Читать книгу Книга жизни - Группа авторов - Страница 2

Первый звонок был с незнакомого номера. Старческий голос в трубке произнес:

– Что, забыл, небось, меня? Я твой дядя.

Я яростно выругался про себя: «Дядя?! Черт тебя дери! Какой такой, мать твою, дядя?» Но тут в трубке зазвучал женский голос:

– Дай мне поговорить!

Я узнал голос: это была родственница из семьи Гошэн, третья тетя по старшинству. В детстве, помню, она кормила меня молоком. И хотя в нем были какие-то черные точки, я был признателен ей за заботу.

– Здравствуйте, тетя, – пробормотал я.

– Ну что, забыл, небось, как третья тетя подтирала тебе слюни, – продолжала она.

– Расскажите, как у вас дела.

– Мой родной племянник, сын моего сводного брата поступает в университет. Ты в городе, и ты должен ему помочь!

– Милая тетя, сколько баллов он набрал на экзаменах? – осторожно поинтересовался я. – В какой школе он учился? На какой факультет хочет поступить?

– Передаю трубку твоему дяде, он все расскажет. Слушай его внимательно.

Возражать было бесполезно. Не признаваться же, что в городе я – никто, всего лишь ассистент преподавателя, и все, что у меня есть, – это койка в общежитии… Нет, так сказать я не мог. Поэтому ответил уклончиво:

– Ну, не знаю. Я подумаю.

– Давай я тебе денег дам. Хочешь, дам тебе денег, потом вернешь?

Ох, как же все непросто! В голодные годы тетя поила меня молоком, как я ей откажу?! Но с чего начать?

Сначала я обратился к заведующему кафедрой, и господин Вэй посоветовал сходить в приемную комиссию:

– Члены приемной комиссии могут помочь в вашем вопросе.

– А кого мне там спросить?

Заведующий косо посмотрел на меня, и я густо покраснел.

– Пойдите к председателю, я ему позвоню.

В то лето я забегал в приемную комиссию по сто раз на дню: искал рябого председателя. Но в комиссии было много рябых, и найти главного оказалось сложно. Я использовал все свои скудные связи, тянул за все ниточки. Даже спрашивал у студентов из провинциальных городов об их опыте поступления, чтобы понять, как помочь племяннику третьей тети. На экзаменах тот набрал 387 баллов. Ему не хватило всего одного балла, проходной в том году был – 388. Мне стало жаль парня.

И тут снова зазвонил телефон. Это была третья тетя. Она спросила:

– Как дела? Как продвигается поступление сына твоего дяди?

– Ничего не получилось, – вздохнул я. – Ему не хватает одного балла.

– Сколько?

– У него 387, нужно 388, не хватает одного балла.

– Всего лишь одного балла? Ерунда какая! Обрадуй меня, скажи, что племянник поступил.

Разговор начинал раздражать.

– Тетя, я за это не отвечаю. Система экзаменов, введенная по всему Китаю, едина, и никто не может повлиять на результаты.

– А ты разве не работаешь в университете?

– Я, я, я… – мне не удавалось подобрать слов.

– Ну, знаешь, дурная твоя голова, прошу последний раз. Помоги юноше. Я когда-то не жалела для тебя своего молока, все отдавала до последней капли. В общем, завтра приеду к тебе с твоим братом. Что хочешь делай, но ты мне должен!

Вечером, стиснув зубы, я взял две бутылки вина и сигареты и пошел с этими подношениями к господину Хэ из приемной комиссии. Хотел попросить его помочь, чтобы моего родственника зачислили в университет. Таким образом я бы помог своей деревне.

Я навел справки, где найти председателя – в комнате 302 6-го блока 2-го корпуса Департамента гражданских дел. Мне сказали, что невестка господина Хэ работает там, и она нашла ему квартиру подальше от посторонних глаз.

Окна светились, значит, мне дали верную информацию. Я в первый раз шел дарить «подарки» в одиночку. У меня не было никакого опыта. Я трясся, как заяц, казалось, что на меня все косо смотрят. Долго стоял в коридоре, три человека ждали председателя наверху и еще трое – внизу. Всякий раз, когда я набирался смелости подняться и постучать в дверь, на лестнице появлялись какие-то новые личности. Обнаружилось, что множество людей знают сюда дорогу. Все шли к нему, господину Хэ.

Я спрятался за ступеньками и увидел спускавшихся с верхнего этажа мужчину и женщину. Женщина спросила: «Достаточно ли одной тысячи? Может еще дать?» Мужчина ответил: «Хватит, хватит. У меня много знакомых в приемной комиссии».

В коридоре было очень темно. Я видел, как люди один за другим снуют туда-сюда. Лиц не разглядеть, но, несомненно, они были такими же просителями, как я, и пытались решить те же вопросы.

Я не поднимался наверх до тех пор, пока все не ушли. А когда наконец постучал в дверь, председатель очень удивился:

–У Чжипэн, как ты нашел это место?

Господин Хэ не простой человек, он видел меня мельком лишь несколько раз. А университет такой большой, и в нем так много людей. Как он запомнил мое имя? Взволнованный, я начал мямлить:

– Господин Хэ…

Председатель покачал головой, не дав мне продолжить фразу, и без особой охоты пригласил:

– Входи. Что ты хотел?

Я нерешительно прошел в комнату. Он, конечно же, видел, что было у меня в руках.

– У Чжипэн, я наслышан о твоих лекторских успехах. Ну и как оно, каждый раз повторять одно и тоже?

– Видите ли, господин Хэ, есть один парень из моей родной деревни…

Прежде чем я закончил фразу, глава приемной комиссии улыбнулся. А затем снова покачал головой, будто все понимал, но был беспомощен что-либо предпринять. В это время он неосознанно накручивал на палец волосы. (Кстати, волос у него было немного, в частности, одна прядь была приклеена ко лбу лаком для волос, и выглядело это очень забавно.) Наконец господин Хэ остановился и любезно предложил мне сесть. Я осторожно устроился на краешке дивана, а свой подарок положил на кофейный столик.

