Читать книгу Книга жизни - Группа авторов - Страница 6

Вам известно значение слова «цяншоу»57? Так вот, в двадцать пять лет, как только ушел из университета, я стал цяншоу. Вернее, я был им какое-то время.

Не поймите неправильно, я никогда никого не убивал. И не выдавал себя за другого при сдаче экзаменов. Но был литературным негром. И после этого много лет стыдился говорить о своем прошлом, «рану» не хотелось теребить. Вас же предостерегу: если хоть раз оступитесь, перешагнете черту, вернуться назад будет трудно.

Мою вторую по значимости цель в жизни можно обозначить одним словом: деньги. (Впоследствии мой друг Верблюд сказал, что мы слишком увлеклись погоней за деньгами: «Это было ошибкой. Мы пошли не в том направлении».)

Прежде чем принять судьбоносное решение (ведь оно могло иметь далеко идущие последствия) я подбросил монету. Единственную, что осталась у меня на тот момент. Орел или решка? Я поставил на орла. Реверс монеты украшали колосья пшеницы, на аверсе был изображен герб Китайской Народной Республики и Врата Небесного Спокойствия58 – вход в Императорский город59.

Я подбросил монету три раза подряд, и в первый раз выпала решка. Вот черт! Но затем дважды – орел, значит, я выиграл. И я устремился к площади Тяньаньмэнь60, той, что выгравирована на аверсе.

В том году сильная песчаная буря принесла в Пекин холод. Моя каморка располагалась в одном из бывших столичных бомбоубежищ. Вдыхая грязный сырой воздух, я ожидал встречи с другом. Я ждал Верблюда. Он-то и нашел для нас работу.

Объективно говоря, Верблюд сыграл очень важную роль во всей моей жизни. Если б не он, я никогда бы не приехал в Пекин, да и в целом со мной не случилось бы того, что произошло позже. Но Верблюда уже с нами нет. Он спрыгнул с 18-го этажа торгового центра «Гомао»61. Покойся с миром, друг!

Верблюда звали Ло Годун, он родился на северо-западе. Прозвище свое получил за цвет кожи (словно после сильного загара) и за физический недостаток: на спине у парня «красовался» горб. Кроме того, руки у него с рождения были разными: одна – толстая, другая – тонкая, почти нерабочая. Но как же он был умен! Верблюд трижды сдавал экзамены в высшие учебные заведения, успешно проходил по баллам, мог претендовать на обучение даже в Университете Цинхуа62. Однако каждый раз, как дело доходило до медосмотра, парню отказывали в приеме. И все же Верблюд не сдавался! На четвертый раз благодаря глубоким познаниям в древнекитайской филологии его приняли сразу в аспирантуру, вот так он стал моим однокурсником.

Мы проучились меньше недели, и Верблюда снова чуть не отчислили. На занятия он приходил в странной одежде и производил впечатление неадекватного человека. Наш куратор не раз делал ему замечания, а как-то вдруг понял, что один из рукавов пиджака Верблюда пуст: нерабочую руку парень привязывал к торсу, чтобы ее не было видно. В результате куратор принялся настаивать на исключении Ло Годуна из аспирантуры на том основании, что он не может о себе полноценно заботиться.

Инцидент поднял на уши весь университет. В тот день, когда мой друг зашел в столовую пообедать, студенты один за другим стали дразнить его:

«Верблюд идет, Верблюд идет!

Сдал он экзамены лучше всех,

Но теперь его выгонят, ведь он урод!»

Друг мой отнесся к этому спокойно, лицо его по-прежнему оставалось невозмутимым. Парень спокойно встал в очередь за едой и время от времени оборачивался, чтобы посмотреть на тех, кто отпускал комментарии в его адрес, но никак не отвечал. Он спокойно взял одной рукой свой обед, сел за стол и неторопливо начал есть. Закончив трапезу, подошел к раковине, помыл миску и палочки для еды, а затем отправился прямиком в кабинет директора. Никто не знает, о чем он говорил с директором, но в результате Верблюда не отчислили. Больше того: год спустя он стал председателем Студенческого союза, а через три года победил на конкурсе литературного клуба факультета китайской филологии с народной песней своего региона «Цветок».

После окончания аспирантуры наши пути разошлись, но мы продолжали поддерживать отношения. Верблюд сделал блистательную карьеру на госслужбе. Через три года после окончания аспирантуры его повысили до замначальника отдела. Хотя эта должность не слишком высокая (он работал в отделе планирования), быстро получить ее не так-то просто.

Верблюд – человек с большими амбициями. С далекого северо-запада он писал мне высокопарные письма: грядет великая эпоха! И все в таком духе… А однажды он подал в отставку. Просто ушел со своей должности заместителя окружного отдела! Тогда это не каждый посмел бы сделать. Но он посмел. Что меня в нем больше всего восхищало, так это его решительность. В глубине души я знал: в Верблюде было что-то от бандита. Однако при этом он обладал ярко выраженными лидерскими качествами. И я ему доверился.

