Читать книгу Прижизненные записки Пенсил-клуба (сборник) - Коллектив авторов - Страница 23

Сменился век. Героем стал народ.

На кринолины не хватает ситца.

В романах всё пошло наоборот,

Но до сих пор нам памятное снится.

А если современную струю

Вольем в сюжет, не нами, жаль, избитый?

Короче, интродукцию свою

Вспять протяну из нынешнего быта.

Итак, она. Студентка, 30 лет,

Филфак, родители – простые инженеры.

Елизавета. Язычок – стилет,

И в удовольствиях порой не знает меры.

Юна, как вешняя заря в дыму депо,

Наивна, как заштатное сельпо.

Герой Эраст. Серьёзен, одинок,

Как может лишь поэт быть одиноким.

Он под собой порой не чует ног,

Что иногда ему выходит боком,

Поскольку вечно драные носки —

Хорошее подспорье для тоски.

Но, в сумрачный свой гений погружен,

Диктат материи он отрицает пылко.

Поклонники, как мухи на крюшон,

Слетаются к нему, но ни обмылка

От дивных строк своих не даст продать,

Свободной бедности приемля благодать.

Пускай не признан, но строка тверда,

Как в проруби при минус трех вода.

Но мой-то стих течет давным-давно,

Как в той же проруби – ты рифмы ждёшь – оно,

Конечно, можно, строк на пятьдесят,

Но надо мною, словно меч, висят

Григорина вскипающие строки —

Героев познакомить нужно в сроки.

Читатель! Радуюсь в душе:

Эраст работает в котельной!

О «поколенье сторожей»

Поговорим потом, отдельно.

Скорей войдем в котельный цех,

Где зуд писательский у всех.

Вас встретят жар и шум насосов,

Гидроудары в недрах труб.

Зайдя, не задавай вопросов.

Ты попадаешь в тесный круг

Из аутсайдеров, изгоев

(И я отчасти был из коих).

Мы застаем Эраста в двадцать,

Ну в двадцать с лишним как бы лет.

Сначала думал он спиваться,

Как молодой еще поэт.

А кто сказал, что пить нельзя,

Когда есть деньги и друзья?

Они в котельной собирались,

И перед тем как почитать,

Сначала пивом надирались,

Чтоб после водкой наверстать.

Мисима, Кафка, Арагон.

Сушняк, «Зубровка», самогон.

В тот вечер, впрочем, было пусто.

Хотелось плакать, кушать, жить.

Никто не шел. А томик Пруста,

Как ни старался, не открыть.

Он подошел тогда к окну

И видит девушку. Одну.

Она не то чтоб из эфира,

Но очень легкая была.

В руках бутылочка кефира

Его особо привлекла.

Ошибка девушек, и многих —

мол, смотрят парни лишь на ноги.

Открыл. Та девушка с бутылкой

Кефира входит на порог.

«Вам, собственно, кого?» – с ухмылкой

И чуть язвительней, чем мог,

Спросил расстроенный Эраст.

«Раз вы открыли, значит, вас».

А что до Лизы, господа…

Что же их гонит, младых и застенчивых

В душные, грязные эти котельные?

От вешних листиков, пташек и птенчиков,

От кинофильмов, где сцены постельные…

Боже мой, Лиза, куда же ты прешься-то?

В пьяные прешься объятья Эрастовы.

Ведь неприятностей не оберешься ты,

Слез, нищеты, социальных контрастов, и

Очень возможно, и секса опасного,

Как заржавевшая бритва немытая.

Или зовет тебя жажда напрасного

Или поэзии власть ядовитая?

Ладно, смахнем же рукою натруженной

Слезы, читатель! Грядет объяснение,

Ибо Эраст уже, пивом нагруженный,

Чует в груди и в желудке стеснение.

Лиза исходит тирадой заливистой

Про амфибрахий, про стих верлибрический.

Он же следит ее шеи извилистой

Крен несказанный, изгиб гипнотический.

Уши у Лизы краснеют под стрижкою.

Что до Эраста – описывать заново

Вздохи те с раблезианской отрыжкою,

Эти сопенья его Мопассановы —

Скучно, друзья! Ограничимся фразою:

«К Лизе пылал он горячей любовию».

Верно, знакомы вы с этой заразою —

Тем она злее, чем хуже условия.

Ну а того, кто был создан мужчиною

И занемог сей болезнью печальною,

Смело сравню с паровою машиною,

Чей разогревшийся поршень отчаянно

Бьется. Как жалко его, одинокого:

«Лиза, вы помните, как у Тургенева?»

Лиза зарделась: «Нет, как у Набокова».

Право, не знаю, как было у гениев,

Но у Эраста в напоре нахрапистом

Литература кипела и пенилась —

Ямбом себе помогал и анапестом,

Вайлем, а также, простите, и Генисом.

Трудно пришлось организму поэтову,

Плакал диван, будь не к ночи помянут он.

Лиза невинна была, и поэтому

Сцена признанья немного затянута.

