Читать книгу Книга жизни - Группа авторов - Страница 1

Я семечко.

Я посажу себя в этом городе.

Я созревшее семечко. Я вызревал двадцать лет.

Говорю вам, у меня серьезный багаж за спиной. У меня было много учителей. На родине каждая травинка была моим учителем…

До того, как мне исполнилось двенадцать, я изучил три тысячи масок, попробовал все виды полевых трав и видел все виды жизни и смерти.

Отныне мое существование будет наполнено событиями. Их невозможно предугадать. У меня 5798 му1 земли (без учета фундамента), почти 6000 глаз (может, некоторые из них слепы или полуслепы, но все их внимание приковано ко мне) и почти 3000 ртов, которые не заставишь молчать: они и мертвого уболтают, и живого в могилу сведут своими разговорами, можно утонуть в брызгах их слюны.

Причина, по которой я выставляю себя на всеобщее обозрение, заключается в том, чтобы дать вам понять: в этом мире люди отличаются друг от друга. У каждого свой опыт. Детство и отрочество человека или, иными словами, его багаж могут оказать влияние на его жизнь. К примеру, в моем подсознании звонок телефона вызывал такой же резкий испуг, как и лай собаки. Однако сейчас все изменилось. Собака тоже прибыла в город.

Вы наверняка хотите спросить, чего я боялся больше всего первые десять лет после приезда, и я отвечу: телефонных звонков. Каждый раз, когда звонил телефон, моя душа наполнялась тревогой. Иногда казалось, что я – клин. Клин, который с силой вогнали прямо в сердце города.

Несмотря на то, что был ростком, я не знал, можно ли пустить корни в эту бетонную площадь, дабы взрасти мощным деревом. Меж тем на родине предки ждали меня, чтобы посадить в собственной тени.

Тридцать лет назад, когда я приехал в провинциальный центр и сошел с поезда с багажом на плечах, сумерки уже опустились на землю. Передо мной простиралось бескрайнее поле фонарей, каждый напоминал бутон хризантемы. Но, увы, ни один из них не светил для меня. В сердце, однако, теплилось приятное чувство: у меня есть работа.

Я шел вдоль асфальтированной дороги, по которой один за другим проносились автобусы. Звенела в воздухе мелодия велосипедных звонков. Мимо тек нескончаемый людской поток. Я понимал, у этих людей есть пункт назначения: они возвращаются домой. У меня тоже была цель: рабочее место – вот мой ориентир. Торопиться мне было ни к чему, поэтому (а отнюдь не из-за отсутствия денег (тогда билет стоил 5 фэней2 за остановку и 1 мао3 – за три)), я решил не садиться в автобус. Хотел пешком исследовать город, в котором надеялся прижиться.

Проходя один перекресток за другим, я постоянно встречал сине-белые железные столбы с красными табличками, информирующими о маршрутах автобусов. Их было много. Каждый указатель соответствовал тому или иному маршруту. На каждом – перечислены все остановки на протяжении линии движения. И это вызывало чувство… близости с остальными людьми. Именно тогда я и решил стать жителем этого города.

Замечу, что тротуар, по которому я шел, представлялся мне красной дорожкой, и подобная ассоциация доставляла ни с чем не сравнимое удовольствие. По обе стороны тротуара ярко светили фонари. В их разноцветных лучах отражалось мое будущее. Мне нравилось треньканье велосипедных звонков, шипение тормозящих автобусов, такое уютное, приятное. И хотелось прокричать этому городу: «Ну, держись, я приехал!»

Во время прогулки я задавал себе много вопросов. А после, когда спустя один час и сорок шесть минут дошел до будущего рабочего места, внезапно потерял «направление». У входа в институт старик на проходной сказал мне:

– Рабочий день закончился. Завтра приходите.

Я заметил, что явился доложить о прибытии4.

Старик кивнул:

– Понимаю. Но сотрудники отдела кадров уже ушли. Возвращайтесь завтра в восемь утра.

Еще какое-то время я постоял в нерешительности, соображая, куда податься. Идти было абсолютно некуда. Перед глазами все поплыло, словно в тумане. И я отправился бесцельно шататься по улицам. О голоде не вспоминал! Думал лишь о том, как доковылять до вокзала, чтобы там, скукожившись, переждать ночь. И хотя в кармане лежал кошелек, а в нем – 126 юаней и 6 мао (столько удалось сэкономить во время обучения в аспирантуре), я даже мысли не допускал о том, чтобы остановиться в гостинице. К тому же, в то время еще не существовало удостоверений личности5, а для проживания необходимо было доказать, что ты – это ты. До момента, пока не доложу о своем прибытии в администрацию университета, я – неопознанное лицо.