Итак, я бросил работу и по приглашению Верблюда приехал в Пекин. К своему огорчению, сразу обнаружил, что в столице все совсем не так, как я представлял. Пекин был настолько огромным, что просто подавил меня! Я чувствовал себя крошечной мышкой за решеткой гнилого подвала. И каким же долгим казалось мне ожидание друга! Однако не один я ждал Верблюда. Нас было трое.

Друг мой прибыл спустя три дня. Он прилетел из Ланьчжоу63. Сказал, что планировал добраться до столицы за день до нас и встретить на станции, но из-за сильного снегопада аэропорт закрыли. Поэтому он припозднился.

Когда северо-западный предводитель Верблюд появился в коридоре наших катакомб, одновременно три человека открыли двери зарешеченных камер. Один из них – я, другой – Ляо из Хубэя64, третий – Чжу из Аньхоя65. Мы никогда раньше не встречались. Парень из Хубэя первым протянул мне руку и гордо сказал: «Ляо». Он назвал только свою фамилию. Чжу отрекомендовался: «Я из Аньхоя, моя фамилия Чжу». Так мы и познакомились. Место, где мы находились, для всего остального человечества называлось «Гостевой дом «Красное знамя». Но не для нас четверых. Мы прекрасно осознавали, что данный «отель» был переделан из бомбоубежища (впрочем, об этом я уже упоминал). Место встречи Верблюд определил заранее. Теперь нас было четверо. Позже мы получили прозвище «рыбешки»66.

Итак, мы, четыре «рыбешки» с разных концов Китая, прибыли в столицу осуществлять свои мечты.

Как только все перезнакомились, Верблюд сказал:

– Извините за опоздание. Вы уже были в Запретном городе67?

Мы отрицательно покачали головами. Мы не были знакомы с местностью и находились в режиме ожидания. Нам было не по себе. Нам и в голову не могло прийти отправиться знакомиться с достопримечательностями.

– Раз уж мы в Пекине, надо обязательно посмотреть Запретный город, – заявил Верблюд. – Пойдемте, я вам его покажу. Нельзя, будучи в столице, не увидеть его! Скоро нам предстоит большая работа! А пока – вперед, в Запретный город! После я приглашаю всех выпить!

И вот мы вчетвером во главе с Верблюдом отправились на площадь Тяньаньмэнь. В это время желающих приобщиться к истории было не так много, лишь изредка нам встречались небольшие группки людей. Мы прошли по серой каменной мостовой, хранившей память о событиях, произошедших более 600 лет назад, увидели огромный двор с необъятным залом. И немедленно в нашем сознании рухнула вся «священность» этого места. Позже, поразмыслив, я понял, что рухнуло не величие, оно как раз никуда не делось. Исчезли иллюзии о том, что величие это недосягаемо. По крайней мере, иллюзии исчезли у меня. Запретный город, как только вы приблизитесь к нему, выглядит уже не таким внушительным. Он монументальный и холодный, от него не исходит притягательное тепло, поэтому людей он не привлекает. Это как воображаемый, источающий сияние бог, который внезапно появляется перед нами и оказывается в реальности простым стариком в «шапочке из дынной корки»68. Ну как после этого можно считать его богом? Как верить в него? То же самое относится и к Запретному городу, к его красным стенам, глазурованной черепице, громадному просторному двору, толстым выцветшим алым колоннам галерей, к экранам из серо-голубого камня с девятью драконами и карнизам в лучах заходящего солнца. Драконы здесь повсюду: они вырезаны на каменных ступенях, на креслах и кроватях, куда ни посмотри – везде изображения или статуи драконов. На закате подобное великолепие выглядело холодным и мрачным, Запретный город казался призрачным, было не по себе и хотелось скорее бежать оттуда.

Верблюд сдержал обещание. В тот вечер после посещения Запретного города он повел нас в малюсенький ресторанчик в переулке за улицей Фую (позже ресторан этот стал самым известным частным заведением в Пекине) и угостил. За столом, набив полный рот арахисом, Верблюд поднял бокал пива и призывно провозгласил:

– Ну, вперед, старики! Пекин – это не страшно. За всю историю ни один император не был пекинцем. Иностранцы всегда пробивались в столице и захватывали ее! Мы будем новым поколением оккупантов! Давайте выпьем! – Отмечу, что в речи моего друга «Пекин» выступал не как город даже, а как символ эпохи. Мы все четверо дружно подняли бокалы.

Напились изрядно. Пьяный Верблюд выводил песню «Цветок», хорошо известную на его родине, на северо-западе Китая:

– О преграду лошадь зацепилась –

Я упал в сплошную пустоту…

Кровь по лезвию ножа струилась,

Сердца боль терпеть невмоготу… 69

Все были тронуты до глубины души. Верблюд пел, а мы пили пиво и плакали. Казалось, сама судьба свела всех нас вместе. И я сразу вспомнил, как на конкурсе в литературном клубе факультета китайской филологии Верблюд выиграл первый приз именно с этой песней.