Друзей, слетающихся роем

На мой роман, как на бревно,

Теперь с еще одним героем

Я познакомлю все равно.

Приехав в Петербург когда-то,

Он всех любил любовью брата

От пяток и до головы

И слыл нежнейшим из братвы.

А он и вправду был нежнейшим,

И если в мозжечок моча

Не била, точно из ключа,

Дарил цветы бомжам и гейшам,

Зато клиентам не дарил,

А только репы им дурил.

Диваны, ванны, волованы,

Бумажный лом, сапожный крем,

Друзей секретнейшие планы

Он продавал буквально всем;

Менял сардельки на сосиски,

На Пряжке открывал химчистки,

И выдавал он на Сенной

Шашлык собачий за свиной.

Однако стать одним из шишек

Надежды ложной не питал,

Копил тихонько капитал

И боссу отдавал излишек.

И так он понемногу рос,

Но заболел внезапно босс.

Тот богател, что было мочи,

И мог бы многого достичь;

Ушел в недвижимость – короче,

Хватил беднягу паралич.

Он был здоров – всё было тихо,

Тут поднялась неразбериха,

Герой наш всех в ментуру сдал

И сам в награду боссом стал.

И вот, когда уж был он боссом,

Обрел значение и вес,

Во властные структуры влез,

Что нынче пахнут, как опоссум,

Стал добр и жирен, как хомяк,

И окончательно размяк.

Езжал он всюду, брит и стрижен,

С любовью братской на лице —

Типичный выходец из хижин,

Теперь живущий во дворце.

И вдруг по странному капризу

Влюбился он в студентку Лизу;

Поныне помнит весь филфак

Его малиновый пиджак.

Он появлялся там с богатым

Букетом роз иль орхидей,

А также с ворохом идей

Для обсужденья деканатом,

В душе плюя на деканат —

Его тянул иной канат.

Точней, магнит. И тем магнитом

Его манило все сильней

К ее устам, ее ланитам

И персям, что росли на ней.

Входя в состав любых инспекций,

Ее ловил он после лекций

И попадался ей, не зван,

И представлялся ей: Вован.

Сперва она его дичилась

И размышляла: «На хрена?»

Потом была покорена,

Потом с Эрастом разлучилась.

Она не знала, что Эраст

Еще на многое горазд.

В общем, с той поры, как Вадик

Ввёл соперника в сюжет,

Вместе с Лизой больше в садик

Не ходил гулять поэт.

С миной мрачной и угрюмой,

Одержим тяжёлой думой,

Инда плакал наш Эраст;

Слёзы жгли весенний наст.

Лились струйки по застрехам,

Мир, поплыв по лону вод,

Стал совсем как теплоход,

А Вован с победным смехом,

Как разбивший греков перс,

Деву вновь волок в свой «мерс».

И на это дело глядя,

Взбеленился вдруг Эраст.

«Нет, – подумал, – шутишь, дядя:

Мой кумир тебе не даст».

Разошёлся, как тинейджер,

Позвонил тому на пейджер,

И тотчас депешу зрит

На экране наш бандит:

«Эй, давай скорее газу,

Дядя при смерти, Вован.

Будь тверёз ты или пьян,

Срочно дуй к нему на хазу».

Надавил Вован на газ

И подумал: «Вот те раз!»

Пронят был твоим, Татьяна,

Я заданием, ma chère!

Думал я о форме плана

И какой избрать размер.

Я спросил об этому Музу.

«Режь, – сказала, – анакрузу

У онегинской строфы,

Дай-то Бог тебе лафы».

Я послушался совета —

Вот откуда «Дядя» тут:

Так жлобы мои зовут

Видного авторитета.

В ямбы вписанный хорей

У арапа спёр еврей.

Светлым лугом, тёмным лесом

Гнал Вован, давя педаль,

И пластались мелким бесом

Перед ним поля и даль.

Без вопроса, без каприза

Ехала с ним рядом Лиза.

Мчал бандит во весь опор —

Вдруг, глядит, пред ним «запор»,

Вставший поперёк дороги.

Тормозит Вован с трудом

И к водителю бегом:

«Делай, гад, отсюда ноги,

Ты, козёл и педераст!»

(То, конечно, был Эраст.)

Вечереет. Холодает.

Крут на трассе поворот.

Влага быстро подмерзает,

Образуя гололёд.

Жаря скользкою дорогой,

Тачка с вызванной подмогой

Бьёт Вованову лоб в лоб,

Превратясь в горящий гроб.

Появляется вторая,

И ещё пяток ребят

В рай влетают или в ад,

Участь первых разделяя.

И в отчаянье Вован

Вновь звонит в родимый стан.

Ох, недаром говорится —

Голь на выдумки хитра!

Продолжали дальше биться

Их машины до утра.

В мутном небе вьюга стонет:

Новых русских там хоронят.

Добрый Бог – точнее, чёрт —

Шлёт им траурный эскорт.

Мчатся «мерсы» рой за роем

В беспредельной вышине

И дают возможность мне

Хвастаться моим героем:

Был отнюдь не прост Эраст

И на выдумки горазд.

