Читать книгу Книга жизни - Группа авторов - Страница 4

Дядя – мой благодетель и одновременно враг.

Когда мне исполнилось семь дней от роду, он встал под старой японской софорой, на которой висел храмовый колокол, высоко поднял меня, завернутого в пеленки, над головой и сказал:

– Это – ребенок всей деревни. Он общий!

Подобное заявление сошло дяде с рук, ибо к тому времени он уже был секретарем первички в Улян. Предыдущего партсекретаря после «Большого скачка»37 сняли с должности по обвинению в сокрытии и присвоении урожая. А дядя благодаря прошлым военным заслугам заступил на его место (случилось это на четвертом году его совместной жизни с У Юйхуа). Была зима, на поле оставалась только морковь. Но для голодных и морковь – пряник. Став секретарем, дядя продолжил политику предшественника, он тоже стал скрывать урожай, но с той разницей, что не тащил корнеплоды домой. Дядя приказывал срезать ботву, чтобы у контролирующих органов крестьянской общины создавалось впечатление пустого поля, а затем ночью созывал людей есть морковь. Не отходя от грядок, дабы не оставлять следов преступления.

Однако и дядю раскрыли. Начальник отдела народной вооруженной милиции Ху лично привез в Улян рабочую группу для проведения расследования. И суровым голосом сообщил:

– По минному полю ходишь, приятель! Смотри не подорвись!

Дядя сделал вид, что не понял:

– Не подорваться на мине, заложенной американцами?

Начальник Ху рявкнул:

– Узнаю, что вы скрываете урожай, под трибунал пойдешь!

– Ты будешь судить меня? – взбесился дядя. – Да разве не я рекомендовал тебя для вступления в партию? Разве не я замолвил за тебя словечко? Отвечай! И после всего этого ты возьмешь меня под стражу, Ху Жибай?

Дядя оглянулся на деревенских, стояла гробовая тишина. Глаза голодных людей горели зеленым огнем, словно они были призраками.

– Мы, честное слово, ничего не утаиваем, – спокойно продолжил дядя. – Поле чистое!

Начальник Ху сказал:

– Дружище, у меня есть ордер на твой арест. И я всеми правдами и неправдами добьюсь твоего снятия с должности.

Тогда дядя наклонился и прошептал начальнику в самое уху:

– Ну, если тебе так надо, есть недостача. Несколько полей моркови, всего около полутонны!

– И где все это?

Дядя похлопал себя по животу:

– Вот тут. Мы съели.

Ху Жибай забеспокоился:

– А вдруг комиссия найдет морковь?

– Да пусть ищет, – дядя махнул рукой. – Найдут – снимут меня!

Жители деревни называли Цай Гоиня мужиком с железным языком и стальными зубами. Ради них он рисковал жизнью, выгораживая перед милицией. И хотя дядя получил серьезное предупреждение, ему удалось спасти для земляков урожай с нескольких десятков му38. В результате каждой семье в Улян пришлось соблюдать «морковную диету» шесть месяцев кряду. Пока наконец спрятанные в земле корнеплоды не проросли и не стали вызывать тошноту и рвоту. Сегодня каждый знает, что морковь богата витаминами А и С, содержит кальций, и это делает ее очень важным продуктом здорового питания. А в те времена мы морковь ненавидели, она сидела у нас в печенках. Но, тем не менее, она спасла жизнь всей деревне и, конечно, мне тоже.

Когда я остался без матери, мне понадобилась кормилица. И родственники стали искать такую женщину среди соседок. Помните, я писал, что часто трогал груди, так вот, именно по этой причине: дядя носил меня из дома в дом и просил для меня молока. Происходило кормление под его неусыпным приглядом. Молока в те времена у женщин было мало, высасывать его было трудно, и пахло оно кислой морковью. Теперь бы такой продукт назвали «йогуртом с каротином и витамином С».

Всю свою жизнь я ненавижу морковь. Мое детство пропиталось ее запахом, и каждая моя отрыжка пахла гадким корнеплодом, а избыток каротина и витамина С вытекал из моей задницы! Соседки смотрели на меня, как на дуло пистолета с ядовитыми пулями, когда я бесстыдно «отнимал» живительную жидкость у их детей. И каждая соседка скрежетала зубами от ненависти! Но статус секретаря партячейки был как специальный пропуск, позволявший дяде ходить по дворам и требовать, чтобы кормящие матери заботились и обо мне тоже.

Да, женщины в деревне меня ненавидели. Они смотрели на меня, как на волчонка. И, хотя соглашались покормить, делали это неохотно. Еще бы, я не раз кусал их соски! Если б они занимались боевыми искусствами, думаю, изуродовали бы меня. Но, заискивая перед дядей, лишь журили и без конца тыкали пальцем в лоб, повторяя: «Ах ты собачка кусачая!», и шипели, сдерживая боль. (Кстати, возможно благодаря этому тыканью моя лобная кость весьма прочна, и я даже выжил после серьезной автомобильной аварии.)

