Читать книгу Книга жизни - Группа авторов - Страница 5

Долг платежом красен. Я отучился, окончил аспирантуру и уже начал работать, когда получил первое письмо от дяди. Он просил разыскать Вэйсян.

С тех пор он писал мне постоянно, и в каждом послании были назидания в духе «вот как надо». Кончилось тем, что я не мог больше находиться среди коллег и ушел из университета. Это одна из причин, почему я ненавижу дядю.

А с Вэйсян случилось следующее. Когда ей было семнадцать, она внезапно исчезла. В то время девушка училась в первом классе1 старшей школы, и уже там у нее было прозвище «маленькая потаскушка». Что ж, мать ее тоже когда-то называли «продажной девкой». И можете не сомневаться, Вэйсян была не менее красива, чем У Юйхуа в ее возрасте. Так вот, Вэйсян явилась домой на каникулы, а на третий день пропала. Ходили слухи, будто сестрица моя удрала на мотоцикле с парнем, что приезжал купить волосы50.

У Юйхуа и дядя опять рассорились. Сначала, как было у них заведено, поругались и подрались, а потом отправились на поиски дочери: он – в одну сторону, она – в другую. Даже милицию вызвали.

Прошло три дня, Вэйсян не объявилась. Дядя попросил кого-то из деревенских написать мне, чтоб разыскал его малышку.

Я был многим обязан родне и проигнорировать просьбу не мог. Взяв напрокат велосипед, три дня я колесил по Инпину. Побывал на каждой улице, в каждом отеле и в каждом милицейском участке. Также попросил университетских коллег помочь с поисками, но и спустя месяц никаких зацепок не было. Ничего не оставалось, кроме как сообщить дяде, что я не справился с поручением. Решив сделать это лично, скрепя сердце я направился в Улян. Однако когда с подарками добрался до дома дяди, его там не оказалось.

– Тетя Хуа, где он? – поинтересовался я.

– Сдох, – холодно ответила та.

Когда мне все-таки удалось разыскать дядю, он был смертельно пьян: лежал на куче соломы во дворе, весь грязный, и никак не мог проснуться.

Десятилетиями дядя при поддержке деревенских жителей проходил сложный процесс преображения: от компанейского выпивохи до опустившегося алкоголика. И в старости надирался практически ежедневно, а пьянел очень быстро. Как говорили в Улян: рюмку опрокинул – и готов. Несколько раз он был так пьян, что не замечал, как его бесчувственное тело выносили на улицу и укладывали спать на циновку, подвешенную на манер гамака.

В тот день дядя очнулся в собственных рвотных массах и обнаружил, что рядом с ним лежат две собаки: черная и желтая. Они тоже были «в стельку». Слух о «попойке с псами» быстро разнесся по деревне, репутация Цай Гоиня пошатнулась еще сильнее (хотя куда уж!). В глазах земляков, с которыми он сталкивался на улицах, читалось презрение. Люди больше ему не улыбались, и дядя очень печалился из-за этого. К тому же, он «колебался» вместе с линией партии и все больше терял авторитет.

Зимой того года я поехал на научную конференцию в столице провинции и случайно встретился с Вэйсян. Вот как это получилось.

Как уже упоминал, я хотел стать ученым, хотя занимал в ту пору лишь пост преподавателя в институте финансов и торговли. Я много публиковался в академических журналах, меня неплохо знали в провинциальном научном мире. На конференции «Культура равнинных племен» я встретился с однокурсником, которого в студенческие годы прозвали Верблюдом, тот занимал должность замдиректора и многого добился. Подумать только, а ведь когда учились в аспирантуре, мы три года жили в одной комнате. Несмотря на разность социальных статусов, отношения мы поддерживали.

Однажды вечером после докладов обсуждали, является ли исконная культура равнинных племен «культурой лица» или «культурой ног»51, и Верблюд вдруг сказал:

– Давай отведу тебя в одно место.

– Ты же знаешь, я не пью.

– Кто сказал, что я хочу тебя напоить? Ты должен кое-что увидеть. – Выдержал паузу и добавил: – Будем мыть ноги.

