Читать книгу Смерть Красной Шапочки - Кирилл Чичагин - Страница 4

Джильде исполнилось десять лет пару месяцев назад, но никто не мог дать ей на вид её возраст – такой маленькой и худенькой она была. Люди давали ей не более шести, да и как можно дать больше несчастной девчушке крохотного росточка с огромными серыми глазами на исхудавшем и осунувшемся лице. Её ножки и ручки были тонкими, словно свечки, которыми она торговала на углу улиц Львиной Пасти и Кондотты. Хорошо, если Джильде удавалось за день поесть хотя бы раз – этот день уже считался очень удачным и добрым. Вся их семья уже год влачила жалкое и нищенское существование: отец, трудившийся каменщиком, на одной из строек сильно поранился, сорвавшись с лесов, и потерял способность передвигаться – теперь он неподвижно лежал и горько плакал, наблюдая, как медленно исчезает его семья; матушка, невероятно любившая мужа, стала работать за семерых и не выдержала, прокоптив лёгкие угольной пылью, когда помогала угольщикам разгребать их товар по корзинам – чахотка сожрала её за три месяца; старший братец попал в папское войско и был изрублен кавалеристами генерала Жюно при бегстве, а младший оказался в плену у французов; оставались лишь старенькая бабушка, сестрица Франческа да сама Джильда. Бабушка пыталась прясть, Франческа ходила стирать, таскать воду, резать кур, выгребать нужники в домах знатных господ да толочь крупу в соседней лавке. Сама Джильда продавала свечи, получая от своей торговли сущие крохи.

Один из старых знакомых её несчастного отца, сапожник Джироламо, разорившийся по вине своего более успешного конкурента синьора Бурацетти, и неспособный прокормить ораву ребятишек, что нарожал с женой в свои лучшие годы, теперь распродал их всех по разным местам – кого продал бродячим артистам, кого в проститутки, а кого и странным заезжим людям, сказавшим, что обучат одного из его маленьких сыновей премудростям искусства смеха. «Если бы у меня была возможность выбраться из Рима и просто отвести всех ребятишек поглубже в лес да сбежать от них – я бы так и поступил!», плакал бедный Джироламо у постели отца Джильды, «я уверен, они смогли бы выбраться где-нибудь на другом конце и найти себя в жизни».

«Не горюй так», отвечал тот ему, «возможно, твои дети попали в хорошие руки. Мои сыновья вот уж точно оказались в дурных – один у костлявой кумы, другой у нехристей-французов!». Джильде было несказанно горько наблюдать всё это, но приходилось мириться, надевать огромные туфли покойной матушки, потому что других у девочки не было, и идти на угол торговать свечами.

У неё покупали мало, в основном из жалости. Единственным человеком, который покупал её свечи с завидным постоянством, был художник по имени Марио, расписывавший фресками стены недавно перестроенной неподалёку церкви Пресвятой Троицы. Улыбаясь, он протягивал Джильде несколько медяков и брал несколько свечей, чтобы потом, уже под сводами дома Божьего, прикрепить их к полям своей шляпы, зажечь и начать работу, одновременно с тем молясь за нищую, голодную и несчастную девочку, стоявшую, обернутой в лохмотья, на углу улиц Львиной Пасти и Кондотты.

В это утро Джильда брела по мостовой совсем босая, потому что к несчастью потеряла обе матушкины огромные для её крохотных ножек туфли – они соскочили, когда она насилу увернулась от мчавшейся во весь опор кареты. Одна туфля плюхнулась в канаву и исчезла в потоке мутной талой воды, перемешанной с грязью, грустно взмахнув Джильде носком и захлебнувшись в вонючей жиже. Другую тут же подхватил какой-то парень, объявивший девочке, что теперь в туфле будет жить его любимая белая крыса. Так она и промыкалась по городу целый день, отчего ножки её сначала покраснели, а потом и посинели. Стало вечереть, и Джильда собралась домой, заработав десять монет за весь день. Она совсем окоченела, и мечтала лишь об одном – как бы сесть рядом с камином и отогреться, а ещё лучше выпить чего-нибудь горячего. Но с грустью понимала, что дров дома скорее всего кот наплакал, а уж про вкусное горячее питьё и мечтать нечего. Понурив голову, она брела домой, с трудом передвигая почти ничего уже не чувствовавшие ножки. Её чёрные волосы струились по плечам, словно каскады фонтанов на вилле д’Эсте, что в Тиволи, которых она никогда в жизни не видала, а если б увидала, то не поверила б, что такое великолепие может на свете существовать. В окнах домов, мимо которых она брела, горели свечи. Их мерцающие огоньки наполняли её душу теплом и не давали замёрзнуть окончательно.