Однако на следующее утро, как только проснулся, я услышал, что друг мой отчаянно на кого-то орет.

– Мудак! Ты ведь сам просил нас приехать! Вспомни, сколько раз ты мне звонил и умолял об этом! Ты меня уговорил, я собрал своих ребят, мы все уволились, а ты, сукин сын, передумал? Ты не мог мне раньше сказать? Ты за свои слова вообще не отвечаешь? Если сегодня же не объяснишь мне, в чем дело, клянусь, я тебя убью!

От рева Верблюда проснулись все. А ведь какой сладкий сон я видел! Будто сижу на облаках, а на меня сыплются сверху банкноты – много-много банкнот, – и я их пересчитываю. Прямо как в песне, я катался на пышных облаках и словно «небесный дозорный, смотрел на тысячу рек»70! Но как только открыл глаза, облака исчезли. Я будто упал с небес во все те же сырые катакомбы и сразу понял: что-то не так.

Как сговорившись, мы с парнями соскочили с кроватей и бросились к дверям, ведущим в коридор. Мы были в панике, тупо смотрели на Верблюда, а он сосредоточенно ходил взад-вперед по проходу.

Увидев нас, Верблюд вздрогнул, потом вдруг подпрыгнул и нарочито громко крикнул:

– Немедленно собирайте свои вещи, парни, и уезжайте! Сейчас же все отсюда уходите! А я сведу счеты с этим ублюдком!

Напротив Верблюда стоял толстый мужчина в военном мундире. У него была огромная голова с большими ушами и необъятная шея. Он производил впечатление богача, на ремне у него висел пейджер (в то время они были в моде). Толстяк смотрел на Верблюда удивленно и все повторял:

– Брат, дорогой мой, послушай, не кипятись, я все объясню…

Но Верблюд продолжал кричать:

– Да какой я тебе брат! Какого черта? Я не твой брат. Ты подлый лжец! С этого момента между нами все кончено! Все!

Тут из своих каморок стали выглядывать разбуженные ором незнакомцы:

– Что за шум? В чем дело?

Толстяк стушевался, сообразив, что все обитатели катакомб сейчас станут свидетелями скандала, и попробовал увести Верблюда наверх.

– Брат, – взмолился он, – давай поднимемся и поговорим наедине. Давай выйдем на улицу! – он потащил Верблюда вверх по ступенькам.

Я, Ляо и Чжу, все трое, многозначительно посмотрели друг на друга. Мы были ошарашены.

– Что за хрень? – рыкнул парень из Хубэя. – Кто-нибудь понимает, что происходит?

Когда Верблюд вернулся и зашел в комнату, мы поняли: случилось нечто неприятное. Лицо нашего лидера побелело. Какое-то время мы сидели и молча смотрели друг на друга. Затем Верблюд резко встал, засучил рукав и начал здоровой рукой хлестать себя по лицу с такой силой, что мы чувствовали движение воздуха. Он бил себя и бил, а мы смотрели на него, как бараны.

Наконец он успокоился, поклонился и торжественно произнес:

– Братья мои! Родные! Я прошу у вас прощения!

И снова меня поразило то, какое сильное влияние на меня имел этот человек. Я в очередной раз понял, что он на многое способен. Мы трое приехали в Пекин по его первому зову. Он позвал нас зарабатывать деньги. В письме он обещал: «Мы будем сражаться с тиграми и есть их добычу. Мы заработаем целое состояние!» План у Верблюда был грандиозный: нам нужно было «переосмыслить» сто книг. Все – классические китайские тексты, классика из классик. Он воодушевлял словами: «Особенно нас интересуют конфуцианство и даосизм. Это не только китайское достояние. Это достояние всего человечества. Китайская цивилизация насчитывает пять тысяч лет, и если на свете есть бог, то это – Конфуций!»

Каждого из нас Верблюд заверил: «У тебя прекрасное образование, ты хорошо владеешь словом и знаешь историю. Ничего не бери с собой. Только ручку. Это наше главное оружие, чтобы покорить Пекин. Мы не просто так туда едем, нам нужны слава и богатство! И мы этого добьемся! У нас отличный план: использовать наше культурное наследие, оно поможет нам сделать деньги из ничего. Через три года, а может, и раньше мы станем миллионерами! И хотя мы «прохиндеи», продавать будем «классическую культуру». Можно сказать, мы очень порядочные люди».

Но теперь Верблюд сообщил нам, что книготорговец Вань передумал. Он начал бизнес с того, что продал несколько романов Цзинь Юна71 и Лян Юйшэна72 о боевых искусствах. С прибыли хотел издать книги величайших культурных деятелей, но передумал, то есть не выполнил обещание, данное Верблюду. Как же Верблюд был зол!

