Читать книгу Как сломать себе жизнь - Кэт Марнелл - Страница 6

Тем летом потерпел крушение самолет Джона Фицджералда Кеннеди-младшего и Кэролин Биссетт-Кеннеди. Господи, если бы только это! В общем, мы с Ники провели полтора месяца в «школьной поездке» по Европе. Руководителем группы была Рианнон, моя кураторша. Поехало много народу, но мы с Ники никого вокруг не замечали. Мы просто с ума сходили друг по другу: влюбленные взгляды в подземке, страдальческие нежности посреди призрачной красоты кладбища Пер-Лашез во время экскурсии по Парижу и тому подобные пошлости. Мы спали в амбаре на органической ферме на юге Франции и пили кофе с козьим молоком; мы совокуплялись на португальских пляжах в окружении красных скал и лиловых волн. Романтика в полный рост.

А потом мы с Ники весь август провели в разлуке. Настоящая пытка! Когда в сентябре 1999-го – за неделю до моего семнадцатилетия – я вернулась в Гротон, то металась по кампусу, пока не отыскала своего любимого. И тут же бросилась в его объятия.

Выпускной, двенадцатый класс обещал быть лучшим в моей жизни. Я сразу это поняла! Мое новое общежитие, Лумис-хаус, находилось чуть в стороне от кампуса, недалеко от футбольных полей. Меня поселили вместе с канадкой Венди, моей подругой еще с десятого класса. Эта спортивная, энергичная, популярная девушка встречалась с Бо – звездой нашей школьной хоккейной команды. Алистер уже закончил школу, Грета Т. вернулась к себе в Германию, но я не горевала: все мои мысли были только о любимом. Я так гордилась своим Ники! Его избрали в школьный совет, поэтому он иногда председательствовал на утренних общешкольных собраниях в актовом зале. Он так классно смотрелся на сцене и обязательно подмигивал мне.

Мы были совсем как Селена и Джастин, понимаете? Ночи напролет болтали по платному телефону, когда все уже спали. Повесив трубку, я глотала риталин и садилась за уроки. К концу осеннего триместра я вместе с немецким вундеркиндом Маркусом делила первое место в классе по успеваемости: 3,87 балла.

После Дня благодарения нас с Ники захватило новое общее увлечение: режиссерский семинар. Из трех двенадцатых классов лишь нас двоих отобрали для постановки пары одноактных пьес. Это была особая честь – но и колоссальная нагрузка: пробы, репетиции и всякое такое. Премьеру назначили на март. Мы с Ники работали каждый со своими актерским составом вечерами, по два часа четыре дня в неделю. Так что виделись нечасто.

В декабре Ники повез меня в фамильное гнездо в Уайт-Маунтинз; мы пили перед камином гавайский пунш с ромом и обменивались подарками. Ники получил от меня набор DVD-дисков с фильмами Акиры Куросавы. На следующий день я уехала домой на долгие рождественские каникулы.

Когда в январе я вернулась в школу, мне стало ясно… очередные месячные не пришли.

– Ты ведь принимаешь пилюли? – спросила Венди.

– Да, – ответила я. Вот только я не сказала, что вечно забывала про них.

– Тогда не паникуй, – заключила Венди.

Но я запаниковала. Натянув ботинки L. L. Bean и прошлепав в них по снежной каше (зима выдалась поганая), я добралась до городского супермаркета. Было стремно требовать у пожилой кассирши тест на беременность. Сунув упаковку в карман пальто, я поспешила обратно к себе в Лумис-хаус. Там я пописала на тест-полоску.

Беременна!

Хвала Господу, у меня есть замечательный бойфренд, с которым мы вместе уже больше года и который не бросит меня в беде. Ага, как же.