Дальше пусть роман допишет

Кто-нибудь из поэтесс:

Чую, мне в затылок дышит

Сзади некто Нина С.

Знаю Савушкину эту,

Пусть же примет эстафету!

Что анапест ей, что ямб:

Удивит людей анжамб —

маном необыкновенным,

Слово надвое порвав,

И крутой изъявит нрав

Лёгким слогом вдохновенным.

Я, окончив часть свою,

Лиру ей передаю.

Эраст весьма разочарован

И недоудовлетворён

Тем, что, как прежде, подлый Вован

Далёк от личных похорон

И даже женится… В каморке

Сидит тоскующий Эраст.

Он глушит водку, гложет корки

Вчерашние и хочет раст —

вориться, то бишь застрелиться,

Презрев земное бытиё.

Идёт в кладовку, где пылится

На стенке дедово ружьё.

Претит поэту в новой жизни

Торгашеский, валютный зуд.

И злые слёзы, словно слизни,

По бороде его ползут.

Решив испепелить свой сборник

И фото Лизы в стиле ню,

На поле Марсово затворник

Выходит, к Вечному огню.

Стоит он, рукопись сжигая,

И в бледном утреннем дыму

Вдруг Лиза бедная, нагая

В мечтах является ему.

Она сулит блаженство рая,

Лепечет: «Я была слепа!»

Но вдруг, Эраста оттирая,

К огню бросается толпа.

Толпа кричит: «Здесь каждый – гений!

Поэты – мы! А вы, а вы

Живёте жизнию растений —

Безмозглой сумрачной ботвы!

Сердца мы ваши жгли глаголом,

Склонением и падежом.

Послушайте! На поле голом

Мы нынче рукописи жжём!

Конец непризнанным цитатам!» —

Орут поэты. Дым валит.

Как вдруг, назвавшись депутатом,

К огню стремится инвалид.

Крича: «Ты предал нас, Зюганов!» —

Прилюдно жжёт его портрет…

Среди борцов и хулиганов

Эраст, изрядно подогрет

Ершом из коньяка и пива,

Непрочный организм кляня,

Вдруг поступает некрасиво

В районе Вечного огня.

К таким нетворческим манерам

Не склонен прежде был герой.

И вот к нему уж люди в сером

Летят, как мух навозных рой.

И наступающие сутки

Эраст встречает в КПЗ —

С тоскою в сердце и в желудке,

С лицом опухшим, как безе.

Глядит сквозь прутья он, как снизу

Весь день снует незнамо кто.

И узнает внезапно Лизу

В отпадном норковом манто.

А дальше вовсе как по нотам

Сюжет разыгрывается —

Майор склоняется к банкнотам

С ухмылкой тонкой в пол-лица.

И новорусским Староневским

Несётся Лизин BMW

К жилищу, где с Вованом мерзким

Она находится в родстве.

Стоит Вован перед Эрастом.

Вован, Эраста не узнав,

Целует Лизу ртом губастым,

Игриво пробасив: «Гав-гав!»

О, как сегодня вдохновенно

И артистично Лиза лжёт!

«Любимый, выручи кузена.

Его уже который год

Страна не балует зарплатой.

А он – поэт. Его Пегас —

Ну это типа конь крылатый —

Без пропитания угас.

Кузен – недурственный водила,

Хоть для охраны слишком хил.

Судьба б тебя вознаградила

Поэмою а-ля Эсхил!»

И вот по просьбе Лизы Вовой

Банкет устроен. Кореша

Пришли. Поэт, на всё готовый,

Стоит, бумажками шурша.

Вован балдеет: «Блин, в натуре!

Гляди, братан, – простой шофёр,

А как сечёт в литературе!

Сам до поэзии допёр!»

Крутая тёлка стонет: «Прелесть!» —

И пялится поэту в рот.

«Как эротична ваша челюсть!

Я дам вам… дам вам бутерброд!»

Эрасту кто-то льёт спиртное в

Екатерининский бокал,

И вся квартира, словно Ноев

Ковчег, плывет средь волн и скал.

…А потру в объятьях Лизы

Лежит поэт, полураздет.

И сквозь ажурные маркизы

Меланхолический рассвет

Сочится, Лизу обнажая.

И понимает вдруг Эраст:

Она – богатая, чужая,

Холодная, как фторопласт.

За этой тёмной, этой узкой

Замочной скважиною рта,

За оболочкой новорусской

Навеки Лиза заперта.

Мы все бежим за идеалом

Своим вокруг земной оси.

Но с ним под общим одеялом

Проснуться – Боже упаси!

Поэт, как прежде, неприкаян,

Освободив чужой диван,

Бредёт в гостиную. Хозяин

С красивым именем Вован,

Как лучший представитель класса —

Румян, накачан, волосат —

Храпит на бархате паласа

С изображеньем двух лосят.

…Вован по гороскопу Овен —

Коза – рога со всех сторон…

Но вновь Эраст разочарован

И недоудовлетворён.