– Этот мудак считает, что «сочинять» классику слишком хлопотно. Он боится, что придется отдать текст на проверку подлинности, и, если эксперты что-то заподозрят, он, Лао Вань, обанкротится. Ведь деньги не удастся вернуть. Слишком рискованно за это браться. А если не получится напечатать и продать наши труды, то он потеряет бизнес. Так что он передумал.

– У меня в кошельке всего несколько монет, – вздохнул Ляо.

– Это конец! – покачал головой Чжу.

Нам ничего не оставалось, кроме как посыпать голову пеплом. Мы все уволились, назад пути не было. Комната, где мы сидели, наполнилась едким дымом, она была крохотной, слишком маленькой для четверых. В глубине души каждый из нас корил себя за то, что слепо доверился Верблюду. И его авторитет резко пошатнулся. У нас не было ни денег, ни еды. Порывшись в карманах, наскребли в общей сложности один юань и восемь мао.

И в эту минуту Верблюд положил на стол тысячу юаней, сообщив:

– На первое время нам хватит. Я вытряс это из Лао Ваня.

Остаток дня мы слонялись по городу, ахали и охали, сетовали на жизнь, просто болтали. Ведь мы были людьми культурными, поэтому даже когда жизнь заставила нас обнажить зад, мы пытались прикрыться фиговым листочком, чтобы хоть чуть-чуть соблюсти приличия. Мы готовы были писать обо всем, даже порнографические романы, лишь бы был результат. Но Верблюд уверял, что идею с классикой бросать нельзя. Классику все равно надо делать! Когда заработаем достаточно, Вань нам вообще не будет нужен. Мы сами свяжемся с издательством, да, мы обязательно это сделаем! Так мы решили.

А вечером книготорговец позвонил Верблюду. Они о чем-то долго разговаривали. Наконец наш предводитель положил трубку и сказал, что Лао Вань приглашает нас всех на деловую встречу, где мы сможем отведать «сладкой жизни». В то время мы не знали этого термина и подумали, что нас хотят угостить западной едой. Безусловно, все очень обрадовались. Парень из Хубэя предположил:

– Наверное, мы пойдем в ресторан «Москва». Я о нем слышал!

Однако Лао Вань имел в виду нечто иное. Он хотел, чтобы мы, «молодые бедные неотесанные деревенщины» из глухих районов, прониклись духом Запада и отведали «то самое блюдо». Верблюд повез нас не ужинать, а смотреть видео в неком тайном местечке. По дороге приятель шепнул мне вполголоса: «сладкая жизнь» – это порнография.

Когда мы приехали, еще некоторое время блуждали по закоулкам. Позади Императорского дворца73 в парке Бэйхай74 находился большой жилой район с множеством извилистых улочек. Мы то и дело сворачивали: сначала в один переулок, затем – в другой, в третий. Мы страшно нервничали и ощущали себя озлобленными ворами после неудачного «дела». Зимой в Пекине нередки песчаные бури, луна на небе желтая и тусклая. Мы тащились под этой желтой луной, вдыхая воздух с песком, и молчали. Нам нечего было сказать друг другу.

В конце кривого переулка под телеграфным столбом мы увидели Лао Ваня в капюшоне и шинели. На лице его была маска. Заметив нас, он заговорщически свистнул, а затем подошел и поочередно похлопал каждого из нас по плечу, будто хотел подбодрить. Затем Лао Вань провел нас по очень узкой улочке и затолкал в какой-то закуток. Зажегся свет, и я смог рассмотреть помещение. Одна из двух комнат была полностью завалена пиратскими романами о боевых искусствах. В другой, смежной, на тумбе у стены примостился телевизор Panasonic с диагональю 20 дюймов, под ним стоял видеомагнитофон Hitachi, остальное место комнатушки занимали складные стулья.

Лао Вань прошептал:

– Садитесь, сейчас я покажу вам нечто такое, что откроет вам глаза. Но об этом никому нельзя рассказывать. Едва выйдете за дверь, считайте, вас здесь не было. А пока выключим свет и закроем шторы. Начинайте смотреть, я подожду снаружи, вдруг нагрянет милиция. – Закончив фразу, он на цыпочках подошел к выходу и обратился к Верблюду: – Захотите в туалет, ведро – в углу.

Он вышел и запер дверь снаружи.

Лица моих приятелей казались зелеными в свете экрана телевизора. Знаю, мое лицо тоже было зеленым. Мы сидели, уставившись в экран, и напоминали четыре недозревшие папайи. Нам было так страшно, что мы не могли дышать. Какая низость! Мы были как мыши, забравшиеся в чужой амбар. Голые мужские и женские тела на экране лоснились и блестели. Мое сердце колотилось, волосы вставали дыбом, я был в панике. То, что я увидел, меня не удивило, а повергло в ужас! У меня рябило в глазах: сначала крупным планом красные женские туфли на высоких каблуках – цок, цок, цок, – потом черные чулки в сеточку, и затем камера выхватывала резкие движения возбужденных тел под характерное дыхание.