Поначалу, когда соседки кормили меня грудью, дядя отворачивался, сидел на корточках во дворе и молча курил. Но позже привык и перестал стесняться, наоборот, наслаждался процессом так же, как и я. В деревне говорили, что я сосу ртом, а он «ест» глазами. Изредка, когда мужа кормилицы не было дома, дядя флиртовал с женщиной и даже помогал нескольким соседкам сцеживать молоко, при этом оно брызгало из соска ему в лицо!

Признаюсь откровенно, из-за меня репутация дяди сильно пострадала. Однажды была очередь женщины из семьи Гошэн меня кормить (позднее я стал называть ее третьей тетей). До сих пор помню, что у нее была родинка на груди, и родинка эта произвела на меня глубокое впечатление – я ее чуть не откусил! Как же кричала третья тетя, как она кричала! И что зубы у меня, как у злой собаки, и что я волчонок в овечьей шкуре! А я был постоянно голоден и вправду, вероятно, вел себя как волчонок. В тот день я долго сосал грудь третьей тети, но, кроме пота, ничего не высосал. Ведь в то злополучное «морковное» время и кормилица моя недоедала, кожа ее истончилась, всякое прикосновение причиняло тетушке боль, грудь ее сморщились так, что молоко невозможно было выдавить. Я злился, что нет молока, гневался и вдруг… услышал пронзительный крик! Вопли женщины из семьи Гошэн напугали всю деревню. На крик примчался дядя. В панике он схватил одной рукой третью тетю за грудь, а другой начал щипать меня за подбородок. Конечно, он хотел вынуть сосок женщины из моего рта! Однако когда прибежали соседки, они все поняли по-своему. Представьте картину: дядя вцепился в окровавленную грудь женщины из семьи Гошэн, и на груди этой болтаюсь я!

Много было потом разговоров. Наши семьи поссорились вусмерть. Глава семейства Гошэн избил во дворе свою жену (не посмотрел даже на ее больные соски!). А У Юйхуа окатила дядю ледяной водой, накричала на него и не пустила в дом ночевать!

Теперь, когда женщины видели моего дядю, они говорили: «Старый пес тащит злобного щенка, беда не приходит одна».

Да, в детстве я действительно был бедствием. А бедствием в Улян называли «кусок крысиного дерьма в кастрюле с супом».39 Казалось, вся деревня меня презирала, я был для земляков синонимом разрушения. И всякий раз читал в их глазах ненависть.

Но как только деревня собиралась по звону колокола, ненависть превращалась… в доброту. Да-да! О, как мудры были наши предки, изобретшие иероглифы! Как тонко удалось им прочувствовать сердца людей! Приглядитесь к символу «милосердие», он состоит из графем «два» и «человек». То есть иероглиф обозначает помощь одного индивидуума другому. Две переплетенные шелковые нити и сердце означают доброту. Людям нужно быть рядом, чтобы равняться друг на друга и уравновешивать один другого. Гораздо позже я понял, что доброту нужно внушать и взращивать.

Признаюсь, в детстве я совершал много плохих поступков, помимо того, что щипал женщин за зады и кусал за соски. И меня не раз наказывали. Страшнее всего было, когда дядя уехал в город на собрание, а земляки повесили меня на дереве. Вспоминая обо всем, что сделал, уверен: будь я постарше, за содеянное меня легко можно было бы упрятать в тюрьму.

В восемь лет я перешел во второй класс начальной школы и однажды решил заслужить похвалу, совершить что-то хорошее. Но вместо этого сделал все наоборот. В то время школа призывала «уничтожать главных вредителей»40, и каждый ученик должен был сдавать по три крысиных хвоста в неделю. Для семей в Улян это не было проблемой. Но для такого сироты, как я, подобная задача казалась трудной. Тем более что дядя уехал в город. Чтобы выполнить и перевыполнить задание, я поймал крысу, привязал к ее лапке веревку, окунул зверька (по совету старших товарищей) в парафиновое масло (его я украл из штаба бригады), веревку поджег и запустил грызуна в большую нору (которую заприметил накануне). Идея была проста: выманить дымом из норы всех вредителей и переловить.

Вот только план с треском провалился: у норы оказалось два входа-выхода, и подожженный мной грызун выскочил там, где я совсем не ожидал. А за ним в разные стороны прыснули еще шесть «хвостов», так что ни одной крысы я не поймал. Но это еще не самое плохое. Подожженная мной бедолага сначала прыгнула на стог сена, затем поочередно еще на три и, наконец, забежала в ближайший двор. В мгновение ока весь двор затянуло дымом! Катастрофа!