Не помню, когда я узнала, что Ники трахает горячую потаскушку из одиннадцатого класса, занятую в его спектакле, – она жила в аккурат напротив меня через холл, – до или после того, как выяснилось, что я залетела. Забыла, как все открылось; забыла, как мы с Ники «официально» разорвали отношения, которые, по сути, уже прекратились. Видимо, я бессознательно заблокировала большую часть этих воспоминаний. Точно помню только одно: раскисла я быстрее мороженого в микроволновке. Я была совершенно уничтожена.

Жуткое, просто кошмарное время. Знаете, даже сейчас, описывая тот период, я ощущаю непреодолимое желание затянуться огромным косяком с «ангельской пылью»[29] – и это пятнадцать лет спустя! Ники моментально порвал со мной и стал встречаться с ней. Наша троица стала предметом всеобщего внимания. И мне выпала роль беременной (хотя никто об этом не знал) Бриджит Мойнахан при этих Томе с Жизель[30]. Помните тот скандал? Когда в 2007 году его обсасывали в прессе, я вспоминала наш любовный треугольник в Лоуренсе в 2000-м. Теперь мистер Член школьного совета улыбался со сцены своей новой девушке, а все оборачивались и глазели на меня. До чего унизительно!

На душе у меня в те унылые послерождественские месяцы царил беспросветный мрак, и вокруг было не лучше: промозглый холод и сырость. Меня будто засадили в сувенирный стеклянный «снежный шар» вместе с Ники и его девицей. Каждый раз, когда я видела их вместе, – а они всегда были вместе, – весь мой мир сотрясался. Платный телефон в Лумисе находился прямо возле моей двери, и каждую ночь он звонил – совсем как раньше, когда эти звонки адресовались мне. Девица ворковала с Ники до двух часов ночи. Они обожали друг друга. На Валентинов день он притащил ей розы. Представляете? Сущий ночной кошмар. Хуже чем кошмар, потому что я не могла проснуться.

Но помимо всего, оставался вопрос о моем «положении».

«Что мне делать с этой беременностью? – вопрошала я у Ники по электронной почте. – Ты обязан мне помочь».

Он всегда писал в ответ, что поможет, но лично мы с ним ни разу не поговорили.

Я понятия не имела, к кому обратиться. Тогда Интернет не был так всеведущ, как в наши дни. Я искала «абортарии» в телефонном справочнике. Однажды нарыла несколько номеров, но не знала, откуда позвонить. Мобильного телефона у меня тогда не было; да и ни у кого его не было. Разговоры по платному телефону в Лумисе сразу становились всеобщим достоянием. Все знали, что заведующая нашим общежитием – учительница математики – любит «погреть уши»; она вечно сидела в засаде у лестницы. Правда, нам разрешалось пользоваться телефоном ночью, но клиники по ночам не работали. Сплошные препятствия. Вдобавок ко всему я слишком долго раскачиваюсь.

Прошло несколько недель, но однажды в конце февраля я все-таки слиняла с английского и по Главной улице вернулась в Лумис. В общаге было абсолютно пусто: все сидели на уроках, включая математичку. Я набрала заранее припасенный номер и попыталась записаться на прием.

– Сколько вам лет? – спросила женщина на том конце провода.

– Семнадцать, – ответила я. Она известила меня, что в штате Массачусетс от несовершеннолетних требуется согласие родителей.

Я повесила трубку.

Прошло немало времени, прежде чем я возобновила поиски выхода из сложившейся ситуации. Наконец мне удалось записаться на прием в Нью-Гэмпшире через несколько недель. Ники пообещал меня отвезти. К этому времени я уже издергалась, как террорист-смертник. Я представления не имела, как справиться с опустошенностью и гневом, которые терзали меня ежедневно и ежечасно. Фурия в аду ничто в сравнении с брошенной беременной малолеткой![31] Я жаждала крови. В задницу секретность! Моя жизнь уже горела синим пламенем. Настало время утащить с собой Ники.

– Уже знаешь? – остановила я в учебном корпусе школьную сплетницу Вивиан. – Ники меня обрюхатил, перед тем как бросить. – Вивиан выпучила глаза. – Я до сих пор беременна!