Пока брел, в голове моей неожиданно появилась мысль: «Юцай!» И я за нее крепко ухватился. «Юцай… Юцай… Юцай…» – беспрерывно повторял, уже едва переставляя ноги.

Юцай – молочное имя6. Он такой же простой деревенский парень, как я. Сын У Лаогэня. По паспорту – У Юцай7. Три года он прослужил в инженерных войсках, а после дембеля стал рабочим в строительной компании.

Помню, как-то однажды летом он приезжал домой, и мы пересеклись. На нем была рубашка с драконом, на запястье блестели часы. «Наша строительная компания перебралась в региональный центр, будем возводить многоэтажки, – надменно проговорил тогда Юцай. – Приезжай, пообщаемся. Все приезжайте, посмотрите, где и как я устроился». Я понимал, что это пустые слова, он прекрасно знал: у жителей деревни нет возможности выбраться в город, даже предполагать это нелепо. Я дал ему право первого выстрела. И вдруг теперь я здесь – приехал!

Почему спустя столько лет я вспомнил о давнем разговоре с Юцаем? Между нынешними событиями и той встречей не было никакой связи. Или все же была? Я не мог ее найти.

Зима, мороз. Легкие снежинки опускались на землю, я продолжал брести по малознакомому городу. Обнимал встречные фонари (когда ночью прижимаешься к фонарным столбам, всем телом чувствуешь тепло, а от их яркости становится веселее на душе). В витринах универмагов пестрели разноцветные дубленки (в ту пору в городе это была самая модная зимняя одежда). И люди, спешащие мне навстречу, сплошь были одеты в новомодные тулупчики – коричневые, синие, рыжие, черные… Как только женщина надевала подобную вещицу и завязывала поясок, ее талия становилась тоньше, а бедра приобретали приятную округлость. (Позже и у меня появилась дубленка. Но к тому времени подобная одежда уже вышла из моды, и в городе ее никто не носил, разве что третьесортные проститутки.) Улица звенела модным ритмом – цок, цок, цок – плавной, полнозвучной мелодией, заставляющей сердце трепетать. Однако в деревне меня приучили к скромности, и я не осмеливался смотреть по сторонам.

Улицы и переулки в городе располагаются перпендикулярно. Я прошел напрямик от первой до десятой улицы8, затем свернул и прошагал от девятого до первого переулка, при этом пересек улицы Мира, Культуры, Хуан Хэ, Сельского хозяйства, а также Пекино-Гуандунское шоссе… Было уже очень поздно, снежинки плавно парили в небе. Снежная пелена в свете фонарей казалась розоватой. Цокающий ритм дорог был таким мелодичным, поэтичным.

Я вдруг почувствовал… запах мяты. Он исходил от света! Да-да, свет был колючим и мятным, и лучи его расходились во все стороны. Куда бы я не повернул, запах мяты преследовал меня. Ноги мои отяжелели, мысли начали путаться. Я использовал «метод ассоциаций», «метод исключения понятий», «метод фонетической памяти», и все время думал о Юцае. На каждом перекрестке я останавливался и смотрел на дорожные указатели, а потом передо мной вдруг всплывало лицо Юцая…

Где же ты, приятель? В моей памяти снова и снова возникал его большой рот. Я будто видел наяву, как он поднял руку, и часы блеснули на запястье. «Цельнометаллические, ударопрочные. Марки «Шанхай», – небрежно кинул Юцай. Такие часы в ту пору были популярны среди строителей… Вот они, отличия между городом и деревней! Здесь – фонари, там – собачий лай, здесь – синие дубленки, там… рубашки с драконами? Он носил такую рубашку и наручные часы «Шанхай», он махал мне.

Устав от ходьбы, я облокотился на фонарный столб. От холода руки и ноги плохо слушались. Я снова осторожно окинул взглядом город. Будет ли он моим? На мгновение показалось, что понимаю, где нахожусь: это же Суншаньское шоссе. Как я здесь оказался? Суншаньское шоссе… Сяншаньлу, Хуаншаньлу, Юйшуцзе, Чуньшуцзе, Гулоуцзе, Цинсюйцзе… Огни в зданиях гасли один за другим, теперь горели только уличные фонари. Я все еще продолжал идти, но лишь по инерции. Я устал. Даже не так – изнемог. Но сказал себе: «У тебя все же есть один туз в рукаве, только один. Если я не найду Юцая, развернусь и все брошу…» И тут же сам с собой заспорил: «Возвращайся на вокзал, притулись где-нибудь – так скоротаешь ночь…». Но не сдался. Как можно быть таким глупым!