Хотя дверь была заперта, мы постоянно оглядывались на нее. Так вот, оказывается, что такое «сладкая жизнь»! Это ее обещал нам Лао Вань?!

Где-то на середине фильма зазвонил телефон. Он надрывался шипящим звуком, подобным тому, что слышишь, когда жарятся бобы. Мы пришли в ужас, повернули головы и тупо уставились на аппарат, скачущий по стопке книг. Дышать мы не смели! Парень из Хубэя дрожащим голосом завизжал: «Сбрось, сбрось!»

И тут я увидел, как Верблюд закатал рукав, встал, подошел к телефону, взял трубку и сказал: «Алло», затем посмотрел на нас, дважды кашлянул и продолжил:

– О, не волнуйся, я нормально ем… Да, принимаю лекарство. Ранитидин75… Да, да… Ничего… не волнуйся, не волнуйся… – Вдруг, будто опомнившись, он приосанился и деловым тоном произнес: – Я на совещании. До скорой встречи. Береги себя.

После разговора Верблюд, ничего не объяснив, раскатал рукав, вернулся на свое место, сел и продолжил смотреть видео.

Когда напряжение спало, Ляо поинтересовался:

– Это твоя любовница?

Чжу продолжил:

– Она замужем?

Верблюд сначала ничего не ответил, а затем, будто между прочим, кинул:

– Допрашиваете меня?

Я был удивлен, с этой стороны Верблюда я не знал. А он оказался хитер, этот парень! Прирожденный актер, его игра была весьма убедительна! Он действительно сказал в трубку: «Я на совещании»! Но разве мы были на совещании? Думаю, звонила его жена, бывшая мисс факультета. Да уж, Верблюд был тот еще персонаж!

Обстановка разрядилась, мы наконец-то успокоились, оживились, даже начали отпускать комментарии о происходящем на экране. И как только нарушили молчание, напряжение немного спало. Я почувствовал, что мой мозг больше не вскипает.

Вскоре зажегся свет, мы услышали звук отпирающейся двери и вздохнули с облегчением. Три часа подряд мы потребляли «сладкую жизнь», и наши животы раздулись так, что едва могли удерживать мочу.

– Ну? – поинтересовался, маслено улыбаясь, Лао Вань. – Понравилось вам зрелище? Вдохновились?

– Охрененно! – сказал Верблюд.

– Как собаки сношаются, – сказал я.

– Хорошо у них стоит, – сказал Ляо.

– Ну, ненасытные перцы, – сказал Чжу. Никто из нас не понимал, что отвечать. Мысли наши были совсем о другом! Четверо взрослых мужиков, голодные, непристроенные, приходят попробовать «сладкую жизнь». В душе у нас смешались желание, паника, страх, стыд, возбуждение. А в теле нарастала с трудом сдерживаемая потребность помочиться!

На обратном пути к катакомбам мы бродили по старым улочкам ночного Пекина. Для нас, непривыкших, столичный холод казался дико пронзительным. Вот что значит быть «странником на чужбине», это значит быть особенно чувствительным к колючим ветрам и морозам. Мы терли руки, чтобы согреться, и говорили о всякой ерунде.

– Когда разденутся, люди, как рыбы, – хихикнул Верблюд.

– Как звери, – не согласился я. – Люди и есть звери. – И уточнил: – Свиньи. Похотливые свиньи.

– Эй-эй, помягче, япошка76! – осадил меня Чжу. – Будь мягче.

И тут Ляо из Хубэя вдруг выпалил:

– Мы должны подписать контракт. Нам обязательно надо подписать контракт с этим ушлым Лао Ванем.

– Да. Верно. Подпишем. Завтра же все и подпишем, – согласился Верблюд.

Ох уж эти хубэйские парни! Они как девятиглавые птицы77, спустившиеся на землю. Как же они умны!

– 10 000 юаней за все книги? – уточнил Ляо. – Тогда пропишем в договоре каждого из нас. Чтоб подстраховаться.

Верблюд – настоящий лидер. И он нас предупредил:

– Помните, мы – команда!

В то время семьи с общим доходом в десять тысяч юаней в месяц считались состоятельными. Для нас это была огромная сумма! Мы яростно взялись за работу, полностью в нее погрузились. Мы больше не разговаривали, только писали и писали. В наших катакомбах начались тяжелые дни.

По условиям договоренности с торговцем Ванем каждый из нас должен был «обеспечить» 4000 слов ежедневно, а через 60 дней передать заказчику первый вариант своей рукописи. Если работа понравится, мы получим десять тысяч юаней. А дальше будем продолжать в этом же темпе.

Оглядываясь на тот опыт, могу точно сказать: более адскую жизнь представить трудно! Именно тогда я начал курить.