– Обожемой! – Она лишилась дара речи (временно).

– Никому не говори! – велела я. Ну да, как же! Через неделю на меня косилась добрая половина школы. Я совершила самоубийственный шаг, но уже ничего не могла исправить.

Вот хороший урок для вас, детишки: намного легче пережить трудный период, когда сидишь «на колесах». Чем сильнее наркотик, тем быстрее забываешь о проблемах! Это аксиома. Я глушила ярость риталином (и всем прочим, что попадалось под руку). Нагрузившись метамфетаминами, я до пяти утра скрежетала зубами за своим столом. Венди стала спать в наушниках. И в маске на глазах.

Днем я теперь тусовалась с другим торчком-двенадцатиклассником – диковатым Джорджем, который парковал свой полуразвалившийся седан «олдсмобиль» рядом со Сполдинг-холлом. Во вторник мы удрали из кампуса (совсем против правил) и поехали в соседнюю школу-пансион Нортфилд-Маунт-Хермон покупать экстази у Блатного Лео. Слыхали о таком? В 2000-х этот дилер был легендой в определенных кругах старшеклассников. Вот бы он тоже прочел мои мемуары! На обратном пути в Гротон шел сильный снег.

– А-а-а-а! – заорали мы, когда машина пошла юзом (это случилось где-то под Атолом) и впилилась в почтовый ящик. Мы вылезли и стали осматривать повреждения. На капоте с одной стороны была вмятина в виде изогнутой губы. Фара не горела.

– Блин! – протянул Джордж.

В кампусе все парковочные места оказались заняты, кроме одного, прямо перед столовой, где ставили свои автомобили учителя. Разбитая машина презрительно скалилась, словно Джонни Роттен[32].

В пятницу на вечеринке, посвященной профилактике СПИДа, мы загнали все таблетки девяти- и десятиклассникам, которые лыбились, как маленькие чемпионы. Мы с Джорджем тоже неслабо закинулись; мне было уже все равно, что на нас глазеют.

– Ты бы поосторожнее, – посоветовала Венди в час пополуночи в комнате для приготовления уроков. В нашей комнате она почти не бывала, проводя все больше и больше времени со своим Во. Кроме Джорджа, мне в те дни даже поговорить было особо не с кем.

– А? – откликнулась я, включив дурочку.

И действительно, во вторник вечером в комнату для уроков на минутку заглянула моя кураторша с ключами от машины в руке. Рианнон было всего двадцать шесть лет, у нее были длинные светлые волосы. Если кому в школе и было на меня не наплевать, то это ей.

– Собери вещи, – велела Рианнон. Ночевать с учительницей? У нас с ней, конечно, были особые отношения, но не настолько же! Впрочем, по лицу кураторши я поняла, что выбора у меня нет.

Она жила в симпатичном съемном коттеджике в пяти минутах от кампуса. Рианнон постелила мне на диване и принесла кружку мятного чая. Села рядом и с минуту молча смотрела на меня.

Потом началось.

– Ты пила на вечере профилактики СПИДа? – спросила Рианнон.

– Нет.

– Наркотики принимала?

– Что? – воскликнула я. – Нет!

– А продавала?

– Рианнон! Нет!

– Что случилось с машиной Джорджа?

– Без понятия!

Рианнон пристально посмотрела на меня. Я отхлебнула из кружки.

– Ходят слухи, будто ты беременна.

– Знаю, – осторожно проговорила я. – Вы же понимаете, собака лает – ветер носит.

– Если ты действительно беременна, я помогу. Тебе без помощи не обойтись.

– Но я не беременна!

– Обманываешь?

– Зачем мне вас обманывать? – возразила я. В самом деле, уже проехали: я ведь записалась на аборт. – Риан-нон! Я не беременна!

Она не ответила. Просто смотрела на меня. А я просто… смотрела на нее.