Тон председателя неожиданно изменился. Он посмотрел на меня очень серьезно:

– Юный У, я тебя не виню. Ты молод и неопытен, но нельзя вести себя подобным образом. Зачем все это, а? – он презрительно прищелкнул языком. – Пойми, дела так не делаются, я не возьму твой подарок. Убери его!

Одной фразой он послал меня куда подальше. Я понимаю, мои вино и табак были не самого лучшего качества. Но на другие у меня просто не хватило денег. А люди очень разборчивы. К тому же, увы, у меня не было записки от руководства.

И я заплакал. Сердце сжалось. Я не знал, что сказать тете…

В течение нескольких последующих дней звонков стало больше. Меня беспокоили каждые три–пять дней. Женщина из семьи Баосян как-то заплакала в трубку:

– Ой, сынок, знал бы ты, какие у меня проблемы!

– У всех проблемы, не переживайте, все устроится.

– Да как же! Комбайн твоего дяди сбил кого-то в Лохэ, и его арестовала милиция. Этот комбайн покупали в складчину шесть семей, в том числе твоя четвертая, пятая, шестая тетя и семья Чуньчэн… Позвони в милицию и попроси, чтобы машину отдали.

– Тетя, это сложно…

– Разве ты не в провинциальном центре живешь? Тебе что, трудно сделать один звонок?

– Я, я, я…

Она стала ругать меня последними словами:

– Кретин, окаянный, негодяй! В гроб нас вогнать хочешь? Твой седьмой дядя был учителем гражданского права шестнадцать лет, а теперь его уволили… У нас никого нет! Только ты можешь помочь. Только у тебя есть связи в городе. Так что давай быстро звони в уездную управу. Иначе ты угробишь своего седьмого дядю. Он уже несколько дней не ел. Хочет покончить с собой, чтоб ты знал. И что тогда будем делать?..

Затем позвонила тетя из Хайлина.

– Ну что, узнаешь меня? Сделай одолжение, твой брат, похоже, связался с бандитами! Не ровен час, в тюрьму попадет. Присмотри за ним! Если он уедет из деревни, может, все обойдется. Найди ему какое-нибудь занятие в городе. Тебе это ничего не будет стоить. Просто замолви за него словечко. Одно слово!

Сердце мое болело так, как если бы запекалось на огне. Не знаю, чем я был обязан многочисленной родне, и был ли обязан вообще. Что делать, что им говорить? «Почему я не губернатор23? – думал я. – Был бы губернатором, сделал бы для этих людей все возможное». Я действительно хотел им помочь (хотя понимал, что это называется коррупцией), но ничего не мог.

Двести двадцать седьмой звонок был из Отделения общественной безопасности округа Дунчэн. Я взял трубку и услышал мужской голос:

– Ваша фамилия У, верно?

– Да, – ответил я.

– Вы У Чжипэн?

– Да.

– Вам надо внести залог за одного человека.

– Какой залог?

– Не прикидывайтесь. Вы должны внести залог за сестру. Разве она вам ничего не сказала? Заплатите восемьсот юаней, чтобы мы отпустили ее. Деньги надо внести на счет нашего подразделения.

– А вы кто? У меня нет сестры, почему я должен давать восемьсот юаней?

– Понятно… – прозвучало в трубке. – А гражданку Цай Вэйсян знаете?

Я на мгновение заколебался.

– Да. Что с ней произошло?

– Что?! – возмутился голос на другом конце провода. – Она разбила ногой стеклянную дверь, понятно? Если вы не дадите залог, мы отправим ее на трудовое перевоспитание.

– Подождите, подождите, – засуетился я.– Можно ли уменьшить сумму залога?

– Здесь не рынок, чтоб торговаться. Мы не картошку продаем. Это штраф!

– Ладно, где находится ваше отделение?

– Вы еще спрашиваете, где оно находится? Где находится! – и трубку бросили.

О боже, в то время я получал всего семьдесят девять юаней в месяц, а раньше и того меньше – пятьдесят два. И тут – отдай одним махом восемьсот! Где мне их взять? Но… это дочь старого дяди. Я искал ее уже больше двух лет и никак не мог найти. Надо ей помочь.

Я сел на велосипед и поехал в Отделение общественной безопасности округа Дунчэн. Стоял гул, люди сновали туда-сюда и норовили кинуться мне под колеса. Я был так зол, что хотел сбить всех этих людей! Хотел убить их! Те немногочисленные связи, которыми мне удалось обзавестись в городе, давно исчерпали себя, потому что все время приходилось просить об услугах, не предлагая ничего взамен. Я только и делал, что повсюду занимал деньги. Коллеги избегали меня, опасаясь, что опять попрошу взаймы. Но я не мог остановиться. И вынужден был снова и снова искать где-то финансы.

Когда я прибыл в отделение, клерк, узнав, что я преподаватель, поклонился. А увидев мои метания, подсказал, куда пройти. Навстречу мне поднялся толстый милиционер.

– Вы У Чжипэн?

– Да, так точно.

– Принесли деньги?

Я кивнул.

– А разве она не твоя сестра? – уточнил милиционер.

– Дальняя родственница из деревни, – ответил я.

– Ну да, она деревенская. Кстати, – продолжил страж порядка, сделав несколько шагов, – ты должен знать, что эта девица – преступница. Я уже дважды ее арестовывал. Она неисправима. Если бы не беременность, сразу отправил бы ее в тюрьму.

Я удивленно посмотрел на него:

– Как, она… беременна?

Увидев Цай Вэйсян, я обомлел. Она была почти голой, люди не осмеливались смотреть на нее. Обнаженная грудь выглядывала из смелого выреза бежевой шелковой блузки, бежевые шорты облегали бедра, на ногах красовались красные тапочки. Волосы растрепались. Девушка сидела на корточках и походила на… проститутку. Хотя стояло лето, Вэйсян дрожала от холода (прошлой ночью лил дождь, и в хлипкой одежке наверняка было знобко): она скукожилась и пыталась согреться. Я с трудом узнал ее. А девушка угрюмо пробормотала:

– Зачем ты здесь?

Выйдя из участка, я хотел позвонить дяде и попросить, чтобы кто-то забрал родственницу. Но она смерила меня жестким взглядом и процедила:

– Сколько ты заплатил?

– Восемьсот.