Я шел по улицам провинциального города, вдыхал холодный воздух. А казалось, что шел по пустыне, суровой и безжизненной. Магазин на обочине был закрыт, я не мог купить новые ноги и согреться. Дорога была странной, и лица, что попадались мне на пути, тоже были странными. Я искал след тепла. Юцай, где же ты?

Наконец я спросил себя: «Зачем ты это делаешь? Зачем шел почти всю ночь, обошел полгорода вдоль и поперек, зачем так упорно ищешь старого приятеля? Почему сначала не остановился в ночлежке, а уж потом занялся бы поисками, предварительно расспросив бывших одноклассников, где конкретно сейчас Юцай?» Но даже идеи сделать телефонный звонок у меня не возникло! Кажется, я вообще тогда забыл о существовании телефонов.

Потом, много позже, я осознал, что все это время вовсе не ходил, а топтался на месте. Мой багаж, мой жизненный опыт тащил меня назад. Я не мог идти вперед. И искал не знакомого, а покровителя. Мне потребовалось много времени, чтобы понять: для спокойной жизни в городе нужно иметь три вещи – статус, работу и связи. Все они критически необходимы. Если у вас нет статуса, работы и связей, вы будете обыкновенным бродягой. Ведь город – заколдованное место, где на каждом шагу подстерегает опасность.

Первыми эту истину поняли торговцы, вероятно, после множества болезненных уроков. Уже сотни лет назад они строили тут и там ночлежки «Шаньшэнь». Но даже сегодня, когда транспорт и связь настолько развиты, головные офисы компаний находятся в Пекине, в столице. Это делается для удобства управления бизнесом.

Знаю, многие люди выступают против того, чтобы заводить и использовать связи. Но разве непонятно, что связи – это часть нашей собственной сути, фундамент, на котором базируется жизнь человека? В сфере культуры люди не просто зависят от связей, они ими «живут». Даже Маркс когда-то говорил, что человек есть совокупность общественных отношений. Поэтому все, кто критикует использование связей, скорее требуют, чтобы ими не пользовались другие, и ни в коем случае не имеют в виду себя. Никто не хочет упускать собственной выгоды. И мне повезло. В 2:27 я наконец отыскал свои «связи».

Я нашел Юцая на стройплощадке. Правда, теперь мне нельзя было называть его детским прозвищем, только именем по паспорту, этого требовали правила приличия. Старик охранник сказал, что У Юцай действительно работает здесь. И сейчас спит на седьмом этаже в одной из квартир без отделки, где еще не установлены ни двери, ни окна.

Заслышав шум, Юцай спрыгнул с кровати и встал передо мной в чем мать родила, вытаращив глаза и разинув рот до размера решета. Руки парня дрожали так, будто в холод его обдували два вентилятора. Не думаю, что такими руками он мог бы что-то удержать или бросить. Юцай даже представить не мог, что к нему кто-то когда-то придет.

Глупый Юцай!

Он обнял меня и спросил:

– Что, за-за-за-был мое молочное имя? Ты, ты, ты… что ты здесь забыл?

Я ответил:

– Старик охранник любезно дал мне знать, что ты на седьмом этаже.

– Ты про Лао9 Чжу? – уточнил Юцай. – Мастер Чжу родом из нашего уезда. – Поспешно одевшись, приятель посмотрел на часы: – Черт, уже половина третьего! Почему ты только сейчас пришел? Что и где ты делал? – Говоря это, он косился на некрашеную стену. На вбитом в нее гвозде висела котомка, а в той лежали походная миска и палочки.

Я спросил – могли бы мы что-нибудь перекусить? Найти его было нелегко, и я умираю от усталости и голода.

– Ты же говорил, что, если я приеду в этот город, можно обратиться к тебе за помощью!

После этих слов Юцай готов был подать в миске свое собственное сердце.

– Сейчас! Сейчас! – засуетился он. – Что же ты раньше не пришел?!

Я ответил, что просто заглянул повидаться, а вообще… опаздываю!

– Ложись спать, уже почти три часа, – тихо, но твердо произнес земляк. – Давай, давай! – Он указал на кровать, стоящую напротив той, где спал сам. – Вот, ложись сюда.

В этот чертов день я мечтал о возвращении домой! Но тут внезапно почувствовал невероятное облегчение, мое тело словно растеклось по лежанке. Это лучшее, что случилось со мной за проклятый день. Деревянная кровать, покрытая сеном. Недавно выстиранные простыни. Какими мягкими они были! Толстое теплое одеяло! Как же мне стало хорошо! Я почувствовал, как дико устал. Спать хотелось так сильно, что, закрыв глаза, я уже не мог разлепить веки даже на мгновение. Но необходимо было продолжать говорить. Говорить – вот единственно верное средство, чтоб не уснуть.