Когда примчались деревенские с ведрами, пожар был в разгаре! Четыре стога превратились в пылающие горы, их уже невозможно было потушить. И огонь продолжал распространяться. А неподалеку находился скотный двор, а за ним – амбар, где вся деревня хранила урожай… Кошмар!

В тот день ветер дул с северо-востока и помогал огню занимать все новые и новые позиции. Пламя вот-вот грозило добраться до скотного двора. Улянцы были в ужасе.

Некоторые вопили:

– Боже, как это остановить?

Другие беспомощно качали головами:

– Все пропало, все кончено! Наша деревня обречена!

И тут вперед выступил Лян Уфан, самый умный юноша в деревне. В голову ему пришла блестящая идея:

– Огонь уже не потушить. Девятый дедушка, третий дядя, даже не пытайтесь это сделать. Просто перекройте ему путь с южной стороны, тогда скотный двор и амбар не сгорят.

Люди вступили в яростную борьбу со стихией. И победили! Но один дом все же сгорел дотла, и двор был окутан ядовитым дымом. Стали искать виноватого. И те, кто посоветовал мне окунуть крысу в парафин, именно они тут же меня «сдали».

– Это он, это он! – кричали «знатоки повадок грызунов» и тыкали в меня пальцами. – Дю41, это сделал Дю!

Меня моментально схватили и вывели из толпы. Я затрясся от страха!

В качестве наказания меня повесили на дереве во дворе сгоревшего дома.

В тот вечер я понял, что взглядом можно убить. Вместе с летящим пеплом на меня хлынула ненависть. Она затопила двор. Мужчины, женщины, дети – у всех у них в глазах сверкали злобные огоньки, как у безмолвных голодных волков! Нет, они были даже страшнее, чем волки. Я попал в «море ненависти», в эпицентр давно сдерживаемых негативных эмоций. Все, что наболело внутри, вдруг перелилось через край, и я это видел в голодных глазах земляков. Казалось, они готовы съесть и меня, и друг друга. (Только спустя много лет я узнал, что такое «стадный инстинкт».) От страха я описался.

И в тот самый момент из города вернулся дядя. Спрыгнув с допотопного, тарахтящего на всю округу мотоцикла, он бросился во двор и с негодованием закричал (у него все еще был характерный северо-восточный акцент):

– Что такое?! Какой ублюдок это сделал?!

Люди тут же стали высказывать свои обиды! Перебивая друг друга, они давали волю эмоциям, и это напоминало взорвавшийся пороховой склад, или развороченное осиное гнездо, или собрание тараканов, вылезших вечером из многочисленных щелей. Мне припомнили все! Вывод был такой: связать и отправить меня в участок!

Когда народ наконец успокоился и глаза земляков потускнели, на Улян уже опустилась ночь. Дядя не проронил ни слова, лишь, заложив руки за голову, ходил туда-сюда под деревом, на котором я висел. Он, конечно, свирепел, но… молчал, пока люди не перестали брызгать слюной. А потом, подняв руку, указал на меня:

– Но… он ведь еще ребенок… Он ребенок!

Эту фразу дядя повторил девять раз подряд.

Слова были подобны касторовому маслу42. Дядя сыпал ими до тех пор, пока гнев в сердцах людей не угас. Толпа притихла. Кто-то закашлялся. Наконец раздался робкий голос:

– Мы только хотели припугнуть хулигана! Чтоб неповадно было.

И все стали повторять:

– Чтоб неповадно было! Да, чтоб было неповадно…

Дядя кивнул. И, указав на меня, вдруг сердито крикнул:

– Какой позор! Вот негодяй!

Что я говорил? Сила толпы! Власть толпы, ее влияние – заразительны. Ветер разносит это влияние по свету. А дует ветер повсюду. Он невидим, у него нет формы, зато есть результаты его присутствия.

В этих местах ветер называют экзотическим словом «сибирь». Так повелось еще с 60-х годов прошлого века, когда по радио часто упоминали о «холодном сибирском циклоне». Со временем понятие «холодный циклон» исчезло, зато термин «сибирь» укоренился в лексиконе улянцев. Подобное заимствование означает, что жители деревни не ксенофобы43.

Мои земляки отождествляют ветер с циклоном, поскольку и у первого, и у второго, по их мнению, сложная «холостяцкая» натура. И в том и в другом мои земляки видят величественную одухотворенность, всепоглощающую чувственность, жадное стремление к красоте и ожидание схождения с небес красавицы Лин44.