– Хорошо, – кивнула она, – я верну тебе деньги. Но ничего не говори моему отцу. Никому в деревне ни слова. Иначе я всем разболтаю, что беременна от тебя, понял?

Что сказать: Вэйсян была хулиганкой, но не дурой. Она не пропадет.

– Давай куплю тебе билет на поезд, возвращайся домой, – попросил я через паузу.

– Нет, – она покачала головой. – Я туда не вернусь. Пока молода и красива…

– Твой старый отец просто сходит с ума…

– Не говори мне о нем!

– Ну что ж. Тогда…

– Зачем ты завел этот разговор? Мне до отца нет никакого дела. Он всегда заботился только о тебе. Ты просто пользовался нами всеми. Чего тебе еще надо?

Я поежился:

– Слышал, тебя дважды арестовывали. Мне сказали…

– И что дальше? Мне с неба ничего не падает. Такова моя участь. Все, что я имею, – продается, и да, я продаю себя. Тебя не продавала. Жалко денег? Я верну тебе их, обещала же!

– Мне жаль тебя.

– Не надо меня жалеть! Ты весь из себя такой важный, а я – шалава. Давай пойдем каждый своим путем.

Это была наша вторая встреча. Первый раз мы случайно увиделись, когда я только приехал в город. Меня пригласили в местный массажный салон, и я плохо представлял себе, чем, кроме массажа, в салоне занимаются…

Я знаю, она ненавидит меня. Как и своего отца. Она – сама ненависть. Гнев в ее глазах похож на муравьиный рой. Я знаком с этим гневным взглядом с детства. Муравьи и в свете фонарей остаются черными.

– Твое тело… – сказал я.

– Не беспокойся об этом. Я все решу.

– Может, ты…

– Иди своей дорогой, а я пойду – своей. Деньги тебе верну. И смотри, не проговорись отцу, что ты меня видел.

Кивнув, она быстро смешалась с толпой и исчезла.

А я встал с велосипедом у обочины дороги. Я был на грани обморока. Такое бремя для меня слишком тяжело. Эта тупоголовая деревня вот-вот меня раздавит. Великий вождь сказал, что у него есть хитрость обезьяны и сила тигра. Я же хотел бы стать лисом. Да, было бы неплохо! Хочу действительно избавиться от «багажа» и встать на горке, любуясь. Хочу сказать: «Я сирота и никому ничем не обязан». Но я не могу этого сделать.

Я стал бояться отвечать на телефонные звонки. Как только слышал треньканье, весь покрывался мурашками! Кто сообщил жителям деревни номер моего телефона?! Я так и не выяснил. Когда-то думал, что Юцай. И в душе проклинал его бесчисленное количество раз. Ведь только одну ночь мы провели под общей крышей! Я проклинал Юцая, но… в душе знал, что это не его рук дело. С того момента, как мы расстались, он никогда не искал встреч со мной.

И до сих пор не знаю, чьими стараниями я стал спасительной соломинкой для всей нашей деревни, единственной соломинкой, за которую могли ухватиться мои земляки. Как только у них возникали трудности, они отчаянно надеялись получить защиту чиновника. Но ведь я-то не чиновник!

Какое-то время я старался быть хитрым, как лис. Правда, старался. И врал. Я ненавидел, презирал себя за это, но продолжал врать. Всякий раз, когда мне звонили, я менял голос и говорил на пекинском диалекте24: «Вы откуда? Кто это? Кого вы ищете?.. А, вы ищете кого-то по фамилии У? Что ж, у нас был У Кутянь, но сейчас его здесь нет. Нет его здесь. Я тут временно, пока он в командировке… Когда вернется? Трудно сказать…» Или: «Эй, кого ты ищешь? Ван, здесь нет никого по фамилии Ван. Не знаю такого. Ошиблись номером, вы ошиблись номером». И клал трубку. А иногда так: «Привет, кто это? Вам нужен Туцзы? Как здесь может быть Туцзы? Кто такой Туцзы? А, он пропал. Вы его ищете? Кто его ищет? Идите в участок и там выясняйте». «Что, ищете кого-нибудь по фамилии У? У Кутянь, У Чжипэн, верно? Кажется… есть, есть такой человек. Но он ушел. Да, был и ушел. Ушел, переведен в другое подразделение… В какое подразделение его перевели? Не знаю». Как-то раз я совсем разозлился и прокричал в трубку: «Кто я? Государственный совет. Государственный совет Китайской Народной Республики. Я дам вам 10 000 тонн пшеницы. А вы кто?» Вот черт!

Никто не хочет жить с чувством вины. Всякий раз, когда я заканчивал разговор, слезы наворачивались на глаза. Вспоминались бескрайние поля родной деревни. А иной раз чудилась мне старая корова, которая смотрела укоризненно и выговаривала: «У Чжипэн, какая же ты все-таки свинья, тетка кормила тебя своим молоком, дядька за тобой дерьмо вытирал! А ты – просто кусок ослиного помета, тебя сложно даже человеком назвать!»

Я боялся телефонных разговоров, как чумы. Избегал их. Хорошо быть сиротой – сирота свободен. А если относиться ко всем по-родственному, проблемам не будет конца. Мое сердце стало черствым, черным. Я дрожал, и сердце мое дрожало. Не раз и не два я обманывал родню. Каждый раз, поднимая трубку, я был полон решимости поговорить с земляками по-человечески, но никак не выходило. Я мог бы просто считать: «First, second, third, fourth…» – эффект от разговоров не изменился бы. Мы настолько не понимали друг друга, что, казалось, я общаюсь не с деревенскими, находящимися за двести километров от города, а из космоса пытаюсь договориться с жителями Земли. О Господи! Слышать их неразборчивый малопонятный лепет – все равно что с духами разговаривать! Переливают из пустого в порожнее, мелют языками – вот чем занимаются в деревне бесконечно.

Но иногда мне не удавалось избежать разговора или соврать. Однажды коллега крикнула, что меня просят подойти к телефону. И я тут же пожалел, что взял трубку. Звонил старый дядя, которому я не мог отказать.

– Ты знаешь, что произошло? – поинтересовался голос на другом конце провода.