Мы с Юцаем лежали на кроватях и вспоминали наши родные места, рассказывали друг другу о том, что произошло с нами за последнее время. Чтобы не отключиться, слышать и понимать, о чем он говорит, улавливать смысл его слов, я всеми силами старался разлепить веки, отчаянно пытался бодриться. Но слова Юцая были похожи на нити, связанные в гордиев узел, я не улавливал в них логики. И думал: «Дай же мне передохнуть, приятель… дай поспать!»

Вдруг он спросил:

– Так ты закончил школу?

– Да.

– И что, стал аспирантом?

– Стал.

– Будешь здесь работать?

– Буду.

– Госслужащим?

– Угу.

– Будешь университетским преподавателем?

– Угу.

Он вдруг сел, завернувшись в одеяло, поджал ноги и сказал:

– А я почти поступил на службу в ВВС. Почти стал военным летчиком.

– Правда? – поинтересовался я.

– Правда. Но тут вот что: к сожалению, у меня на теле стригущий лишай. Если бы не это, и если б моя мать лечила меня не домашними средствами, а по науке, я был бы пилотом.

Мне захотелось его подбодрить:

– Не волнуйся, ты попадешь на небеса!

– Раньше моя двоюродная тетка и вся ее гребаная семейка смотрели на меня свысока. А сейчас она сама никто… Ладно, забудь. А секретарь парткома все еще этот негодяй Лао Цай? Его дочь совсем не похожа на него. Она такая… живая! А кожа у нее как лучший белый фарфор!

Я вздохнул и уснул … Кровать была теплой и удобной…

Утром Юцай угостил меня шикарным завтраком: соевое молоко, лепешки с кунжутом, хворост, острый суп и соленья. После этого я отправился в университет, чтобы наконец доложить о прибытии… И только тогда получил свою законную койку.

Кроме меня в общежитской комнате жили еще три человека.

***

У каждого города свой запах и свои особые черты.

Сможешь учуять запах города? Распознаешь аромат песка в ветре? Нет? А он там есть!

Раньше через город протекала река Хуанхэ10, и Желтая река оставила о себе память в аромате песка. Со временем песок превратился в незаметную глазу пыль, но запах его город помнит. Он немного сладкий и слегка соленый, тяжелый, вяжущий, отдает сыростью. Город стоит на пересечении транспортных путей Китая, он, как и люди, в нем живущие, – всегда на распутье. Через него проходят авиасообщение и железные дороги, трассы расползаются во все стороны света – на восток, запад, юг и север11. Раньше здесь было также два водных пути: по рекам Хуанхэ и Хуайхэ12, и куда только не плавали по ним корабли.

Знаете, город, куда я приехал, – это большой перекресток. Многочисленные кочевники добредают до него, осматриваются и уходят. Но история его так богата, что не выразить словами! На перекрестках люди оставляют свое ненавидимое прошлое и смотрят на столь желаемое будущее. Здесь царит атмосфера рынка, которая насквозь пропитала городской быт: угрозы и недоверие к незнакомцам, быстрые договоренности, никаких долгосрочных обязательств. Но стоит пожить здесь некоторое время, и привыкаешь, город становится родным, уютным.

Город находится на Чжунъюань13, и я внимательно изучил его. Темп жизни здесь, в провинции, естественно, намного ниже – минимум в два раза, – чем в мегаполисах. Если же темп увеличится, людской поток будет течь быстрее, и связи между людьми станут более сложными. Отношения складываются в зависимости от социального статуса. Отделы и подразделения то объединяются, то разъединяются, меняются уровни управления. Люди в подразделениях смешиваются, люди в семьях смешиваются, дома на улицах смешиваются. Днем люди живут работой, вкладывают в нее всю душу; а ночью отдушиной рода человеческого становится свет фонарей. Огни влекут к себе и указывают путь. Если не будет света, город умрет.

Когда я только приехал в этот город, спрашивал у прохожих: «У меня на лбу что-то написано?» Горожане, улыбаясь, отвечали, что ничего там нет. Но почему тогда даже торговцы, которые продают в переулках еду, смотрят на меня с подозрением? Разве они сами не приезжие? Почему меня воспринимают как чужого? Почему я не могу стать местным? Я преподаю в университете. У меня есть жилье, есть связи, есть работа, чего им еще надо?

На пятый день после заселения в общежитие я пошел в кабинет завхоза, чтобы одолжить плоскогубцы. Комната, где я живу, расположена рядом с котельной, которая гудит и шумит весь день напролет. Да еще и окно скрипит из-за ветра. Вот я и хотел взять плоскогубцы, чтобы починить окно. И не предполагал даже, что с завхозом состоится подобный разговор.

– Ты кто?