В этом смысле понятие «ветер» наиболее тесно связано с двумя другими – «любовь» и «прах». «Ветер», «любовь» и «прах» – это осознание как единой сущности разных периодов времени, вроде бы не связанных между собой. Или как образа воздушного змея в поэтических лучах предзакатного солнца с тянущейся за ним символической прядью оборванных тросов: прошлое уже позади, и оно больше никогда не повторится.

«Любовь» и «прах», объединенные «ветром», являются олицетворением времени. В понимании времени есть мистическая совокупность праха, созданного годами разрушений, и скрытой под слоем пыли любовью, готовой пробиться к солнцу, как крохотный росток, в любой момент. Но, независимо от времени, даже в безветренные дни может произойти чудо, и сквозь прах и пыль прорастет робкий стебелек любви.

И все же ветер оставляет свой след на всем, чего коснется: посмотрите на листья, все они разные45. Так и на лицах людей, как считают в Улян, прожитые годы оставляют следы «сибири», ветра, объединяющего любовь и прах.

В каждом регионе свои обычаи. Они отражают специфические привычки населения. Я уже упоминал, что жители Улян в основном едят лапшу: простую, суп с лапшой, овощные гнезда с лапшой и т.д. И во всякое блюдо добавляют чили. Это любимая приправа моих земляков. Острое здесь едят каждый день. А если употреблять в пищу много острого, на лице появятся прыщи. Поэтому, оказавшись неподалеку от моих родных мест, не удивляйтесь, столкнувшись с прыщавым юношей, будьте уверены, парень наверняка из Уляни.

Обычаи, связанные с едой, – основа основ. Затем следуют обычаи приема гостей. Когда ждете кого-то, следует приготовить минимум два блюда и подать вино. Сейчас некоторые считают, что вино – «культурный» напиток. Но это слишком высокопарно. Есть у вина оборотная сторона – пьянство. В Улян принято, чтоб пришедшие напивались до чертиков. Вот наивысшее гостеприимство! Если гость нализался в хлам, для хозяев это большая честь. Такого упившегося визитера нередко сажают в повозку и колесят с ним по всей деревне, чтобы показать, насколько хозяева достойные люди!

Еще один обычай нашей деревни – своеобразный культ циновки. Само слово «циновка» предполагает некое верховенство. Улян – это и место, где делают циновки, и место, где циновка – самая незаменимая вещь. Весьма удобно! Одно время тростниковые подстилки были «переносной» постелью. Самые важные и самые тайные мероприятия в деревне проходят на циновках. Например, заседания. А летом – вечеринки: принимающая семья готовит угощение и приглашает друзей. В сезон дынь идут на бахчу или устраиваются под деревом, у реки, во дворе, запасшись несколькими хрустящими плодами и табаком, садятся на землю и говорят с луной… О чем говорят, не знаю. Летними вечерами можно часто встретить молодых людей, отдыхающих на циновках. Это называется «прохлаждаться». Но, когда внезапно начинается дождь или ветер, циновку сворачивают и уходят в дом. Иногда – на сеновал. Куда конкретно и что в этом месте случается – о том молчат. Самые интимные вещи между мужчиной и женщиной по обычаю происходят тоже на циновках.

Я уже говорил, что, когда был младенцем, дядя таскал меня из дома в дом в поисках молока, и благодаря этому я изучил груди всех женщин деревни. А позже стал своего рода «негласным налогом» для жителей Улян: сначала меня кормили одни соседи, потом – другие. Это превратилось в принудительную обязанность: со временем на мой прокорм каждая семья стала выдавать по два катто46 пшеницы или пять катто кукурузы. Администрация все учитывала, вырученные деньги шли на мое обучение, от началки и до конца старшей школы, итого – 12 лет! Так сложилась моя жизнь.

Поступив в школу, я стал реже бывать дома, лишь раз в неделю приезжал за продуктами. И каждый раз отмечал в дяде какие-то изменения. Первое, что обнаружил, – дядя стал пить. Раньше он не особо любил спиртное, хотя мог позволить себе одну-две рюмки в обед. Но, став секретарем партийной ячейки, Лао Цай превратился в «почетного гостя» на каждой деревенской вечеринке – будь то день рождения или свадьба. Не пригласить дядю считалось позором! Помню, обычно уговаривать его пойти на то или иное торжество посылали женщин. Сначала дядя делал вид, что недоволен: «К чему это? Зачем мне туда идти? Что там делать?» Но женщины не отставали. В итоге дядя поддавался на уговоры и соглашался. Из года в год я наблюдал, как его пьянство поощрялось деревенскими. В даты важных праздников, когда к моим землякам приезжали родственники из других мест, а особенно в дни ярмарки, которая была вторым по величине событием после китайского Нового года, дядя посещал застолья пятидесяти семей!