Мы ютились в подвале, от дыма и напряжения глаза наши постоянно были красными. Мы копошились, словно крысы в норе. Выносить друг друга было жутко тяжело. Верблюд – человек бесцеремонный. Возможно, ему пришлось стать таким в силу физической неполноценности, потому что лишь так он мог выжить в обществе. Его «неполноценная» рука, плечи и зубы удивительно гармонично служили ему. Одеваясь, он сначала натягивал вещи правой рукой, а потом расправлял их энергичными движениями плеч и зубами поддергивал вверх. В мгновение ока он был экипирован с головы до ног. При ходьбе Верблюд беспрерывно болтал руками, и от этого его правое плечо сильно раскачивалось. У него также была привычка, подобно гордецам, откидывать плечи назад. Но дело не в обостренной гордости – так он просто старался удержать равновесие. Левая нога его всегда выступала первой, и шаг ею был шире, чем шаг правой, будто левой ногой Верблюд исследовал путь.

Каждое утро мой друг вставал в четыре, неизменно выкуривал несколько сигарет и беспрестанно харкал. Его пепельница всегда была полна окурков. Потом мы слышали оглушительный кашель, который, казалось, разрывал легкие! И наконец Верблюд садился писать. Работал он до четырех дня. Характерный хлопок дверью (парень открывал ее плечом) сообщал о том, что наш товарищ пошел за горячей водой, чтобы пообедать лапшой быстрого приготовления.

Ляо, в отличие от Верблюда, был совой. Он начинал работать в девять вечера и трудился до утра, а потом отбрасывал ручку и засыпал. Спал до полудня, после – ел: дважды запаренный кипятком рис с сычуанской горчицей. Потом Ляо надевал тапочки и ходил по коридору, стуча каждому из нас в дверь с вопросом: «Сколько ты сегодня написал, старина?» Если ему не отвечали, шел дальше, и так пока всех не обойдет. Иногда он сидел, опершись на изголовье кровати, поджав свои вонючие ноги, и думал. Ему нравилось думать в такой позе.

Чжу напоминал «ослиный двигатель»78. Он все ходил и ходил по комнате кругами, будто на ногах у него были кандалы и ему надо было двигать рычаг. Либо делал стойку на руках и долго находился в таком положении: вниз головой, прижавшись к стене, как ящерица. Стены его комнатенки были покрыты отпечатками подошв. Как и Ляо, Чжу питался рисом. Из дома ему передали маленькую парафиновую плиту, он даже пытался тайно готовить на ней, но смотритель общежития Сяо Ли нашла плитку и конфисковала. Чжу это очень разозлило, но он только выругался себе под нос. Он начинал работу с того, что, написав несколько строк, рвал листы в клочья и сминал их в шарики. Затем с силой бросал эти шарики на пол, так что при падении получался глухой стук. Весь пол его комнаты был усыпан бумажными шариками. Иногда, когда хотел привлечь наше внимание, он стучал линейкой по столу. А однажды спросил меня: «Как правильно пишется иероглиф «трахнуть»? И тут же рассмеялся. Признаюсь, мне тоже было смешно.

У меня самого не было никаких особых привычек. Я мог работать в любое время суток, хоть днем, хоть ночью. Когда уставал, я засыпал; когда не мог заснуть, вставал и снова писал. Для меня это был тяжелый физический труд. Я сидел за письменным столом с включенной лампой сутки напролет, у меня выпадали волосы, весь день кружилась голова. В отличие от своих товарищей, я в основном ел лапшу быстрого приготовления. Есть несколько видов такой лапши: готовая к употреблению (ее надо просто подогреть) и та, которую заваривают кипятком (ее можно есть прямо из коробки). Как-то я почувствовал запах куриных фекалий в лапше, и меня вырвало.

Зарешеченные каморки, в которых мы жили, напоминали клетки. Каждый из нас был заперт в своей, и мы общались через перегородки. С одной стороны от меня жил любитель стоять вверх ногами Чжу. Время от времени я стучал ему и спрашивал: «Который час? Пора есть?» Чжу отвечал: «Я только принес воду. Девять утра». Иногда я барабанил в перегородку со стороны Ляо. И если он не отвечал, это означало, что Ляо спит, а стало быть, на улице – день. Когда не мог писать, я слонялся по переулкам Пекина, просто как бродяга. Я стал очень много курить. Иногда бежал в сигаретную лавку прямо посреди ночи. Позже познакомился с владельцем лавки. И он сказал, что все, живущие в наших катакомбах, – писаки. Я не нашелся, что ответить, у меня не хватило духа возразить. Но для себя отметил: нет, мы не писаки, мы идем другим путем, мы – литературные рабы.

Однажды мы собрались в ближайшей забегаловке выпить пива и поточить лясы. Все разговоры свелись к вопросам: «Сколько ты написал?», «А ты?», «Много сделал сегодня?». Ответы разнились не сильно.

Верблюд:

– Три дня я писал по 8000 слов! А сегодня накропал лишь несколько сотен и больше не могу…

Ляо:

– У меня болит голова. Я писал по 5000 в день, а сегодня с горем пополам накарябал не больше 3000.

Чжу:

– Охрененно, никакой человек столько не сделает.

Я:

– Ублюдок, он заставляет нас заборы плести79.