– Я преподаватель этого университета.

– Приезжий?

– Да.

– Плоскогубцев у меня нет, но, по-моему, они лежат в сумке, что висит на стене в котельной.

– Я хотел бы одолжить их некоторое время. Можно?

– Нет. На время брать нельзя.

Позавчера завхоз стремглав бросился менять лампочку какому-то низкорослому служащему. А мне даже плоскогубцы одолжить нельзя! Я был в ярости. Разве это не издевательство? Развернувшись, я вышел из кабинета и отправился магазин, чтобы купить плоскогубцы за три с половиной юаня. И даже не потому, что мне так уж нужны были плоскогубцы, а для самоуспокоения.

По приезде меня определили на годичную стажировку к преподавателю на кафедре. Мне это очень нравилось: я всегда первым приходил на работу, набирал воды и выбирал место, где сесть, а уходил последним. Встречая кого-то, я кивал, пожилым людям уважительно улыбался… Как-то по дороге в университет, ко мне вдруг обратился почтенный профессор:

– Эй, новичок, ты не видел мою коробку?.. Что, приезжий?

Я был подавлен. Почему в его глазах я «новичок»? Почему приезжий? Вернувшись в свою комнату, я посмотрел в зеркало. Почему все считают меня нездешним? Что меня выдает?

Должен признаться, по натуре я волк. Да, в душе я настоящий волк. Пытающийся надеть овечью шкуру. Я смешался с городскими, и приходится методично осваивать роль «овцы». Я кланялся и улыбался, когда видел кого-то. Кланяться нужно с известной долей почтительности. Знаю, все те, кто работает в сфере образования, – общественные деятели, и у них должно быть чувство дистанции. Вы не можете быть слишком фамильярным, слишком замкнутым, не должны расплываться в глупой улыбке. Вы должны вести себя так, будто встречаетесь со старым знакомым в публичном месте. Надо говорить легко и без раздражения. Это требует практики.

Со временем я стал чувствовать город. Ощущения складывались из опыта. Чтобы стать своим, я постоянно совершенствовался. Обнаружил, что хожу быстрее и интенсивнее, чем обычный горожанин. Это выдавало во мне «новичка» и приезжего. Нужно было замедлиться, ходить спокойнее, более расслабленно. Однако и не слишком медленно. Иначе будешь выглядеть нерешительным, и охранник у ворот обязательно остановит и спросит: «Вы кого-то ищете?» Так вот, я клал подмышку две книги и смотрел вперед немного отрешенно. Долгое время практиковал этот метод ходьбы, шел ни быстро ни медленно. Ночью прогуливался по кампусу университета в одиночестве. Мне очень нравилась царившая ночью атмосфера спокойствия.

Но прежде чем я по-настоящему стану волком в овечьей шкуре, мне придется еще долго притворяться. Нужно обрести правильную «упаковку». В то время это понятие было новым, его еще почти никто не использовал. А я узнал его, когда сразу после первой зарплаты пошел за вещами. Купил одежду на оптовом рынке рядом с железнодорожным вокзалом, там продавались подделки известных брендов. И вот в такой одежде мне стало удобнее ходить по улицам и университету. На меня перестали смотреть как на приезжего. Хотя все, что у меня было в этом городе, – это лишь койка в общежитии.

Я много читал, все свободное время проводил в библиотеке. В 1980-х чтение было безумно популярным. Выбирал книги отечественных и зарубежных авторов разнообразной тематики: это были история, философия, психология, художественная литература, изучал биографии известных людей со всего мира: от Гегеля до Шекспира, от Гитлера до Никсона, от Помпиду14 до Танаки Какуэя15. Я знаю, каких авторов можно пролистать, а каких лучше читать с карандашом… Книга – мое оружие. В университете человеку, не обладающему знаниями, трудно выжить. Да и для того, чтобы иметь дело с городскими обывателями, словарный запас должен постоянно пополняться.

За университетом находится здание в форме буквы «Н», известное также как «Солнечное». Так оно называется, потому что выходит окнами на север и юг и очень хорошо освещается. Наверху – облупившаяся краска на карнизах, а внизу – старинная стена красного цвета. Перед крыльцом стоят колонны в китайском и западном стиле, полы в коридоре – из красного дерева. Перед зданием разбит густой, основательный парк. В нем две цветочные клумбы, ряды гвоздик, к багряным стенам прилегают красные листья кустарника. Это здание, в котором живут только профессора. В каждой квартире три спальни и гостиная. Время от времени из коридора выходят аккуратные домработницы в красных пластиковых тапочках и, покрякивая, несут корзины для покупок. Вот туда я и стремлюсь.