Когда я шел за ним по улице, женщины широко улыбались, их лица расцветали, как подсолнухи. Все эти улыбки были для дяди! Женщины его ласково звали: «Лао Цай, а, Лао Цай?» Он же будто не обращал на тетушек внимания, шествовал с высоко поднятой головой и едва заметно кивал: «Угу, угу». А иногда заговорщически мне подмигивал: «Видел? Запоминай!» «Я все хорошо запомнил. Тринадцать!».

С какого-то времени дядя для удобства стал привязывать официальную печать деревни к поясу брюк. В ту пору ее надо было ставить везде, даже на выезде из поселения требовалось приложить. Раньше, когда какому-нибудь хорошему человеку приспичивало проштамповать документ, дядю могли отыскать среди дня и ночи, и ему приходилось бежать за печатью в офис. В конце концов ему это надоело, и тогда он привязал печать к поясу штанов. От частого использования чернила быстро кончались. Поэтому, чтобы печать сработала еще раз, дядя дул на нее со звуком: «Ха». Женщины сразу стали над этим подшучивать: «Ну что, Лао Цай, ха-ха?» или просто: «Ха?» Дядя мгновенно подхватил шутку. Когда видел, что кто-то пришел за печатью, лаконично спрашивал: «Ха?» (Дело в том, что в Улян «ха» также означает «поцелуй». И мне всегда было интересно, толковал дядя свои «ха» расширенно или просто дурачился.)

А еще я заметил, что дядя часто уходит из дома с циновкой. Летом он брал ее с собой на грядки с дынями или в камыши. Иногда с циновкой под мышкой сопровождал приехавших в деревню в командировку кадровых работников из уезда или коммуны. Сидя на циновке, проводил совещания с группой девушек, которые учились эти самые циновки делать. Случалось, расстилал подстилку у кромки воды и, когда его начинали кусать комары, кричал на всю деревню: «Комары! Тут комары!»

Что-то его явно сильно беспокоило.

Я упоминал, как у дяди из-за меня начались проблемы с репутацией (помните, он в панике схватил женщину за грудь). О дальнейших событиях знаю мало, поскольку был далеко, а доходившие до меня слухи казались весьма противоречивыми и явно преувеличенными не в меру живым воображением. И вот в тот год, когда я окончил школу, Мяо Гоань (директор улянской начальной школы, тоже приезжий, как и дядя) во время собрания уезда неожиданно получил новость: университет набирает студентов. Нужно рекомендовать способных учеников из детей членов коммуны. Мяо Гоань поспешно сел на мотоцикл и поехал в Улян, чтобы лично сообщить новость дяде, предполагая, что тот поддержит мою кандидатуру.

И правда, в глазах всей деревни я был бичом, саранчой, которая объедала земляков. Если б меня порекомендовали в университет, деревня наконец вздохнула бы с облегчением. Меня такой расклад тоже устраивал. В то время университетское образование не только было бесплатным, студентам также оплачивали расходы на проживание. Конечно, желающих было немало. Директор начальной школы сразу предупредил, что, хотя коммуне выделили три места, два из них уже заняты детьми высокопоставленных чиновников. Так что осталось лишь одно место, за которое борются тридцать бригад! Трудно сказать, удастся ли победить в этой гонке. Надо срочно подключать Лао Цая! Найдите Лао Цая!

Но как назло, в этот момент мой дядя куда-то исчез. Его искали повсюду, сто человек бегали по улицам и звали его, но не могли дозваться. Наконец Мяо Гоань сказал: «В колокол звоните! Он услышит звон и поймет, что дело срочное».

Колокол прозвонил трижды. И дядя наконец вышел. Он шел от камышового болота, в одной руке – циновка, в другой – мокрые штаны. Он не ожидал, что на улице будет столько народа, и смутился. Даже попытался объясниться: «Ну, я тут, когда мочился, порвал штаны…»

Люди смотрели на него и не слушали объяснений. Их взгляды были прикованы к брюкам дяди. Колокол звонил трижды, а он не выходил. Он что, так долго мочился?

У Юйхуа была в толпе с ребенком на руках. Передав малышку кому-то подержать, она подошла к дяде и залепила ему две звонкие пощечины. Затем, не сказав ни слова, забрала дочку и ушла.

Дядя присел на корточки (у нас в Улян это называется «поза стога») и прислонился к старой акации, на которой висели часы. Выражение лица его было растерянным, он смущенно повторял: «А в чем дело? Что случилось?» Снова упомянул, что порвал ремень на штанах, когда мочился. Но это, конечно, не соответствовало действительности. Хотя людям хотелось верить дяде! В Улян люди поверят любому человеку с положением, даже если это противоречит здравому смыслу. Больше того: земляки мои обычно верят не своему сердцу и глазам, а правилам. Словом, дальше выяснять, как дядя порвал штаны, не стали.