– Что? – озадаченно спросил я.

– Внучка твоей шестой тети, женщины из семьи Кунь, – помнишь, она поила тебя своим молоком? Так вот, ее трехлетняя внучка упала в реку и утонула в прошлом году.

Я пробурчал что-то в ответ, поскольку не мог говорить громко. Дядя уточнил:

– Ты меня слышал?

Я ответил, что связь плохая, но на самом деле, конечно, все слышал. И дядя продолжил:

– К счастью, невестка твоей шестой тети снова забеременела. И в молодой семье Кунь скоро родится ребенок. Нужно будет узнать в окружной больнице, мальчик это или девочка.

Я вздохнул с облегчением: мальчик или девочка, мне-то какая разница? Узнать несложно. А дядя добавил:

– Твоя шестая тетя с сыном и невесткой едут в город.

Сердце мое внезапно забилось сильнее, а голос изменился и задрожал:

– Зачем они едут, в чем дело?

– Роды обещают тяжелые, – ответил дядя. – Врач сказал, нужно делать кесарево сечение. Можешь найти больницу получше, где хорошие врачи и ей точно помогут? Иначе вся их семья будет в большом горе.

Я прикусил язык, чтоб не сказать грубость:

– Хорошо, хорошо.

Ну вот, мне снова придется искать связи. Но где? И кого спрашивать? Я понимал, как важно найти нужного человека! Иногда мне кажется, что на лбу у меня выжжено клеймо: «Торговец лицом». Люди в деревне всегда посылали таких, как я, «продавать лицо» – договариваться.

Наконец, после многих прошений и унижений, когда задергал всех, кого мог и определил беременную родственницу в палату, я почувствовал облегчение, вздохнул с необычной легкостью. И подумал, что сделал в кои-то веки нечто хорошее для земляков.

Однако на этом история не закончилась. Через несколько дней после занятий я обнаружил за дверями аудитории сына шестой тети из семьи Кунь. Выражение лица его было горьким, как японская дыня, а нахмуренные брови напоминали высушенный солнцем имбирь. Я напрягся и поспешно спросил:

– Как прошли роды?

– Хорошо, – коротко ответил он.

– У тебя мальчик или девочка?

– И мальчик, и девочка…

– Радость-то какая! – натянуто улыбнулся я. И тут неожиданно он медленно опустился передо мной на колени и заплакал.

– Брат, что ты делаешь? – опешил я, потрясенный до глубины души.

Он прошептал:

– Я видел Янь-вана.

– Владыку царства мертвых? Как так? – Янь-ван хочет забрать себе человека.

– Вставай, вставай! – я попытался поднять парня. – И объясни, в чем дело?

– Брат, – сказал он, – ты такой важный, такой умный. Дай моему ребенку имя.25

Я рявкнул:

– А ну вставай!

Он вдруг со всей мочи обнял меня за ноги:

– Детский церебральный паралич. Врач сказал, что у ребенка церебральный паралич… Брат, спаси мое дитя!

Мозг мой взорвался от ужаса. Я не знал, что делать. А он продолжал крепко обнимать мои ноги и ревел:

– Брат, жена серьезно больна, она мне не говорила об этом. А мальчик мой болен немножко. Ты должен помочь вылечить его, брат, умоляю!

Я еле уговорил его подняться. Я был растерян. Попытался его успокоить:

– Не волнуйся. Что-нибудь придумаем, что-нибудь придумаем… – Но вдруг понял, что выхода нет. Он хотел затащить меня в бездонную пропасть. Я испугался, и мне в голову пришла лишь одна мысль – бежать!

Было очевидно, что родственничек просто обезумел, он выглядел как сумасшедший фанатик. Не отпуская моих ног, он безостановочно твердил:

– Брат, мне не к кому идти, только ты у меня есть. Жене сделали кесарево сечение, и она все еще в реанимации. Обоих младенцев сразу положили в инкубатор. Целую ночь врачи спасали их жизни. И это спасение обошлось в 5700 юаней, а я принес всего 3000. Вот и все. Они сказали, что нужно заплатить еще 20 000, и если не отдать эту сумму, то перестанут давать лекарство! Брат, я не хочу девочку, о ней речи нет! Но мальчика можно спасти. Ты можешь его спасти!

Как только он это произнес, я рывком поднял его с колен и быстро спросил:

– Церебральный паралич?

Он машинально кивнул:

– Церебральный паралич, – и снова упал передо мной.

Я уговаривал и уговаривал его, а он не желал ничего слушать и рыдал. Наконец, я прикрикнул:

– Хватит. Пойдем, я отведу тебя в одно место.

Это просто кошмар! Я больше не мог занимать деньги, существует же какой-то предел! Да, я бессердечный! Но у меня не было сил отвечать на мольбы и просьбы всех земляков! Я вывел бедолагу на улицу и начал бесцельно водить его туда-сюда, лавируя в бесконечном людском потоке. Было уже темно, повсюду горели огни. Цветные неоновые фонари вспыхивали один за другим и почему-то навевали тревогу. Я посмотрел на небо. Ах, как было бы здорово, если б там оказались деньги! Но, увы!

Брат внимательно следил за мной и старался не отставать ни на шаг. А я хотел от него избавиться. И думал, как бы это провернуть. Честно говоря, я мог сбежать в любой момент, но не сделал этого.

Наконец, я кое-что придумал и, остановившись посреди тротуара, сказал:

– Брат, к сожалению, сейчас я не могу тебе помочь. Моя зарплата – семьдесят девять юаней, да и она будет лишь в январе. Я задолжал столько, что представить трудно! Целыми днями я ищу, где бы раздобыть денег. Мне больше не у кого просить в долг, и мне до смерти не разобраться с теми долгами, что уже есть. Но я обещал тебе помочь – и помогу.

Он нахмурился, глаза забегали:

– Ты имеешь в виду… Мы ограбим банк?

Ограбление? Да уж, загнанный в угол человек еще и не такое придумает! (Хорошая мысль, но она меня пугала, хотя я тоже заметил поблизости строение с большой красивой вывеской «Народный банк Китая».)