Напившись, мы проклинали Верблюда, что заставил нас «продаться»! Затем в качестве откупа попросили его спеть «Цветок». Верблюд признал, что виноват, засучил рукав, выгнул шею и запел:

– Вы строго хотите меня осудить,

Но мы делим с вами одну кровать.

И коль соберутся мне руки рубить,

Ваше имя мне тоже придется назвать…

Ляо крикнул:

– Какая отличная деталь. Верблюд, я ее использую!

– За это надо заплатить, – сказал Чжу. – Дай ему денег за идею!

Затем мы играли в «Тигра, прутик, курицу»80. Кто побеждал, съедал кусочек вареного мяса.

А в три часа ночи администратор Сяо Ли вдруг заголосила:

– О боже, он умер! Помогите, надо же что-то делать…

В один миг мы вскочили с мест и побежали к ней. Втроем бросились к двери общественной уборной и увидели лежащего на полу перед умывальником Чжу: штаны его были спущены, глаза плотно закрыты. Он был без сознания. Мы бросились его поднимать, посадили к стене, трясли, повторяя его имя: «Чжу, Лао Чжу, скажи что-нибудь!» Верблюд подставил ладонь под его ноздри:

– Он дышит. Воды, дайте скорей воды!

– Ущипни его за живот, – предложил я.

Ночной администратор Сяо Ли зажала нос двумя пальцами и попросила:

– Поправьте ему штаны. Это так… неприлично.

Под наши стенания Чжу медленно открыл глаза и пробормотал:

– Боюсь, это конец, брат! Я за ночь сходил уже 18 раз, – на глаза парня навернулись слезы.

– Не беспокойся. У тебя просто несварение. Все будет в порядке, – утешил его Верблюд, – я дам тебе ранитидин…

Чжу поежился:

– Брат, мне холодно… мне очень холодно.

Я взял Верблюда за плечо и произнес вполголоса:

– Не надо ранитидина, ему надо в больницу.

Было уже слишком поздно, чтобы искать машину. Верблюд нами командовал, а мы по очереди несли Чжу на себе. По дороге парень плакал и повторял:

– Брат, я больше не могу, отвези меня домой. Я хочу домой. Я не могу больше, не смогу написать ни слова…

Мы по очереди убеждали товарища:

– Ты поправишься. Все будет в порядке.

Мы уговаривали его, но сами в глубине души мечтали о том же. Хотели все бросить!

Ранним утром в Пекине дул ветер, ужасный холод пробирал насквозь. Когда мы наконец нашли больницу (роддом за улицей Фую), все были страшно измотаны. Нам еле-еле удалось уговорить врача, чтобы Чжу приняли. Мы остались сидеть в коридоре. Молчали. Мы так устали, что не могли даже говорить.

Только в больнице при регистрации я узнал, что полное имя нашего товарища Чжу Кэхуэй. У Чжу случился приступ острого гастроэнтерита, потому что он объелся жирной вареной свининой с холодным пивом. Еще бы, ведь он съел больше всех!

День и ночь Чжу Кэхуэй пролежал под капельницей, а мы ухаживали за ним. Наконец он пошел на поправку. И ему было очень страшно, никогда до этого он так не болел. Чжу то и дело умолял Верблюда:

– Отпусти меня, брат, я больше не могу.

– Нам еще не заплатили, – упрямо твердил Верблюд. – На что ты собираешься жить? У меня язва желудка, у меня все намного хуже, чем у тебя. Гитлер как-то сказал: «Либо они идут по нашим трупам, либо мы идем по их!»81

И мы продолжили упорно работать. Продолжили сочинять грязные истории. Это нам давалось мучительно. Больше мы не выходили из дома. Накупили лапши быстрого приготовления и питались только ей. У нас не было чувства времени, но мы считали дни. А однажды все же поднялись из своих катакомб на улицу в зимней одежде и поняли, что уже весна, деревья были зелеными!

В последние две недели до срока нам окончательно все осточертело. Казалось, мы вот-вот сойдем с ума. Когда больше не могли писать, вчетвером собирались в одной комнате, пили, ругались последними словами, и каждый рассказывал о своем родном местечке. Мы все тосковали по дому!

Приближался срок сдачи рукописи. Но у нас кончились деньги. Тысяча юаней на еду для четверых на два месяца – это неплохо. В ту пору это было даже много! Но мы тратили еще и на сигареты. Итого 250 юаней на человека: на еду, плюс курение, несколько раз выбирались в город, плюс расходы на скорую помощь для Чжу Кэхуэя, капельницы и лекарства для него же, в общем, Верблюд сказал, что денег больше нет.