Директор начальной школы Мяо Гоань рассказал, что есть возможность определить меня в университет. И добавил: «Надо торопиться. Кандидаты из тридцати деревень претендуют на одно место. Я слышал, что это будет решаться завтра на собрании. Может, нам приготовить какие-то подарки?»

Вся деревня хором сказала: «Пусть едет! Пусть едет». Сильные, звучные возгласы посыпались из горячих глоток.

Я встал рядом с дядей. Он прислонился к солнечной стороне дерева, я – к теневой. Я раскраснелся (в то время я еще не утратил способность краснеть), и сердце мое заколотилось сильнее.

Люди ждали, что скажет дядя, но он молчал. И я знаю, почему. В случае согласия на мое поступление дяде пришлось бы пойти к Лао Ху, начальнику отдела народной милиции. К тому самому Лао Ху, который был когда-то его сослуживцем. И что, дядя должен дарить ему подарки? Ну уж нет! Не желал он умолять Лао Ху, мой дядя все еще хотел сохранить человеческое достоинство!

Деревенские пустились его уговаривать. Люди окружили дядю, требуя дать ответ. Они считали, что я обязательно должен ехать, и даже стали предлагать варианты подарка для Лао Ху. Кто-то вспомнил, что осталось несколько канистр солярки, кто-то – что в сельском магазине есть хорошие сигареты, и можно «купить» их в кредит. Иные считали, что сигарет мало, надо бы добавить к ним еще вино. Но ехать надо непременно! А что подарить – найдем!

Я был благодарен землякам до слез. Речь шла о моем будущем! Мне хотелось взять дядю за плечи и хорошенько встряхнуть, заставить говорить, поддержать меня.

Глаза всех улянцев были направлены на дядю. Их взгляды, с одной стороны, красноречиво умоляли его отправить меня прочь, а с другой, все еще отражали любопытство по поводу порванных штанов. Лао Цай по-прежнему пытался оправдываться, но люди не слушали его объяснений… Аргументы деревенских в пользу моего отъезда становились все более и более весомыми. Они нашли вполне благовидный предлог: я сирота, а сироте помогают. И это правда. Хотя за каждой правдой в этом мире стоит множество факторов. Но люди говорят только о причине и молчат об обстоятельствах.

Дядя выглядел беспомощным, как нашкодивший котенок, от ответа ему было не уйти. А дома ждали нешуточные разборки. С большим трудом он приподнялся и сказал плачущим голосом: «Ну что ж, лицо мне, видимо, не сохранить».

Той же ночью дядя отправился на своем допотопном мотоцикле отвозить подарки и вернулся только на следующее утро. Возможно, ему пришлось долго сидеть перед дверью Лао Ху. Дядя хотел сохранить лицо, но обстоятельства не позволили. Всю ночь он пил с бывшим сослуживцем и едва доехал до дома. А как только слез с седла, рухнул в соломенную кучу во дворе почти в бессознательном состоянии и пробормотал, не открывая глаз, любопытным землякам: «Дело сделано».

Да, я поступил в университет не так, как вы. Меня туда не приняли, а послали. Хотя тридцать бригад хотели получить это место, оно досталось именно мне. Деревне Улян мое место обошлось недешево: несколько канистр солярки, табак, вино и «доброе имя» дяди. Когда пришло заветное извещение о зачислении, тонкий листок бумаги, знаете, что я почувствовал? Я сказал себе: «Прощай, Улян, больше мне не придется смотреть этим людям в глаза».

В философской паре «форма и содержание» нельзя недооценивать форму. В некотором смысле форма и есть содержание. Получив извещение, я опять объел всю деревню! Люди приглашали меня к себе и угощали лучшими блюдами, говорили мне разные приятности. Люди приукрашивали каждую деталь моей жизни. Я больше не был бичом: для земляков я стал самым умным молодым человеком. Мы ходили по гостям вместе с дядей. И в один из дней он, напившись, похлопал меня по плечу и занудил: «Ну в чем я провинился, скажи? У меня действительно порвались штаны».

В день отъезда вся деревня пришла меня проводить. Уезжал я со смешанными чувствами. И земляки мои тоже были в смятении. С одной стороны, они проявили великодушие и доброту, с другой – перестали относиться ко мне как к мальчишке. Будто я стал чиновником47. Будто они отправляли не студента, а будущего офицера запаса48. Как бы то ни было, с собой мне дали постельное белье, тазик, испекли пирог с хурмой, наварили яиц в дорогу. Деревенские плакали, и я плакал тоже. Напоследок земляки спросили:

– Дю, ты вернешься?