– Что, ищешь смерти? – шикнул я на брата. – Кто сказал, что мы будем грабить банк? Смотри вон туда. Видишь здание на противоположной стороне? Это редакция газеты. Не становись на колени передо мной, бесполезно. Но я напишу несколько слов на листе, подойди к двери редакции, встань на колени и постарайся сделать так, чтобы написанные мною слова увидело как можно больше прохожих! Люди будут идти мимо тебя, а ты плачь и рассказывай им свою историю. Может, кто и подаст милостыню…

Он беспомощно взглянул на меня:

– Брат, а как же ты?

– Я тоже помогу тебе… чем могу… Но помни, пока прохожие не дадут денег, с колен не вставай…

Какой же я мерзавец! Оставил его одного на улице, безжалостно бросил! Сказал себе: «Не оглядывайся назад, не оглядывайся» – и заспешил прочь. Но все же оглянулся, пройдя чуть вперед и завернув за угол. И увидел, что брат стоит на коленях на ступеньках редакции и держит в руке мой листок бумаги. Он выглядел таким беспомощным, время от времени озирался по сторонам, искал меня. Внезапно на глаза мои навернулись слезы.

Честно, я не собирался давать брату денег. Хотя и чувствовал, что должен сделать это. Казалось, я должен всем землякам! Для них я был господином, достойным человеком, преподавателем университета, они всегда кланялись мне при встрече. Знаю, я подлец! Тетушка Лю кормила меня в детстве молоком и кунжутной лапшой. Однажды во время сильного снегопада я заблудился, и дядюшка Инь нашел меня в шалаше из соломы, отнес домой и угостил жареным бататом. Когда я учился в университете, шестая тетя сунула мне в руку 65 фэней… Я помню все! Но, как говорится, неужели за каплю доброты нужно вернуть целое озеро?

Иногда мне было грустно, иногда я злился. Порой мною овладевали смешанные чувства, и я готов был биться головой о стену. Как можно быть таким мямлей?! Это душило меня. Я – преподаватель университета, выгляжу порядочным человеком, если встретить меня на улице. Но что скрывается за «упаковкой»? Почему я не могу порвать с земляками? Почему не могу снять с себя шкуру деревенщины? Когда-нибудь это меня убьет. Я понимал, что больше так не могу.

Утром я поссорился с заведующим кафедрой. Лао Вэй – хороший человек. Он всегда ценил меня и заботился обо мне. Даже должность и статус преподавателя я получил благодаря ему. Именно он на публичном обсуждении заседания кафедры выступил за мое повышение вразрез с общим мнением (преподавателям нужно опубликовать три статьи в национальных профильных журналах, а у меня в то время было лишь две публикации, и еще две лежали на рассмотрении у редакторов).

Увы, и Лао Вэя я умудрился разочаровать.

Завкафедрой, когда взволнован, стучит по краешку стола кончиками пальцев. Вот и тогда он начал яростно барабанить, повторяя:

– Чжипэн, ничто не должно отвлекать вас от работы! У вас огромный потенциал, а вы им не пользуетесь. Скажите, что вы делаете?

– Вы мной недовольны? – удивился я.

Лао Вэй жестко отчеканил:

– Вы погрязли в низости. Как можно быть таким? Ученый и благородный муж должен погружаться в область познания, а не болтать целыми днями, стараясь завести связи. А еще вы слоняетесь по улицам и ищете, у кого бы занять денег. Интеллектуал должен относиться к деньгам как к грязи! Посмотрите на себя! Как это выглядит со стороны? Вы сделали из себя вульгарную деревенщину!

Поначалу я слушал его спокойно и со всем соглашался. Но после слова «деревенщина» мне словно наступили на хвост. Оно вывело меня. Ненавижу это слово всем сердцем. Я вдруг пришел в ярость, бросил книгу, которую держал в руке, на стол и сказал:

– Это я вульгарная деревенщина? А кто, по-вашему, не деревенщина? Вы, что ли?

Лао Вэй разозлился так, что изо рта у него пошла пена. Он не ожидал, что я буду груб и посмею ему перечить. Завкафедрой внезапно понизил голос, взял себя в руки и разочаровано произнес:

– Никогда, никогда я не буду больше с вами разговаривать. Выйдите вон!

Я понял, что погорячился, и, придя в себя, пробормотал:

– Господин Вэй, извините, я не хотел…

Но он только махнул рукой:

– Молчите! Молчите!

Теперь я понимаю, Лао Вэй был прав. Я ученый человек, а кручусь-верчусь как белка в колесе. Хочу прервать все контакты с деревней Улян. Нужно перестать попрошайничать, словно собака. Иначе я совсем перестану себя уважать.

Выйдя из кабинета завкафедрой, я утешал себя: «Дело не в том, что ты не хочешь помогать людям, а в том, что ты не можешь всем помочь. У них нет культуры, они не знают, что такое церебральный паралич. Я проверил информацию: детский церебральный паралич – это синдром врожденной гипоксически-ишемической энцефалопатии и черепно-мозговой травмы у новорожденных, и что касается текущей медицинской ситуации, то в мире нет лечения… К сожалению, эта проблема нерешаема! Я не могу погрузиться в бездонную яму. Я уже достаточно долго «торгую лицом» и больше не хочу никого просить».

«Беги!» – скомандовал я себе.

В ту ночь тайком, словно вор, я отправился в детскую больницу. Чувствовал себя виноватым из-за того, что хотел посмотреть, исчезло ли мое «бремя». Перед больницей повсюду шумно сновали женщины с малышами на руках. Крики детей походили на звук жарящейся во фритюре еды, взгляды их матерей были ужасающи – они резали без ножа. Изо всех сил стараясь избегать столкновений с женщинами и детьми, я бочком прошел в реанимацию; у меня не хватало смелости смотреть людям в глаза.

Я добрел до стационара на заднем дворе, осмотрел детские палаты и далее направился в отделение интенсивной терапии, не зная, в каком инкубаторе находятся внуки моей шестой тети. Они не «золотой мальчик и нефритовая девочка», спустившиеся на землю с небес, а демоны, посланные Янь-ваном. Они здесь, чтобы высосать все. Я не могу подходить слишком близко, иначе меня узнают. Если меня кто-то назовет по имени, я просто умру.