Наконец учительница сдалась и отправилась спать. Я же долго лежала в темноте без сна, прислушиваясь к перезвону «музыки ветра».

Неделю с лишним спустя Ники повез меня на операцию на внедорожнике своей матери. Снова шел снег; в Манчестер мы добирались долго. И молча. Мы вообще не разговаривали. Когда подходили к кабинету, я шла сзади. Ники остался в приемной. Я дико нервничала. Врач намазал мне живот холодным гелем и сделал УЗИ.

– Операции не будет, – сказал он.

– В смысле? – Я лежала на кушетке в одноразовой больничной рубашке.

– Срок уже четырнадцать недель, – объяснил он. – Аборты во втором триместре беременности в Нью-Гэмпшире запрещены законом.

– Что? – пролепетала я.

– Могу направить вас в клинику в Массачусетсе, – продолжал врач. – Но тогда потребуется согласие родителей.

– Но я не могу! – Я залилась слезами. – Не могу получить согласие родителей!

– Понимаю, вы напуганы, – возразил врач, – но сейчас…

– Вы не знаете моего папу! – взвыла я.

Медсестра взяла меня за руку. Я оделась и в оцепенении побрела в приемную.

Ники отвез меня обратно в школу. Всю дорогу я тихо плакала на пассажирском сиденье. Мы оба были в шоке. Он высадил меня у Лумис-хауса, и больше мы с ним ни разу не разговаривали. И не переписывались.

Я не знала, что мне делать. И попросту отключилась. Зима шла своим чередом, а я перестала думать о беременности. Притворялась, будто ничего не было.

Ученикам, постоянно проживающим в школе, предписывалось остаться в кампусе на первые выходные марта, чтобы готовиться к итоговым экзаменам. Я была рада. Это означало, что спектаклям в пятницу и субботу светили аншлаги. Я так увлеклась своей постановкой «Наоми в гостиной» Кристофера Дюрана (одного из самых остроумных драматургов всех времен), что меня ничуть не волновала одновременная премьера спектакля Ники с его новой подружкой в главной роли. Оценивать нас из первого ряда должна была Рианнон.

Перед началом представления я выглянула в зрительный зал. Под завязку! Явилась даже хоккейная команда. Я была в своих дурацких джинсах Sergio Valentе двадцать третьего размера с высокой посадкой, которые заказала по каталогу еще в десятом классе. Они пока налезали на меня, но страшно давили. Я и теперь виню их в том, что произошло.

Я раздавала актерам последние наставления, когда меня скрутило. Я побежала в женский туалет, зашла в кабинку, села на унитаз и стянула джинсы.

Заранее прошу прощения за то, что собираюсь сейчас описать.

Представьте медузу размером с пепельницу. Дальше представьте сотню таких медуз кроваво-красного цвета. А теперь вообразите, что вы стягиваете джинсы Sergio Valente – и из вас вываливаются сотни кровавых медуз размером с пепельницу. Именно это со мной и случилось.

– ААА! – заверещала я. – АААААА!

Окровавленные ошметки – видимо, куски внутреннего слоя матки – продолжали хлестать из тела в воду. Будто все внутренности ринулись наружу. Я пыталась схватить их руками, но их было слишком много. Плюх, плюх, плюх… Конца этому не было. Меня прорвало!

– ААА! – продолжала орать я. – ПОМОГИТЕ! КТО-НИБУДЬ!

Кто-то вбежал внутрь.

– Эй! – позвала незнакомая девушка. – У тебя все нормально?

– НЕТ! ПОЗОВИ РИАННОН! – простонала я, сидя на полу кабинки со спущенными штанами. Руки, ноги, сиденье унитаза и пол были залиты кровью. – Я КЭТ! МНЕ НУЖНА РИАННОН!

Несколько минут спустя в туалет ворвалась моя кураторша.

– Кэт! – закричала она.

– МНЕ НАДО В БОЛЬНИЦУ! – прорыдала я.

– Жди тут! – велела она.