– Да, – ответил я. – Вернусь после праздников.

Я чувствовал свободу. Хотя в глубине души понимал, что без извещения, без этой бумажки я – ничто. И если б мог, я бы не вернулся.

Я думал, что, наконец, мне повезло, но ошибся.

Ссора между дядей и У Юйхуа приняла серьезный оборот. Инцидент с порванными штанами послужил толчком для их продолжительной размолвки. Когда дядя вернулся домой, У Юйхуа неожиданно сделала ужасную вещь: она вытащила за щиколотки из кровати младшую дочь, которой было на тот момент чуть больше года, и понесла ее вверх ногами, злобно говоря: «Сейчас выброшу эту кучу дерьма! Пусть сдохнет!»

Дядя ошарашено застыл, малышка была его любимицей. У Юйхуа родила пять детей подряд, все девочки. И хотя из них выжили только три, женщине надоело целыми днями стирать грязные пеленки. В ее глазах каждый ребенок был обузой, бедствием, которое принес мой дядя. Видимо, У Юйхуа хотела причинить мужу столь же сильную эмоциональную боль, от какой страдала сама. А ребенку все было нипочем! Малышка висела вниз головой, и ее красивые миндалевидные глаза лучились светом. В руках матери она чувствовала себя в безопасности.

Дядя просто озверел от поступка жены. Он подлетел к У Юйхуа как ядро, выпущенное из пушки, взял дитя на руки, сбил женщину с ног. А когда ребенок снова оказался в кровати, дядя с тетей сцепились не на шутку. Они катались по полу, как две грязные свиноматки. Опрокинули деревянную подставку для умывальника, затем связку тканых циновок, переломали стебли тростника, разбили своими задницами кувшин с водой в углу дома. На стенах оставались весьма заметные следы после подобных драк: глубокие и поверхностные, высокие и низкие, ровные и извилистые – жилище хранило полную историю ссор тети и дяди. Четыре внутренние стены дома стали для них бойцовским рингом, где родственнички могли помериться силой в любое время. Их ноги громко стучали и сбивали со стен побелку. В то время дядя круглый год носил ботинки на резиновой подошве, а У Юйхуа – туфли из кожи и ткани, которые дядя подарил ей на свадьбу. Два типа следов этой обуви то пересекались, то накладывались друг на друга, образуя замысловатую линию жизни.

Сначала они дрались только в доме, тайком, в темноте, и старались не оставлять синяков на лицах друг друга. Позже перенесли баталии во двор. На улице дядя никогда не сопротивлялся, и У Юйхуа постоянно выходила победительницей. Ругательства тетушки были похожи на «новости» из деревенской радиорубки, вещавшей каждый вечер по расписанию. Проклятия – яркие, сочные – вылетали из ее тонких губ как бобы из стручка! Она ругалась как комик, находила красочные сравнения, одновременно изысканные и меткие, точные и смачные. Некоторые говорят, что этот дар тетушка получила в наследство от своей седьмой бабушки – лучшей ругательницы в деревне. Первая фраза всегда звучала одинаково: «Ты не человек, ты гречневая лапша с клеем, ты кроличье дерьмо с тесьмой, ты городская гипсовая статуя, что все еще пытается сохранить лицо! Но собакам, свиньям и гнидам не нужно лица!» Поначалу соседки пытались ее успокаивать, но потом перестали даже пытаться.

А дядя давно потерял лицо. В бескрайних болотах у деревни Улян. Сплетни могут нанести существенный вред репутации. Не хочу называть имена женщин, которые, по слухам, вступали с ним в связь. Они мне как родственницы. Может, во время крайней материальной нужды им просто не хватало того, что они называли «ха-ха». Кроме того, жизнь и самого дяди была слишком непростой. Его существование было сплошным страданием. Приходя домой, он неизменно нарывался на ссору либо драку. Поэтому ему необходимо было хоть где-то когда-то с кем-то расслабиться и отвлечься. Возможно, так он давал выход эмоциям. Разве циновки не предназначены для того, чтобы увести человека в бескрайние поля под усыпанное звездами ночное небо? Разве они не для того, чтобы люди на них спали? В Улян слово «шуй» имеет два значения: «спать» и «ночевать».

В какой-то момент началась слежка. Настоящая партизанская война. Каждую ночь дядя уходил с циновкой. А У Юйхуа его выслеживала, как истинная охотница. Она держала младшую дочь в одной руке, фонарик в другой. География поисков постоянно расширялась. Длинные ноги-шесты могли пройти десятки километров вокруг деревни за одну ночь и при этом не устать. Иногда тетушка в кромешной тьме обходила поочередно дома всех деревенских вдов и стучала в двери каждой из них, чтобы узнать, в какой постели на сей раз ночует мой дядя!