Верблюд повел меня в заведение под названием «Дом для ног» на самой оживленной улице столицы провинции. Фасад небольшого здания был украшен красными фонарями, а как только мы оказались внутри, меня охватило странное чувство. От входной двери тянулся длинный коридор, слева и справа – зарешеченные комнаты с номерами. Верблюд шел впереди, я – за ним, и сердце мое билось, вероятно, так же, как у бабушки Лю, когда она вошла в Сад Роскошных зрелищ52. Наш сопровождающий остановился у одной из комнат и слегка поклонился: «Пожалуйте». Верблюд вошел первым. Я хотел было двинуться следом, но он лукаво улыбнулся, указал на соседнюю дверь и прошептал: «Брат, тебе туда». А сам удалился. Некоторое время я стоял в растерянности. Затем меня проводили в соседнюю комнату. И там мне впервые «помыли ноги». Честно говоря, тогда я даже не знал, что означает данное выражение.

Обстановка в комнате была простая (далеко не такая, как в современных роскошных салонах): здесь стоял только диван и односпальная массажная кровать. Я неловко опустился на край дивана и именно тогда увидел Вэйсян.

Она вошла с деревянным тазом, наполненным отваром пряных трав. Я обомлел. Не мог ни пошевелиться, ни открыть рот, просто смотрел на девушку. Я уехал из Уляни давно, когда она была еще маленькой. Не знаю, узнала она меня или нет, но я-то ее узнал. На правой брови Вэйсян есть родинка. Наши предки называли это «жемчужиной в брови» и считали, что она приносит удачу и богатство. Сколько же иронии в том, что Вэйсян, отмеченная подобным знаком, сбежала в город мыть людям ноги.

Она больше не была похожа на деревенскую. Все в ней говорило о том, что она – горожанка, но я все равно узнал ее с первого взгляда. И не только по родинке, я почувствовал запах – аромат родных мест. О, его невозможно смыть, он горьким дымом въедается в кожу каждого жителя Улян, пропитывает тело, как вино – бочку.

А еще я увидел, что малышка Вэйсян стала совсем взрослой. И это тоже потрясло меня. Она была даже привлекательнее, чем ее мать в молодости. Но мне показалось, что в ней нет сентиментальности, присущей незамужним девушкам. Она была похожа на спелый сочный персик: большие красивые сияющие глаза, налитая полная грудь, тонкую талию и округлые бедра плотно облегало розовое платье. Вэйсян была в самом соку. Да, не зря ей дали прозвище «маленькая потаскушка».

Она присела передо мной на корточки и сказала на простом мандаринском диалекте:

– Сэр, я – Номер 2, и буду очень рада обслужить вас.

Вэйсян сняла с меня туфли и носки. Мое тело было настолько напряжено, что я ничего не видел перед собой. Затем она опустила мои ноги в горячую воду, я вздрогнул, пришел в себя и попытался завязать разговор:

– Милая девочка, откуда ты?

– Шаньдун, – ответила она. К тому времени сестрица уже научилась лгать.

– Значит, там говорят на мандаринском?

– На нем говорят везде.

– Разве? Послушай, моя речь отличается от твоей…

Она подняла глаза:

– Сэр, вы хотите проверить мою регистрацию?

Ногу мою вдруг пронзила нестерпимая боль: Вэйсян стала сильно ее тереть.

Неожиданно я вспомнил о дяде: вот он стоит под старой акацией, и на лице отразились все жизненные перипетии, что он преодолел. Но разве могло бывшему капитану артиллерии прийти в голову, что его любимая малышка Вэйсян будет массировать ноги незнакомым мужчинам в захудалом салоне провинциального центра? За свои семнадцать или девятнадцать лет мыла ли она хоть раз ноги отцу?

Я снова осторожно обратился к девушке:

– А твоя семья знает, что ты здесь? Знает, чем ты занимаешься?

Вэйсян не ответила и перевела разговор на другую тему.

– Сэр, мы предлагаем тайский или гонконгский массаж, а также полный пакет услуг. Что желаете?