Джильде улыбнулся проходивший мимо очень уж тощий человек в сером фраке, завернутый в чёрный плащ, с очень уж бледным лицом. Девочка улыбнулась ему в ответ и остановилась, подняв глаза к небу, туда, куда указал ей незнакомец. Оно было ясным, и Господь зажёг в нём свои свечи – на вечереющем небосклоне начинали загораться звёзды. Вдруг одна из них неожиданно пошатнулась и покатилась вниз, оставляя за собою длинный полыхающий шлейф. Бабушка говорила Джильде, что когда с неба падает звезда, это значит, что чья-то душа отправляется в царство Божие. «Наверное, умер кто-то», промелькнуло в голове у Джильды. В тот миг она и не могла догадаться, что эта звёздочка предназначена ей – кованый каблук сапога капрала Жерара оборвал и её размышления, и всю её короткую жизнь. Её угораздило остановиться на пути французского патруля, во главе которого шагал Жерар. Он был человеком злым и невоздержанным, потому что его таким вырастили и родители, и окружавшие его люди. Капрал был родом из Лилля, огромного грязного города с гигантскими рабочими трущобами. Пьянство, нищета, грязь, всеобщая озлобленность – вот в какой обстановке вырос он. Пьяный отец колотил его чуть ли не каждый день, мать макала лицом в помои и обзывала мразью, потому что оба почитали Жерара за бездельника и тунеядца – пока все его братья и сёстры сновали по городу, кто подрабатывая, кто воруя, сам он предпочитал гонять голубей. В один дождливый день терпение его перешло через край, и он стал совершенно другим человеком. Для начала он поотрывал головы всем своим голубям, потом принялся ловить крыс и живьём выпотрошивать их. Далее настал черёд кошек – Жерар выдёргивал им когти щипцами, украденными у дантиста, и сбрасывал с крыш. Потом стал связывать их хвостами, пока несчастные животные, не в состоянии разделиться, сами отгрызали себе хвосты. Когда началась революция, семнадцатилетний Жерар сбежал в Париж, записался в революционную армию и с наслаждением конвоировал избитых и связанных дворян к гильотине. Он даже удостоился чести стоять у эшафота, с которого последний раз в жизни взглянул на солнце король Людовик XVI. Оказавшись в армии генерала Бонапарта, Жерар прошёл всю его итальянскую кампанию и вот теперь сделался покорителем Рима.

Удар сапога капрала пришёлся Джильде как раз в голову – её тонкая височная косточка даже хрустнуть не успела, а мигом обратилась в прах. Крохотное измождённое тельце девочки, как подкошенное, рухнуло на брусчатку, и промеж камней потекла ярко-красная кровь. Она лилась и из зиявшей в её виске раны, и из ушей, и изо рта, и из носа. Свечи рассыпались и покатились в разные стороны. Французский патруль принялся дружно хохотать, а капрал Жерар, сплюнув, добавил: «Ишь ты, уже и свечами себе на могилку запаслась, маленькая потаскушка!». Солдаты пошли себе дальше, а Джильда продолжала лежать и заливать своей остывающей кровью мостовую. Бледный человек в сером фраке тоскливо поглядел на мёртвую девочку и побрёл своей дорогой.

На следующее утро никто даже и не заметил, что грязная оборванная девочка с удивительно красивыми, льющимися чёрными волосами и огромными серыми глазами больше не стоит на углу улиц Львиной Пасти и Кондотты и не торгует свечами. Будто она там и не стояла никогда. Один лишь художник Марио с грустью обнаружил, что не может больше помочь несчастной девчушке, купив её товар, потому что покупать ему теперь было не у кого. Ему было и невдомёк, что Джильда отныне счастлива, потому что оказалась она в объятьях матушки за большим праздничным столом, полным всяческих яств, у огромного камина в красивом бархатном платьице и красных туфельках по размеру. Как же она была теперь счастлива!