Долгие годы семейных ссор сделали У Юйхуа похожей на сторожевую собаку: она могла учуять запах дяди по ветру. Также могла по запаху найти какие-то мелкие улики. Например, длинные волосы на одежде или теле мужа, пустой спичечный коробок в камышах, кусок бархатной тесемки, свисающий с тростника. Найдя улики, она еще больше возбуждалась и начинала расследование. Иногда даже кричала в темноте, обращаясь к звездам: «Поймаю гада! Поймаю его с голой задницей!» Фонарь тетушки освещал пространство на целый километр. Длинная линия света металась по ночному небу, пугая припозднившихся жителей Улян.

У дяди тоже был фонарь. Я ему подарил с первой стипендии. Ведь кроме пенсии по инвалидности в размере семи юаней в месяц, Лао Цай не имел ничего своего. Всем распоряжалась У Юйхуа. Всякий раз, когда два фонаря светили вместе, будь то во дворе, в камышах или в поле, на лицах моих родных можно было прочитать горькую ненависть. Каждый раз, когда У Юйхуа натыкалась на дядю, на лице ее появлялось выражение удивления, будто тетушка спрашивала себя: «Как я могла выйти замуж за этого человека?» Дядя же в такие встречи просто молча гасил фонарь, будто ему было невыносимо вспоминать жестокость лет, прожитых с У Юйхуа.

Ненависть накапливалась день за днем, месяц за месяцем, и со временем стала образом жизни дядюшки с тетушкой. Иногда они начинали ругаться с самого утра. Это стало для них такой же обыденностью, как поесть жареных бобов. Чаще всего в разборках слышалось слово «смерть». Оно соскакивало с языков ритмично и звонко, звенело как исправная шестеренка: «Умри, черепаха»49, «Чтоб ты сдох», «Сдохни скорей», «Глаза б мои тебя не видели»… При этом никто никогда не заводил речь о разводе. Никто из них не предлагал другому развестись.

Возможно, подсознательно дяде нужна была «война» с женой. Шестнадцать лет он сражался по-настоящему, и теперь, в мирное время, когда не свистели снаряды, чувствовал, что ему чего-то не хватает. Может, привык быть начеку, может, нуждался во враге, который держал бы его в постоянном тонусе? И если, придя однажды домой, он не обнаружил бы там скандалящую У Юйхуа, наверняка спросил бы: «А где наша мама?»

Позже я понял, что эмоционально «ненависть» и «зависимость» вполне могут уживаться. Для тетушки это было своего рода постоянное противостояние. Она находилась в ментальном тупике. Ты ненавидишь меня, я ненавижу тебя, но я скорее превращусь в пепел, чем позволю тебе уйти. На самом деле в отношениях тетки и дяди присутствовал элемент теплоты, молчаливое согласие со свершившимся фактом замужества, взаимная забота, основанная пусть и на враждебности, понимание абсурдности сложившегося противоборства. Если б дядя ушел из дома, У Юйхуа непременно задала бы вопрос: «Дети, а где папа?»

Дни подобны текущей реке, а бесконечные проклятия превращаются в постоянные волны и брызги. Такая жизнь похожа на монотонный скрежет пилы. В редкий день, когда эти двое не ссорились, соседи удивлялись. Тогда в деревне говорили: «Что-то сегодня тихо».

Однажды произошло страшное событие. Вэйсян, младшая, пятая дочь и третий выживший ребенок в семье, укусила дядю так, что чуть не отгрызла ему кусок ноги! Девочке тогда было шесть. Она с годовалого возраста сопровождала мать в походах по полям и болотам в поисках отца. Глаза ее были хорошо приспособлены к темноте и ярко светились ночью, руки девочки постоянно теребили одежду матери. Ругательства У Юйхуа сопровождали малышку повсюду – и дома, и на улице, и на болотах, и на мельнице. В течение пяти-шести лет маленькая Вэйсян впитывала негатив родительницы. Мать никогда ей не улыбалась, либо била ее, либо ругала. А отец, хоть и редко приходил домой, очень любил младшую дочь и каждый раз тайком пичкал ее конфетами.

И вот, когда девочке исполнилось шесть, мать с отцом, по своему обыкновению, снова подрались в камышах. В этот момент маленькая Вэйсян подбежала к дяде и внезапно сильно укусила его за ногу. Всего один укус! Отец замахнулся на любимицу, но до удара не дошло. Он внезапно закашлялся и заплакал: глаза дочки пылали ненавистью. О да, эти глаза были наполнены тучами жалящих муравьев. Не понимаю, как У Юйхуа удалось посеять столько злобы в маленьком сердце Вэйсян!

Так у тети появилась союзница.