Пока она бегала за ключами от машины, я встала и натолкала в джинсы туалетной бумаги.

По дороге в больницу я безостановочно стонала и орала.

К тому времени, как мои ноги очутились на держателях гинекологического кресла, кровотечение прекратилось. Врач отделения экстренной помощи вводил мне во влагалище инструменты наподобие очень длинных ватных палочек, вытаскивал оставшиеся кровяные сгустки и бросал их в ведро для медицинских отходов, стоявшее сбоку.

Я (и снова прошу прощения) надеялась, что у меня случился выкидыш. Но нет.

– Вы все еще беременны, – подтвердил врач. Я тупо уставилась на лампы дневного света.

На обратном пути в кампус Рианнон смотрела только вперед, на дорогу – очевидно, как и полагается водителю. И все же атмосфера в машине была напряженная.

– Извините, нам пришлось пропустить представление, – наконец произнесла я.

– Все нормально, – отозвалась Рианнон.

– Извините, я солгала, – продолжала я. – Пожалуйста, не рассказывайте моим родителям.

– Я не знаю, как поступить.

– Пожалуйста, Рианнон. – Я снова расплакалась. – Прошу вас.

– Я не знаю, как поступить, – повторила Рианнон.

Она подбросила меня до общежития. Окровавленные джинсы я несла в пластиковом пакете.

За завтраком я получила приятный сюрприз: все говорили только о «Наоми в гостиной»! Вечером я сама увидела свою постановку. Это было нечто! Когда мои чудесные актеры вышли на поклон, публика неистовствовала. Пьеса Ники оказалась отстоем. Рианнон поставила мне за режиссерский семинар «А» – высшую отметку.

Что беременная наркозависимая старшеклассница получила на экзамене по алгебре? Шиш с маслом! Это случилось через неделю после спектакля. Утром в день экзамена я сидела с приятелями за завтраком.

– Хочешь кое-что попробовать? – спросил самый шпанистый из парней нашей школы. Звали его Брюс, но окружающим он был известен под кличкой Полярник. Болтали, что в свои семнадцать он уже успел пережить метамфетаминовый сердечный приступ. Полярник протянул белую таблетку: – Это суперриталин!

– Да ну? – сказала я и сунула таблетку в рот, будто дебилка, которой я была и остаюсь до сих пор.

Стояло солнечное утро – до весенних каникул оставалось всего ничего. Я пересекла поросший травкой школьный двор (где со мной здоровалось все меньше и меньше ребят, но все же) и вошла в учебный корпус, в зал размером со спортивный, где одновременно сдавали экзамен по математике все выпускники школы. Эх, а я ведь так хорошо подготовилась. Ни минуты не сомневалась в себе! Я села и вытащила свои ручки, карандаши, стодолларовый калькулятор и прочее барахло, о котором я, закончив печатать это предложение, больше вовеки не вспомню, даже за деньги.

Раздали листы, и я с энтузиазмом взялась за дело. Минут двадцать все шло прекрасно, пока я вдруг не почувствовала, что… тону.

Ха, подумала я.

Внезапно я перестала разбирать написанное. Буквы расплывались. Я огляделась. Выпускники, склонившиеся над партами, превратились в темные пятна, фигуры ходивших по залу учителей расплылись в мутные тени. И больше я ничего не помню.

Очнулась я уже совсем в другом помещении, а именно в изоляторе. Жаклин, одна из моих актрис, держала меня за руку, будто медсестра в «Прощай, оружие». Настоящая медсестра смотрела на нас с другого конца комнаты. Я лежала на узкой кровати.

– Что случилось? – проговорила я хрипло.

– Ты упала в обморок на экзамене по математике, – прошептала в ответ Жаклин. Она вложила мне в руку пакет Dunkin’ Donuts. – Я принесла тебе пышек.

– К черту, – простонала я. Голова была будто чугунная.

– Ты каталась по полу, – продолжала шептать Жаклин. – Упала со стула.