Я не сдавался:

– Твои близкие, наверное, волнуются…

Но и Вэйсян продолжала свое:

– Сто шестьдесят восемь юаней – гонконгский массаж, двести шестьдесят восемь – тайский, четыреста шестьдесят восемь – полный пакет. Очень выгодно.

Я растерянно спросил:

– А… что значит полный пакет? – В то время я был бедным преподавателем, едва сводившим концы с концами. – Дороговато за мытье ног!

– Просто помыть ноги – восемьдесят юаней. Но если берете полный пакет, за это платить не придется.

– Нет-нет, – поторопился я ответить. – Не надо пакет! – Даже восемьдесят юаней для меня в ту пору были весьма внушительной суммой.

Уголки рта Вэйсян слегка изогнулись, на лице появилось едва заметное выражение презрения. Я будто услышал ее улянский выговор: «Голодранец! Ботаник! Тебе тут не место!»

Она мыла мне ноги сорок пять минут, и все это время было ощущение, что в мои ступни втыкают иголки. Я еле поднялся, когда она закончила. А уходя, повернулся и позвал:

– Вэйсян, поехали домой!

Она посмотрела на меня настороженно, как затравленный зверь:

– Сэр, вы меня с кем-то путаете.

– Нет. Я тебя ни с кем не путаю. Я сам из Уляни.

Вэйсян подняла брови, лицо ее внезапно покраснело. Она внимательно посмотрела на меня, стараясь понять, кто перед ней, пытаясь поймать хоть какие-то обрывки воспоминаний, ждала, когда память даст ей хоть какой-то намек… Вдруг глаза ее сузились, она снова поджала губы и произнесла дразнящим тоном:

– Сэр, вы что, преследуете меня? Пожалуйста, больше не приходите сюда! – а затем взяла деревянный таз и быстро вышла.

Тем же вечером я позвонил дяде. Он немедленно собрался и поездом приехал в Инпин. Я встретил его на вокзале и сразу отвез в «Дом для ног». По дороге дядя все время задавал вопросы: «А это точно она? Ты уверен?» Я просто кивал, признаться, что его любимая малышка мыла мне ноги, смелости не хватило.

Но ехали мы напрасно. Владелец заведения, встретивший нас на пороге, удивился: «Что за Номер 2? Здесь нет такой». Мы с дядей ворвались внутрь здания, обыскали комнату за комнатой, но Вэйсян не нашли. Конечно, она поняла, что я вернусь, и не стала этого дожидаться. Зря я проболтался, что узнал ее. И где теперь искать сестрицу в этом море людей? Дядя сел на землю перед «Домом для ног» и заплакал, как ребенок. От слез глаза его ослепли.

Удивительно, но по словам земляков, с тех пор, как Вэйсян ушла, дядя и У Юйхуа перестали ссориться и больше не дрались. В деревне думали, что они наконец успокоились и присмирели. Не тут-то было! После неудачной поездки дяди в Инпин ненависть между супругами разгорелась с новой силой. Они буравили друг друга злобными взглядами. А У Юйхуа еще и всячески выражала презрение к мужу. Что касается дяди, в его глазах читалась сложная гамма чувств – от смятения до отрешенности и печали.

Шли годы, сердца стариков ныли и болели. Что ж, со временем и желчь, и плевок высыхают – остаются лишь пятна. Этим двоим больше нечего было сказать друг другу. Они словно онемели. Но молчание еще страшнее. И дни в тишине тянутся дольше. Словно масло в лампе закончилось или высохло, и фитиль больше не зажечь.