И однажды наступил момент, когда я смог сказать: «Пришло мое время». Доценту внезапно стало плохо посреди занятия. Ко мне обратился взволнованный заведующий кафедрой Вэй и попросил временно заменить коллегу. Я поинтересовался, о чем лекция. Он ответил:

– Конспекты Лао Чжоу лежат на столе, вы можете просто воспользоваться ими.

Вэй намекнул, что группа хорошая и студентов можно отпустить пораньше. И я пулей помчался в аудиторию.

Я ждал этого момента. Не сомневался, что готов. Но не подозревал, что моя первая лекция будет проходить в самой большой трапециевидной аудитории университета. И вот я вошел туда со своей тетрадью. Поток был большой, около трехсот-четырехсот студентов. Я поначалу даже растерялся. Вдруг забыл, что говорить. Немного запаниковал, увидев, сколько народу собралось. Но вовремя вспомнил фразу, которую слышал в детстве от секретаря первички16 Цай Гоиня: «Когда стоишь на сцене, представь, что все люди, которые на тебя смотрят, – это капуста, просто капустные кочаны на поле!» И я применил слова Цай Гоиня на своей первой лекции: разговаривал с кочанами капусты. Прежде чем отправиться в аудиторию, я тайком пролистал в учебно-исследовательском кабинете конспекты Лао Чжоу. Старику пятьдесят девять, информация из его конспектов устарела еще до Культурной революции. Поэтому я добавлял новые данные. И прочитал студентам впечатляющую лекцию!

После трехсекундной паузы я написал на доске: У Чжипэн. Это мое имя. Я знал, что студентам его не сообщили, и решил это исправить.

Я говорил то, что однажды сказал мой первый учитель, которого прозвали «Медленный яд»:

– Вы знаете, что такое Манифест Коммунистической партии? Знаете, что его написали Карл Маркс и Фридрих Энгельс и он был издан в 1848 году в Брюсселе, столице Бельгии? А знаете самую известную фразу президента США Авраама Линкольна из Геттисбергского послания? Или, может, знаете, о чем говорил премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль, выступая в 1940 году перед палатой общин? Помните самое знаменитое высказывание из его импровизированной речи?

Чтобы не волноваться, я снова представил, что разговариваю с капустой. Затем прокашлялся и продолжал вещать, пока не прозвенел звонок. Студенты, смотревшие на меня широко распахнутыми глазами, зааплодировали.

После окончания лекции меня окружили. Девушки одна за другой показывали свои конспекты и кричали: «Учитель У! Учитель У, могу я задать вопрос?..» Я принял невозмутимый вид и внимательно смотрел на студенток, потом взгляд остановился на самой красивой из них. Ее кожа была белой, словно яичная скорлупа, а щеки при этом румяные, как наливные яблочки. Дымчатые брови напоминала листья ивы. «Может, я сделаю это… но пока нужно быть сдержанным», – мысленно сказал я себе.

Никогда не забуду тот день. 27 мая. 27 мая 1983 года, 7-й день после занятий. Три «семерки»17, поэтому я хорошо запомнил. В тот день она постучала в дверь моей комнаты. Звук был очень легким, как в телепрограмме: «Дон-дон, дон-дон».

Когда я открыл дверь, вместе с ярким светом в мою комнату ворвался аромат. Нет, это был не парфюм, но запах женщины, смешанный с запахом солнца – яркий, пламенный, сладкий. Она стояла у порога под водопадом солнечных лучей, в красном платье с короткими рукавами, и кожа ее рук блестела, подобно слоновой кости. Она молчала. Свет струился по красивой живой благоухающей коже. Таких женщин называют роковыми. Я думаю, само светило завидовало ей. Очнувшись от дурманящего сияния и аромата, я почувствовал ее дыхание, полное и легкое, напоенное вишневым запахом. Вишня – яркая, спелая, сочная. Дыхание девушки также напоминало о турфанском18 винограде – оно было кристально чистым, нефритовым. Так выглядит женщина, когда она уже созрела, когда она в самом соку. В этот момент я понял древний афоризм: «Дом убогий светом воссиял»19. Да, для этого и существуют женщины, только они могут наполнить жилище светом.

– Учитель У, – сказала красавица, – я студентка факультета иностранных языков и слышала о ваших лекциях.

Я был впечатлен ее словами, меня будто огрели дубиной по голове.

– Понимаю, – выпалил я.

– Извините, я вас не побеспокоила?

– Угу, – неуверенно сказал я, а потом поспешно поправился, – нет, нет, нет, нет, что вы!