Приблизившись к окну, я заглянул внутрь. Из палаты доносилось интенсивное гудение электричества. Больные младенцы лежали в тесно стоявших инкубаторах. Эх, мальчик мой! Ты еще так мал, но уже столько страдал! Дитя, не вини меня за это. Почему ты не родился в богатой семье? И как было бы здорово, если б ты, дорогая малышка, оказалась дочерью адмирала. Или родилась наследницей миллиардера с огромным количеством слуг! Если бы вы родились в британской королевской семье, в Букингемском дворце, и королевский врач позаботился бы о вас! Но вы появились на свет не в том месте. Как же так, почему вы родились в семье простолюдина? Милые дети, если у вас есть какие-то претензии, идите к царю загробного мира и жалуйтесь ему. Не вините меня, я ничем помочь не могу…

Сердце мое было наполнено грустью. Я не волк, я еще не стал волком. Могу быть только лисом, который постоянно убегает. Возможно, завтра или послезавтра старый дядя пришлет людей из деревни Улян, и они «съедят» меня. Один за другим они будут предъявлять мне претензии и говорить гадости.

Я чувствовал себя униженным до предела. Теперь, когда погряз в долгах, я не смел даже пойти нормально перекусить в студенческую столовую, боялся, что люди увидят мою убогость. Всегда ходил на ужин последним, почти перед закрытием. И ел только соленые огурцы за пять фэней…

Заметив, что Мэй Цунь начала обращать на меня внимание, я не мог позволить себе думать о ней! Цветы достаются другим, красавицы достаются другим, ты – куча вонючего дерьма, которая ничего в этой жизни не получит.

Я понимал, что если останусь в университете еще на несколько лет, возможно, получу звание профессора и стану научным руководителем магистратуры. Вот только если я не могу разобраться даже с собственными делами, как смогу решать проблемы других людей?!

Я был сбит с толку, ночь напролет ходил по улице и думал, не потеряю ли источник дохода из-за всех этих обстоятельств? За последние несколько лет я опубликовал девять статей, вот-вот должен был закончить диссертацию и стать доцентом… Я вспоминал глаза Мэй Цунь – красивые, ласковые, взгляд с поволокой… И не хотел отказываться от всего этого!

Однажды меня окликнули: голос звонкий, словно капель. Тот самый, зовущий и страстный, ее голос! О, невероятное искушение! Я сказал себе: «Держись! Слушай, но не поднимай глаз! Не смотри не нее!» И все же не удержался, оторвался от книги. Пробормотал, что больше не бегаю, стиснул зубы и продолжил усердно читать. Да, я установил железное правило: всякий раз, как увижу или услышу ее, читать – что угодно, лишь бы занять глаза и мысли. Однако с тех пор Мэй Цунь время от времени возникала на моем пути и задавала какие-нибудь вопросы. Несколько раз мы сталкивались за ужином. Она интересовалась:

– Учитель У, почему вы пришли так поздно? Еды почти не осталось.

Я отвечал:

– Дел много, задержался.

Я терпел. Не смотрел на нее. Не смотрел, что было сил!

Позже, встретив Мэй Цунь в столовой еще несколько раз, я осознал, что она специально старается попасться мне на глаза. Она часто меняла одежду и каждый раз появлялась неожиданно и эффектно. Так бывает, если не ты провоцируешь девушку, а она тебя. Сила действия равна силе противодействия. Чем дальше ты держишься от нее, тем сильнее ее к тебе тянет. Что я мог сделать?

Мэй Цунь посоветовала мне чаще пить йогурт, это очень полезно. Я кивнул:

– Да, конечно.

– А утром лучше всего съедать яйцо. Вечером же стоит ограничиться стаканом молока и яблоком.

– Понятно, – снова кивнул я. Но подумал: «Ага, правильное питание! Оно мне в копеечку встанет».

Она спросила:

– Вы слушаете музыку? Японский композитор Китаро пишет невероятно величественные меланхоличные произведения. Вы просто обязаны послушать его сочинения!

Знала ли она, что такое отчаяние? Все ее родственники – горожане, родители – обеспеченные, высокопоставленные чиновники, дедушки-бабушки в прошлом – тоже. Что она знала о бедности и как могла говорить, что я запустил себя! Если б она понимала, какие горы я нес на своих плечах. Но я не сказал ей, не мог сказать, кто я на самом деле. Она была настолько далека от меня, ведь я – сын простого крестьянина. Сколько же еще лет мне нужно было перед ней притворяться? И когда станет можно открыться?..

Пешеходов на улице все меньше, шум машин затихает, в просвете меж облаков бледнеет на темном небе месяц. Я смотрел на здания, на огни окон. Но ни один из них не был моим. Много лет потребуется, чтобы зажечь собственную лампу, чтобы светил мой огонек. Но я готов потерпеть. Я родом из неблагополучной семьи и не боюсь страданий. Бывал в ситуациях и похуже нынешней. Однако телефонные звонки земляков испоганили мою мечту о карьерном росте, и я больше не могу оставаться здесь, нужно уходить.

Телефон зазвонил прямо в голове. Гребаные звонки постоянно ставят в неловкое положение. Ощущение, что телефонная линия связывает меня со смертью. Звонки настолько страшат, что у меня развилась телефонофобия. Звонил Туцзы:

– Я знаю, – сказал он, – что ты не можешь делать большие одолжения. Но помоги мне в одном пустячном деле! Купи несколько бутылок пестицидов, у меня на поле очень много насекомых.

Все деревенские считали моим долгом передавать их жалобы правительству. Я должен был обстучать кучу дверей, донести до руководства их недовольства, и лучше бы обсудить эти жалобы лично со старым ворчуном губернатором… Однажды мне чуть не с гранатой в руке приказали: «Земляк, достань аттестат, поддельный тоже сойдет, чтобы я смог обмануть нескольких болванов». Гоцань как-то потребовал: «Брат, получи для меня сертификат на ведение бизнеса. Черт возьми, я продаю травяное желе, а меня на каждом шагу штрафуют». Брат Лянь Чэн ныл: «Дю, ты в провинции и знаком со многими людьми. Зайди в банк, попроси одолжить нам немного денег». Баогуй уверял: «Дю, Дю, Дю, я получу две тонны удобрений! Когда придет время, мы разделим прибыль 50 на 50 в качестве платы за твои услуги…» Чертов телефон!