– Меня попрут из школы, – пробормотала я.

– Что ты приняла? – чуть позже спросила медсестра.

«Хороший вопрос», – подумала я.

– Ничего! Просто я не позавтракала!

Уже потом я выяснила, что Брюс угостил меня зипрексой – мощным антипсихотиком. Тупица Полярник!

Меня не исключили, но как бы временно отстранили от учебы. В Лоуренсе сразу после зимних экзаменов начиналась фирменная двухнедельная специализированная учебная программа «Винтерим». Она включала в себя множество вариантов: от плавания с аквалангом в Белизе до волонтерства в «Среде обитания для человечества»[33]в Перу. В одиннадцатом классе мы с Ники, оставшись в кампусе, осваивали курс кинопроизводства. Не помню, что я выбрала в двенадцатом классе, но это не важно. Вместо участия в «Винтериме» меня отослали домой.

Как школа объяснила это моим родителям? Как объяснила это родителям я сама? Без понятия. Однако в итоге весенние каникулы для меня увеличились на две недели.

Так что в общей сложности (как я теперь понимаю) Академия Лоуренса намеренно предоставила мне целый месяц, чтобы обдумать свое «положение». Чего я так и не сделала.

Вернувшись в начале апреля в Гротон к весеннему триместру, я все еще оставалась беременной. Если вы задаетесь вопросом, на каком сроке я тогда была, – что ж, вы не одиноки. Я и сама не знаю. Полный дурдом. Мне было плохо. По-настоящему. Я полностью… слетела с катушек.

Скажем… восемнадцать недель?

Я начала устраивать «представления».

– О нет! – вопила я в библиотеке, роняя на пол куклу. Мы с Джорджем отыскали ее в реквизитной кладовке нашего театрального отдела, и я вымазала ее искусственной кровью. Как Майкл Элиг на своей вечеринке Disco 2000. – Мое дитя!

Мы с Джорджем прямо покатывались со смеху. Но никто к нам не присоединялся.

Мы с моим колоритным приятелем куролесили на пару. Нас обоих приняли в крутой колледж Барда, находившийся примерно в часе езды от Нью-Йорка. Получив пригласительные письма, мы отправились в библиотеку, зашли на форум студентов, зачисленных в Бард, и начали цепляться к другим участникам и постить в их ветках провокативные реплики.

Это был полный идиотизм (как практически всякий троллинг в социальных сетях). Мы-то с Джорджем считали себя дико остроумными, но у приемной комиссии Барда нашлось другое мнение. Они проследили, откуда идут посты, и сообщили про нас куратору в колледже.

Вот такие дела. Школа в итоге дозналась про наши шалости. Слухи о торговле наркотой, моя беременность и поездка в больницу с Рианнон, «обморок» на экзамене по математике, сцена с окровавленной куклой, разбитый «олдсмобиль» на парковке, а вот теперь эта заварушка с Бардом вывели-таки на нас с Джорджем. Для нас не стало большим потрясением, когда в Академию Лоуренса в конце концов вызвали наших родителей. Впрочем, небольшое потрясение мы все-таки пережили: ведь был конец апреля, а мы оба учились в двенадцатом классе. Всего через полтора месяца предстоял выпуск.

Мои родители прибыли из аэропорта на арендованной машине. У папы было каменное лицо; мама заметно нервничала. Мне не разрешили зайти в кабинет заместителя директора вместе с ними, и я сидела на скамейке в ротонде. В это буднее утро в учебном корпусе царила звенящая тишина. Все сидели на уроках. Я уставилась на мраморный пол с девизом школы: «Omnibus lucet». «Светит для всех».

Дверь кабинета открылась. Первой вышла Рианнон. Я и не знала, что она тоже была там. Наши взгляды встретились. Я поняла, что она рассказала им все.