Она рассмеялась. И улыбка ее была такой же сладкой как, чакчак, – о, я любил это лакомство в детстве больше всего! Она поняла мое смущение. У девушки были очень длинные ресницы, а глаза большие, как у оленихи. Рот – широкий, губы – мясистые, красные, свежие. Уголки рта постоянно растягивались в улыбку, обнажая белые ровные зубы. Нос был покрыт мелкими капельками пота, – мне казалось, что это сок ее спелой кожи, которому тесно внутри, и он выходит наружу, создавая сладостное благоухание. Как же это было потрясающе! Спелые вишни – самые вкусные.

Признаюсь, я изо всех сил старался скрыть восхищение, чтобы держать под контролем либидо. Но приходилось прилагать огромные усилия для подавления желания, сильного желания прикоснуться к ней. Белая и нежная кожа, мягкая, как шелк, плавная, как вода, яркая, как свет… Она сказала:

– Меня зовут Мэй Цунь.

– Мэй от слова «красота»20? – спросил я.

– Нет, от слова «слива»!

– У вас очень редкая фамилия, – заметил я. – Вы из ванов эпохи Шан или наследница маньчжурских знаменосцев?

Она удивленно посмотрела на меня, широко раскрыв глаза, улыбнулась и ответила:

– Не знаю… Я из Северо-Восточного Китая, из Маньчжурии.

Честно говоря, я тогда совсем потерял рассудок. С вами когда-нибудь такое случалось? Некоторые утрачивают возможность трезво мыслить от алкоголя, другие – от курения, есть те, у кого подобное непосредственно связано с едой… Но это не то же самое, что потерять голову от женщины. Я был словно околдован. Возможно, я слишком долго не общался с женщинами, и теперь мое сердце наполнилось солнечным светом и теплом женской красоты.

Целую неделю я ходил как хмельной. А когда очнулся через семь дней, почувствовал, что душа моя ежится от холодного воздуха. Я ощущал, что огромная сила толкает меня вверх! Сегодня не помню, о чем ей говорил тогда. Но четко помню это дивное опьянение.

Люди пьянеют по-разному. Вы не представляете, что я вытворял во время своего «сладострастного» запоя. Семь дней подряд бегал по стадиону, как сумасшедший! Мэй Цунь, ее зовут Мэй Цунь! Я жил напротив женского общежития, рядом с университетской спортплощадкой. Купил красную толстовку. Гулять так гулять! Надел ее и без устали носился как оголтелый. Каждое утро и вечер ходил на пробежку, а в остальное время готовился к пробежке. В течение этих семи дней у меня все время кружилась голова. Со спринтерского бега я переходил на трусцу, затем – на шаг, но продолжал двигаться. Утром, как только звонил будильник, я огибал котельную, студенческое общежитие и выходил на спортплощадку, чтобы просто взглянуть на Мэй Цунь! Ночью бегал по стадиону до тех пор, пока не гасли фонари, – лишь бы еще раз увидеть ее!

Но, к сожалению, видел девушку всего три раза.

Первый раз я заметил ее утром. Рядом со стадионом есть раковины на цементной платформе, чтобы студенты могли умыться. Она вышла из спальни с полотенцем и мылом. Волосы ее были собраны в простой конский хвост. Я замедлил бег, и как раз в тот момент она посмотрела в мою сторону. Я поднял руку для приветствия и скромно поздоровался:

– Доброе утро!

Она улыбнулась в ответ:

– Учитель У, вы бегаете?

– Да, упражняюсь… – я помахал ей и медленно двинулся дальше.

На лице Мэй Цунь сверкали хрустальные капли воды, и оно вновь напомнило мне наливное яблочко. Улыбка девушки запала в душу.

Второй раз я встретил ее ночью. Сначала возникла тень, туманный силуэт: тонкий, как яшмовое дерево, колышущееся на ветру, легкий, как летний лотос. Она стояла далеко, но мне и этого было достаточно. Я уже долго бегал и устал. Но отвести глаз от изящной фигурки не было никакой возможности.

В третий раз я увидел Мэй Цунь в сумерках рядом с аудиторией. Она поднималась по ступенькам и слегка улыбнулась, заметив меня. Улыбка эта была как луч света, как стрела: разорвав парчу и шелк, она вошла прямо в мое сердце! Я так сильно любил ее! Чувства мои не знали границ! И однажды посреди ночи я не выдержал, бросился к двери ее спальни и несколько раз постучал.

– Кто это? – раздалось из-за двери. – Я сплю!

Сердце мое бешено заколотилось. Резко развернувшись, я кинулся прочь. Я слышал свои шаги, громыхавшие, как петарды, а сердце просто выпрыгивало из груди. Я был до смерти напуган! За секунду добежал до тополиного леса на южной стороне стадиона и только там почувствовал себя в безопасности. Я задыхался и проклинал себя в душе самыми последними словами. Да! Я знал, что был не прав. Знал, что нарушил правила и корил себя за это. Я бегал по стадиону всю ночь, громко выкрикивая ее имя: Мэй Цунь! Мэй Цунь! Мэй Цунь!

