую, – бормотал он, после того как мы вынюхивали по шесть порций на брата. И начинал стирать с меня макияж. Лицо у меня успевало так онеметь, что я не чувствовала прикосновений полотенца! Как в той песне The Weeknd. Черт, до чего ж это было сексуально! – Дай-ка мне увидеть, какая ты красивая.

Мы выходили из ванной, он одевал меня в свои вещи, мы опять раскатывали «дорожки», потом он читал мне свою любимую книгу «Повелитель приливов», мы опять раскатывали «дорожки», он рассказывал, как они с друзьями-манекенщиками отсасывали другу друга, затем мы снова занимались сексом, заказывали еще кокса, опять раскатывали «дорожки», болтали про Брета Истона Эллиса, заказывали еще кокса, снова занимались сексом… Ну, вы получили представление. Он всегда звал меня «дорогуша». Это были поистине идеальные отношения.

После наших кутежей Майклу-манекенщику требовалось много дней для уединения, сна и депрессии. В девятнадцать лет я этого не понимала, но теперь, разумеется, знаю. Зависимость – это не шутки.

В итоге у Майкла-манекенщика случилось нечто вроде помешательства, и ему пришлось уехать из города и вернуться к родителям (которые, кстати говоря, были настоящими учеными-ракетостроителями). Печально, что наркотики его доконали. Но ведь то же самое он может сказать и обо мне.

Тем летом я познакомилась в клубе с парнем, который изменил течение моей жизни и с которым мы близки до сих пор. Алексу – высокому харизматичному выпускнику частной школы с темными волосами и голубыми глазами – было двадцать лет. Он пил виски Dewar’s со льдом и вырос в Верхнем Ист-Сайде. Его мама по-прежнему обитала на Восточной 90-й улице, но Алекс с ней вечно воевал. Он любил только свою младшую сестренку, которая ходила в школу Чепин и в поведенческих проблемах Алекса разбиралась лучше взрослых. Ну прямо Холден и Фиби Колфилд из «Над пропастью во ржи».

Истинной семьей Алекса были его друзья – компания нью-йоркцев, которые клубились пять дней в неделю, носили Ralph Lauren Polo и слушали Wu-Tang.

Там были: Джош по прозвищу Толстый Жид, который тряс золотыми цепями и афрошевелюрой и обитал в триплексе на Риверсайд-драйв; СЭЙМ, который в гостях у богатых девиц вытаскивал тысячедолларовые кашемировые свитера из шкафов их папаш и выводил на них свое имя краской из баллончика; мускулистый светлокудрый Себастиэн, смахивавший на диснеевского красавчика злодея; Олден, белый рэпер, живший вместе с мамой. И еще куча народу!

Это были самые клевые парни, каких я когда-либо встречала, хоть и не самые милые. Мне так хотелось стать своей в их тусовке, что я закрывала глаза на их зачастую сомнительное поведение: так, например, однажды, рассчитываясь в баре Bowery, я обнаружила, что на мой счет записали напитки стоимостью три сотни долларов. А кроме того, я была влюблена! Перестала видеться с Майклом и мечтала только об Алексе. После закрытия клубов мы ходили в кафетерий и брали по тарелке томатного супа за четырнадцать долларов. Семья Алекса уехала куда-то то ли в Солнечную долину, то ли в Сэг-Харбор, поэтому мы брали такси, ехали к нему домой и нежились в чистенькой постельке его мамочки на матрасе Tempur-Pedic, врубив кондиционер на полную. Алекс частенько встревал в драки – из-за пристрастия к виски – и потом ходил с разбитой губой или «фонарем» под глазом, поэтому я лежала и смотрела, как он мечется во сне, что-то лепеча спьяну и пачкая кровью наволочку. Сквозь шторы проникали лучи восходящего солнца, и я чувствовала себя совершенно счастливой.

Безусловно, это было лучшее лето в моей жизни. Конечно, всему хорошему приходит конец. В сентябре Алекс с друзьями на год уезжал в Сан-Франциско. Я все знала, и тем не менее проревела целую неделю после его отъезда. Свое двадцатилетие я шумно отметила 10 сентября в клубе Lotus с оравой прожженных кокаинщиков, но на душе было муторно. Я наконец-то обрела друзей – а они взяли и уехали!

В таком ужасном настроении я приступила к занятиям на втором курсе (мне зачли обучение в актерской школе) гуманитарного колледжа Юджина Лэнга на Западной 11-й улице. Программа была неплохая, и мне хотелось учиться, но никакие дозы аддерола не помогали сосредоточиться. Я помнила, как еще несколько лет назад стремилась стать круглой отличницей. Неужели то была я? Теперь я тупо пялилась в окно на каждом уроке, если вообще там появлялась. Друзей так и не завела. Специализацию не выбрала. Я представления не имела, что мне интересно и чем я хочу заниматься, кроме как тусить на вечеринках.