Вышедший следом папа, разумеется, напоминал живой труп. Лицо у него побелело. А мама плакала. Плакала без остановки. Увидев меня, она зарыдала еще горше. Но когда я подскочила к ней, чтобы утешить, мама… отшатнулась. Никогда этого не забуду. Она страшилась моего прикосновения. Я воплощала чистое зло.

Последние часы пребывания в кампусе почти не задержались в памяти; помню только, что мы с мамой быстро укладывали вещи. Тем же занимались Джордж с родителями в Сполдинге. Больше я своего приятеля не видела.

В машине по дороге в аэропорт родители молчали, но я не могла избавиться от голосов, звучавших у меня в голове. «Неудачница. Убожество. Мразь». Будто по радио началась трансляция ненависти к себе. «Гадина. Тварь». Со временем я овладела умением приглушать звук станции «Позор FM», но полностью выключать ее так и не научилась.

Пришел черед прощаться с Бостоном… Во время взлета я наблюдала в иллюминатор, как город подо мной становится все меньше и меньше. Что ж, мне все равно никогда не удавалось как следует выговорить «Массачусетс».

Хуже абортов могут быть только рассказы об абортах. Согласны? Если вы чересчур брезгливы, советую пролистать пару страниц. Убийство, знаете ли, вещь довольно грязная.

Вскоре после возвращения домой мать отвезла меня в клинику в Вашингтоне. Она заполнила бланк родительского согласия, пока я ждала в приемной, битком забитой девушками и их парнями, потому что врач опаздывал. Он ехал на машине из Филадельфии. На улице стояла жара. Я коротала время в благотворительном магазинчике на парковке торгового центра.

Через несколько часов подошла моя очередь. Я положила ноги на держатели. Врач ввел в шейку матки анестетик, но я все время бодрствовала. Мама отказалась от общего наркоза – откуда ей было знать. Огромная ошибка. (Перед абортом всегда требуйте общий наркоз – тогда все закончится в мгновение ока.) Боль была дикая. Не просто боль – настоящая пытка. Я лежала распластанная на столе и… вся вибрировала под действием вакуумного насоса. Помните ту сцену из фильма «Принцесса-невеста», когда усатого бандита накачивают водой – там ведь так было? – и все его тело дрожит и трясется? А смотреть на это почти невыносимо? Вот каким это событие запечатлелось у меня в памяти. Вдобавок я еще и наблюдала, что из меня выходит, поскольку там была емкость, накрытая бумажным конусом с прорезью, и конус покосился. И я все видела собственными глазами.

Потом все закончилось. Я сидела в послеоперационной палате перед тарелкой с печеньем, которое там всегда дают, и рыдала. Громко. Просто неудержимо. Мне не верилось, что со мной такое случилось. Я была в ужасе. Меня по-прежнему трясло, словно насос все еще работал, вытягивая из меня внутренности. Кошмарная процедура. Очень жестокая. Больше похожая на убийство. Она и ощущалась как убийство. Долой политкорректность. Я честно рассказываю, что чувствовала тогда.

Мои рыдания начали действовать на других девочек. Медсестра выбежала и нашла маму. Та пришла и села рядом со мной.

– Ш-ш-ш… – проговорила мама, неловко похлопав меня по спине, словно я подавилась. Гребаная неловкость. Мама просто не знала, что делать.

Я все еще ревела, когда мы наконец вышли на парковку. Мы забрались в раскаленную от жары машину и несколько минут просто сидели. Видимо, мама ждала, пока я успокоюсь, но я продолжала плакать навзрыд на пассажирском сиденье. Наконец мама не выдержала. Она вышла и начала звонить по мобильному. Потом села за руль.

Когда мы приехали домой, там было пусто – будний день, примерно час пополудни. Слезы наконец иссякли. Я отправилась спать. Когда проснулась, вокруг было темно. Пахло кровью. На тумбочке возле кровати лежала маленькая оранжевая пластиковая бутылочка с несколькими таблетками. Я прочла этикетку: ксанакс. Ниже значилась фамилия врача, выписавшего рецепт. Это был мой папа.