Когда влюбляешься, можно сойти с ума. Я пока не сошел. Но вот вопрос: можно ли вообще преодолеть любовь? Можно ли противостоять этому искушению? Я пытался.

На восьмой день, после того как увидел ее, знаете, что я обнаружил? Бедность. Я понял, что совершенно беден. Меня включили в группу, проверявшую санитарное состояние общежития. Поэтому на легальном основании я вошел в комнату Мэй Цунь. В ее спальне стояли четыре двухъярусные кровати, в общей сложности там жило восемь человек. Моя любимая спала на нижней койке у окна. Я простоял перед ее кроватью около десяти секунд. От белья исходил легкий аромат духов. Как же мне хотелось лечь на кровать, аккуратно застеленную элегантными простынями в бело-голубую клетку и длинным белым покрывалом поверх! На полке у изголовья пристроился изящный чемодан из воловьей кожи. Он был приоткрыт, и внутри виднелись стопки одежды. Все чистое, аккуратно сложено! Также в изголовье лежало стеганое одеяло, очень дорогое шелковое стеганое одеяло (в то время подобное было не так просто купить). Под кроватью стояла пара изящных кожаных туфель-лодочек на низком каблуке (тоже очень дорогих). Кроме учебников и книг я заметил научно-популярные журналы «Поэтические записки» и «Популярные фильмы», подписку на них надо было оформлять самостоятельно, университет их не закупал. Еще я понял, что Мэй Цунь лакомка: на подоконнике стояли ярко разукрашенные жестяные коробки с печеньем, пакеты с ирисками «Большой белый кролик» и сухое молоко 10-процентной жирности. Заметил я и маленькие бутылочки с кремом для лица на основе древесных грибов и жемчужин, шампунь и другие женские мелочи, сделанные в Шанхае. Все вещи Мэй Цунь были высококлассными, если не сказать – роскошными для 80-х годов прошлого века.

Приложив некоторые усилия, я разузнал о положении семьи девушки. Родители обеспечили ей очень хорошую жизнь. Кроме того, она отлично училась, была лучшей в группе, единственной, кто получал повышенную стипендию. Выяснив все это, я почувствовал, что сердце мое забилось словно барабан: «О Боже, могу ли я себе позволить такую замечательную женщину?»

Честно говоря, меня это напугало. Ведь в городе ухаживать за женщиной, которая тебе нравится, – удовольствие дорогое. А ассистент без ученой степени получает всего пятьдесят два юаня в месяц. И как же я смогу ухаживать за такой красавицей?

Всю ночь я пребывал в мучительных раздумьях и бесконечно спрашивал себя: ты хочешь быть Цай Гоинем21? Или У Чуньцаем22? Я вспоминал о дяде, о родной деревне и о своем разбитом сердце, и мурашки бежали по коже. Забудь ее! Дурак! Ты возомнил себя городским жителем, раз тебе понравилась такая красавица. И – да! Я хочу быть своим в этом городе. Хочу добиться ее. И для этого мне нужен план, долгосрочный план охоты – «план волка». Нельзя торопиться. Нельзя спешить.

Итак, у меня появилась первая в жизни цель: я хочу эту женщину, хочу жениться на самой красивой женщине этого города. Но тут я предостерег себя: «Будь осторожен. Действуй тактически. Имей терпение».

И я начал осуществлять свой волчий план. Сначала нужно было защитить диссертацию и стать уважаемым лектором. После – получить звание профессора. Но диссертация – первое, что надо сделать, а это требует времени. Я больше никогда не пойду бегать на стадион. Мне дорога каждая минута. Я должен использовать все силы и все ресурсы для того, чтобы изучать имеющуюся литературу… Мне нужно залечь на дно, нужно затаиться. Нужно стать стрелой – только оттянув тетиву назад, можно выстрелить далеко вперед! Всякий раз, когда видел Мэй Цунь, я отворачивался и стремительно уходил прочь. Кусал язык, сжимал грудь, скрипел зубами! Но необходимо было держать себя в руках и твердо идти к цели.

И если бы не эти ужасные телефонные звонки, я добился бы всего, чего хотел. Я бы женился на самой красивой студентке нашего университета, носил позолоченные очки и кашемировый шарф верблюжьего цвета (мечта моего детства), начал бы подниматься по карьерной лестнице: старший преподаватель, доцент, профессор, проректор по науке, научный руководитель магистратуры и аспирантуры… Я стал бы всемирно известным ученым.

Но тут зазвонил телефон.