Мысль об «уходе» внезапно возникла в моей голове, и эта мысль была такой сильной. Я сказал себе: «Пришло время! Нужно убираться отсюда. В противном случае…»

Да, мне все еще было неловко, неуютно от того, что оставил брата Куньшэна стоящим на коленях у дверей редакции. Стыдно было бы после того случая смотреть ему в глаза! Но, похоже, и самому мне предстояло вскоре опуститься на колени! Деньги, деньги! Они стали тогда для меня символом достоинства. Деньги загнали меня в долговую яму, и выхода я не видел. Разве дед мой – монета, бабка моя – монета, разве все мои далекие предки – монеты? Мой родственник стоял на коленях… Как в таких обстоятельствах чувствовать себя мужчиной?

Я бродил по улице, как блуждающий огонь, от Университетской дороги – до большого каменного моста, девятиарочного моста, эстакадного моста, Хубэйской, Нанкинской, Хуаюаньской дорог… Я сказал себе: «Подай в отставку. Ты ничего не можешь с этим поделать. Тебя бросили на произвол судьбы, ты никого не сможешь спасти. А в таком случае у тебя действительно нет причин больше оставаться в этом городе». Сердце мое раздирали противоречивые чувства.

Киоски, торгующие едой, были открыты всю ночь. И в одном из них я раздобыл газету, а на второй полосе ее обнаружил… фотографию брата Куньшэна! Он стоял на коленях, держа в руке листок с текстом. Заголовок заметки, выделенный жирным шрифтом, гласил: «Спасите ребенка!»

Я вздохнул с облегчением. Значит, я рассчитал правильно: ребенок будет спасен! А я… я могу идти.

Была и еще одна причина, по которой я осмеливался уйти в отставку и разрушить свою карьеру. Все эти годы в провинциальном городе я поддерживал переписку с бывшим одноклассником по прозвищу «Верблюд». Он всегда был мне близок по духу. И можно сказать, именно его слова подтолкнули меня к действию. Он написал в одном из писем: «Грядет великая эпоха!» И добавил предложение на английском: «New money (новые деньги). Мы станем новыми деньгами этой новой эпохи!»…

Перед отъездом я все же решил увидеться с Мэй Цунь. «Давай покончим с этим!» – сказал сам себе. Но… слукавил, поскольку человек я весьма эгоистичный. Я надеялся убедить девушку подождать меня. Пять лет. А спустя это время я вернулся бы и женился на ней. Древние хорошо сказали: «Для того чтобы выпрямить сломанные ветви и заставить их цвести, необходимо ждать. Без ожидания цветение невозможно. Без ожидания можно увидеть лишь голые ветви». Но вишня созрела! Если вкусить ее не сейчас, а через пять лет, будет ли она по-прежнему сочной? Боюсь, спустя годы от нее останется лишь косточка. Кроме того, за такой красивой женщиной, как Мэй Цунь, всегда бегают тысячи поклонников… Ах, я впервые в жизни был влюблен. У меня не было надежд, только мечты. Несбыточные мечты. И все равно я хотел увидеть любимую. Мои чувства к ней никогда не изменятся!

Решив уходить, я вдруг осмелел. И на следующий вечер после того, как подал заявление об увольнении, назначил Мэй Цунь встречу на спортплощадке университета. Площадка была огромной. Силуэты людей в свете луны казались чернильными, выглядели как тени. Ночь скрывала мое бедственное положение. Я не имел ничего, кроме… единственного тайного оружия.

– Я ухожу. Пришел попрощаться…

– Вы уходите? – Мэй Цунь удивилась. – А куда?

– Увольняюсь из университета.

– Вы с ума сошли? Зачем?

– Сошел с ума? К сожалению, нет.

– У вас температура?

– Всего тридцать семь… – Помолчали. – Ты, наверное, не знаешь, но я сирота…

И тут я откровенно рассказал любимой о своем происхождении, детстве, личностном росте… Это и было моим «оружием» (помните, когда у вас нет ничего, одна вещь все же есть – искренность!). Надо смотреть в глаза человеку, с которым говоришь. И в этом случае искренность может стать надежнее любого другого оружия.

В темноте красота остается красотой. Мэй Цунь была похожа на фею в туманной ночи: элегантные томные изгибы тела, таинственность и волшебство в голосе, взгляде. Ее дыхание утоляло боль и погружало в волшебную сказку. Ее шаги, размеренные и плавные, звучали прощальной душераздирающей элегией. Я глубоко вздохнул, осознавая: шанса у меня нет. Но все же сделал последнее усилие. Я думал, что, если не смогу ее заполучить, по крайней мере сохраню о себе добрую память.

В лунном свете мы вдвоем прогуливались по спортплощадке. Я старался быть беспристрастным, будто рассказывал о жизненном пути другого человека. Она слушала спокойно. Иногда внезапно отходила чуть в сторону, слегка наклоняла голову и удивленно смотрела на меня, как бы вопрошая: «Это с тобой произошло? Это действительно был ты?» Иногда понимающе улыбалась – о, эта ласковая трепетная улыбка! И глаза ее светились поистине материнской нежностью.

Поверьте, весь мой опыт говорит о том, что с девушками хорошего происхождения, из хороших семей лучше всего «работает» искренность.

Она спросила:

– В детстве вы делали домашние задания на картонных коробках от сигарет?

– Да.

– Во время снегопада вам приходилось спать на траве?

– Да.

– Раз в три дня вы ели по одному кусочку жареной картошки?

– Да.

– Чтобы согреться, вам приходилось держать в руках раскаленный кирпич из печи?

– Да.

– Вы говорили этому горячему кирпичу: «Мама, согрей меня»?

– Да.

Даже в ночной темноте я мог разглядеть слезы в ее глазах.

– Позволь признаться, я бедный человек… Я настолько беден, что все мое богатство – лишь мои мысли.

– Вы… ты… хочешь, чтоб я подождала тебя? Три года?