До дедлайна оставалось пять дней, а жить нам было не на что. Ляо из Хубэя – прекрасный человек. Он вспомнил вдруг, что у него завалялась какая-то мелочь. Порывшись в его карманах, мы нашли целых пять юаней! И он пожертвовал их нам всем: мы отобедали куском вареной говядины. Это помогло продержаться еще какое-то время. Но спустя три дня мы подъели все до последней крошки – не осталось ни лапши, ни панировочных сухарей. Что делать? Мы стали уговаривать Верблюда позвонить Лао Ваню и попросить, чтобы тот срочно дал нам еще денег. Однако Верблюд сказал, что много раз пытался связаться с книготорговцем, но ему сообщили, будто тот уехал в Гуанчжоу82 и вернется только через три дня.

Тогда парню из Хубэя пришла в голову блестящая идея:

– А разве у него нет пейджера? Слушай, Верблюд, ты пошли ему сообщение!

У нас заурчало в животах, мы с надеждой посмотрели на предводителя. И он сдался. Пошел к стойке администратора и упросил дежурную Сяо Ли дать нам позвонить в кредит еще раз. Верблюд продиктовал девять сообщений одинакового содержания для номера 1855: «Прошу срочно перезвонить».

Лао Вань долго молчал. Отозвался лишь через час:

– Черт возьми! Я думал, мы заключили контракт. Со своей стороны я делаю все в соответствии с нашими соглашениями. Нет денег? Это ваша проблема. Займите где-нибудь и ждите, пока я вернусь! – сказав это, он бросил трубку.

Мы были в замешательстве. У кого занять денег в незнакомом городе? Есть хотелось дико, и мы снова посмотрели на Верблюда. Как голодные волки. А он… хлопнул рабочей рукой по бедру и выдохнул:

– Ладно, я что-нибудь придумаю. Найду выход!

В ту ночь все мы молча лежали в своих постелях, сил говорить не было. Согнутым пальцем я постучал по перегородке. У нас с парнями был особый код для общения: один удар – «голоден», два – «очень голоден», три – «умираю от голода». Чжу в ответ «пробарабанил» трижды «больно» и трижды «работать». Ляо отчетливо «добавил»: «мучаюсь», «мучаюсь». А потом «добавил» еще: «что же делать», «что же делать», «что же делать» и «даже одной палочки шаокао83 нет» – пять раз… Он стучал, стучал – до девяти часов, и создавалось ощущение, что дощатая стена вот-вот рухнет!

Наконец за дверью раздался голос Верблюда:

– Все ко мне! Вставайте! Есть выход!

Мы собрались в комнате предводителя.

– Я только что разговаривал с одним «дрифтером»84 и получил информацию от группы крутых ребят, которые «спасают» телевизионные шоу. Они живут в отеле «Пекин» и покупают «концепции»!

Мы не совсем поняли:

– Что они покупают?

– Все! Пикантные подробности. Интересные идеи. Они платят за качество.

Сначала мы не поверили Верблюду. Конечно, мы слышали о людях в Пекине, которые продают разного рода «резолюции» (разрешения на то, о чем и подумать нельзя), но представить, что есть те, кто продает «идеи»? Как такое возможно?

– Посмотрим, что из этого выйдет. Идите к себе и начинайте работать. Жду от вас «пикантные подробности». Не менее 500 слов с каждого! И написать их надо до завтра!

Мы были очень голодны, на ум ничего не приходило. Все расплывалось, как в тумане. А Верблюд настаивал:

– Давайте, давайте, быстрее! Выбирайте лучшее!

Мы понимали, если деваться некуда, сделаешь все, что угодно. Мы чувствовали себя проститутками, с той только разницей, что торговали мозгами. Но мозги наши были никчемными. Каждый в своей комнате, мы рвали на себе волосы, бились головами о стены – всю ночь сочиняли «подробности». И на следующее утро сдали тексты Верблюду. Он взял их и молча ушел. А мы после этого снова разбрелись по своим углам, полусонные и изможденные. На этот раз у нас не было сил даже перестукиваться.

В два часа Верблюд наконец вернулся. Держа в руках три купюры по сто юаней, он радостно объявил: «Друзья, живем!»

Мы взревели:

– У нас есть деньги на еду!

– Оказывается, тех, кто продает «подробности», очень много, – деловито сказал Верблюд. – И все беднота!

Он простоял в очереди все утро. Потом его провели к мужчине с красивыми белыми зубами, в белоснежной рубашке и золотом галстуке. В гостинице «Пекин» было тепло и уютно. Пролистывая одну страницу за другой, «золотой галстук» меньше чем за 10 минут в пух и прах разгромил плоды наших «интеллектуальных» мук: «Чушь, – повторял он, – полная фигня! Не годится». Но Верблюд припрятал туз в рукаве. И под конец подсунул «покупателю» песню «Цветок». Она-то в итоге и принесла нам триста юаней: Верблюд спел ее «золотому галстуку», тот записал ноты и слова, а после заплатил обещанную сумму.

Возможно, это покажется странным, но нам было абсолютно все равно, что нас не оценили. Нам нужны были триста юаней, чтобы продержаться последние три дня! Мы ждали возвращения из Гуанчжоу торговца Ваня: он купит у нас рукопись, и наши мытарства закончатся!