– Да. (Я не осмелился сказать «пять лет». Пять – это слишком долго. Боюсь, она не согласилась бы. Но я рассчитывал, что в какой-то момент попрошу ее снова, и тогда уже добавлю пару лет. Ведь если б она выдержала первые три года, еще два уж точно смогла бы, разве нет?)

– Ты точно вернешься через три года, чтоб жениться на мне? И в руках твоих будет девяносто девять абиссинских роз26? Кстати, что это за цветы такие?

– Лучшие розы в мире.

Если честно, в то время я ничего не ведал об абиссинской розе. Кроме того, что ее как-то упоминали в иностранном романе: на языке цветов подобная роза означает: «Я тебя люблю». Но откуда мне знать, вернусь я через три или через пять лет? Будет ли у меня такая возможность? И даже если вернусь, дождется ли меня Мэй Цунь? И точно ли в моих руках будет девяносто девять роз? Это был всего лишь плод моего воображения.

Девушка не дала никаких обещаний. Сказала:

– Дай время подумать. Мне надо все взвесить.

Я посмотрел на нее, стоящую в лунном сиянии, и когда наши глаза встретились, почувствовал себе глупцом, отчаянным дураком.

– Хорошо, до свиданья! – я развернулся и стремительно пошел прочь. «Скорее, скорее! – шептал сам себе на ходу. – Ты сказал все, что должен. Не уйдешь сейчас, потеряешь контроль над ситуацией. И тогда пути назад не будет».

Теперь-то можно признаться: озвученное мною той ночью, было «правдой» лишь отчасти. Хотя детство мое действительно было тяжелым, я не оставался без присмотра. Моя «искренность» частично состояла из обмана.

Вернувшись в ту ночь в общежитие, я лег на кровать, но спать совсем не хотелось. Комната моя опустела. Раньше в ней жили три человека. Но первый переехал, второй вернулся домой. Я был в спальне один. А завтра с рассветом тоже должен был уйти. Сердце замерло от этой мысли. Я думал о Мэй Цунь, о деревенской родне, о брате Куньшэне, о детях, лежащих в больничном инкубаторе, о своем будущем… Полная неизвестность во всем… Я собирался покинуть этот город, прекратить все контакты, включая… Мэй Цунь. И вдруг… услышал стук в дверь. Он был очень тихим, но настойчивым.

В лунном свете в мои объятия ворвался сладкий вишневый аромат. Это была, конечно, Мэй Цунь. Она тяжело дышала и неустанно повторяла: «Я не могу заснуть. Я хочу согреть тебя. Позволь мне согреть тебя…» В моей голове раздался взрыв, и… отступать было некуда…

Увы, я потерпел неудачу! Я был разгромлен! Фиаско! Проделав путь в тысячи ли, я не смог довести дело до конца! Невозможно описать словами боль, которую я пережил. Я рыдал, заливался слезами, был обижен, подавлен, стискивал свою плоть, но… безрезультатно…

Мэй Цунь успокаивала тихим голосом:

– Что с тобой не так? Учитель У, не плачь, это не твоя вина. Это я виновата…

Я не отвечал. Потому что не знал ответа. Еще никто так со мной не разговаривал. Я взрослый человек, через многое прошел, но никто и никогда не говорил мне чего-то подобного. «Позволь мне согреть тебя», – эта фраза будет воспоминанием, которое я сохраню на всю жизнь.

В ту ночь мы с Мэй Цунь лежали голые на кровати, смотрели друг на друга с нежностью, но… не больше. Конечно, это был мой позор. Возможно, меня «останавливала» пара разнополых близнецов, о которых я не переставая, думал. Они лежали в инкубаторе больницы и молча смотрели на меня широко открытыми глазами. Они… смеялись надо мной.

– Ты такая милая, – я погладил Мэй Цунь.

– Честно говоря, я не девственница, – смущенно пробормотала она. И продолжила: – Мое детство тоже не было счастливым. Когда мне исполнилось семь, я вместе с матерью переехала в дом отчима. А он ужасный человек.

Мэй Цунь была так добра. Она – символ моей искренности и моего поражения. Возможно, чтобы утешить меня, девушка откровенно рассказала о своей жизни. Голос ее звучал, словно журчание пересыпающихся зерен. Но я тогда был подобен дохлой рыбе. Пронзительная боль, гудение тревожных мыслей в голове, беспредельное раскаянье – мне было не до ее рассказов. Какой же я никчемный! Надежда покинула меня.

На рассвете скрипнула дверь, и Мэй Цунь ушла. Она не винила меня. Тихо оделась и выскользнула за дверь. Мы не попрощались. Мэй Цунь – единственная женщина, которую я когда-либо любил, которая заставляла мое сердце болеть. И мы расстались молча.

Я обещал подарить ей розы. Абиссинские розы. Да существуют ли они вообще или это чья-то выдумка? Лишь много лет спустя я узнал, что в Амстердаме, столице Нидерландов, находится один из самых известных цветочных рынков мира. Девяносто девять процентов роз поступают на базары именно оттуда. Все самые дорогие цветы продаются там. И именно там устанавливают цены на те или иные растения, а уж потом хрупкий живой товар доставляют самолетами во все уголки планеты. Когда у меня появились деньги и я смог позволить себе покупать розы, узнал, что абиссинская – не самая лучшая из них. У нее просто продолжительный период цветения и крупный бутон. Это всего лишь один из сортов роз.

Да, у меня появились деньги, я мог позволить себе купить розы любого сорта, но, увы, у меня уже не было любви. Парадокс: есть деньги, чтобы купить цветы, но некому эти цветы подарить.

Позже, когда я снова увидел Мэй Цунь, она была дважды разведенной и на тот момент разводилась в третий раз. Она зачахла, потеряла былую яркость. Ветреным днем она шла по улице в тюрбане, на руках держала ребенка… До сих пор думаю, что Мэй Цунь – добрая. Хотя, безусловно, доброта не означает счастье. Добросердечные люди легко доверяют всем, но обман причиняет им невыносимую боль. Однако об этом потом.

Я не очень хорошо разбираюсь в цветах. Признаться, самое поразительное растение, которое я видел, было горшечное «гранатовое дерево пота и крови».