Старшая дочь дяди с тетей вышла замуж, затем и средняя, старики теперь жили вдвоем. Один был насквозь пропитан вином, другая – ненавистью. Внешне они старались сохранить остатки приличия. На публике даже отпускали короткие реплики, реагируя на происходящее: «Да?», «Надо же!», «Странно». Этим ограничивалось их вербальное общение, между ними наконец окончательно установилось молчаливое взаимопонимание. Дядина пенсия по инвалидности тогда составляла уже 120 юаней. Но деньгами полностью распоряжалась У Юйхуа. Дядя мог рассчитывать только на небольшую зарплату секретаря партийной ячейки. Но он был стар, и грядущие перевыборы не сулили ничего хорошего: в глазах деревенских дядя был пропащим человеком. Всякий раз, когда поступала пенсия, он пытался умыкнуть часть денег. Дважды ему это удалось. Один раз стянул десять юаней, другой – двадцать. Но после того, как У Юйхуа обнаружила пропажу, она стала прятать деньги более искусно. Это походило на игру: один прячет, другой пытается найти. И все молча, без единого слова. Когда их что-то раздражало, они выражали это взглядами, полными злобы. Когда раздражаться было не на что, то и взгляды были ни к чему.

Зимой дядю переизбрали. А спустя некоторое время у него обнаружили катаракту, и он почти ослеп. Теперь Цай Гоинь часто сидел один на большой каменной платформе на окраине деревни, лицо его было печально. Он слушал звуки ветра и надеялся хоть с кем-нибудь перекинуться парой слов. Но проходящие мимо спешили по своим делам и лишь изредка заговаривали со стариком. Когда солнце садилось, он медленно вставал и, опираясь на палку, шел домой.

Однажды дядя попросил кого-то из деревенских (позже я узнал, что он обратился к Вэйсян) отправить мне письмо с просьбой купить ему «голос страны». Однако послание не дошло (даже отправлено не было). Лишь после смерти старика я узнал, что он мечтал о маленьком радиоприемнике стоимостью двадцать шесть юаней. Мне было так совестно, что не выполнил его просьбу! Я ведь очень хотел его вылечить, но руки так и не дошли, я бегал по чужим поручениям, совсем закрутился. Хотя это меня, конечно, не оправдывает. Увы, в то время я не в состоянии был позаботиться даже о себе, не говоря уж о ком-то еще.

И вдруг в Улян неожиданно вернулась Вэйсян, о которой не было слышно больше десяти лет. Ее приезд стал сенсацией для земляков. Летним вечером перед домом дяди остановилось красное такси, пурпурно-оранжевый закат отразился в его стеклах яркими всполохами.

Дядя, похожий на груду пепла, в тот день как обычно сидел на заброшенной каменной платформе на окраине деревни и опирался на бамбуковый шест. Когда младшая дочь проезжала мимо него в такси, старик почувствовал давно забытый запах бензина, а еще легкий аромат, названия которого не знал.

Деревенские женщины опасливо сгрудились неподалеку от красотки, восклицая: «Это же Вэйсян! И правда, она! Вернулась! А я ее сразу узнала…»

На сестре было бежевое платье, шею украшало золотое колье с подвеской в форме черного креста. Одежда подчеркивала белизну кожи и высокую грудь. Каблуки дорогих туфель напоминали изящные ножки винных бокалов. Вэйсян превратилась в восхитительную зрелую женщину! Она была словно фея, спустившаяся с небес. Движения ее были легки, как колыхания лотоса, и после того, как она вышла из машины и сделала пару шагов, на земле остались лишь небольшие вмятинки от каблуков, похожие на следы овечьих копыт. Каблуки цокали в унисон биению сердец улянцев.

Неожиданно женщины, словно очнувшись, одна за другой стали злобно выговаривать:

– А знаешь, Вэйсян, мужчина, что сидит у въезда в деревню, – твой отец.

Сестрица остановилась, поглядела вдаль и ответила:

– Знаю. Мой отец. Но мне до него нет дела. – И снова тронулась к дому с чемоданом в руке и сумочкой через плечо: цок-цок, цок-цок.

Дядя не сдвинулся с места до темноты. Он безумно скучал по дочери, и представьте, что почувствовал, когда она даже не взглянула на него по возвращении. Старика окликнула соседка:

– Лао Цай, твоя дочь Вэйсян вернулась, она приехала на шикарной машине.

– Как же я ее пропустил? – дядя сделал вид, что удивился. – Как же не заметил?!

Когда Вэйсян вошла в дом, она бросилась обнимать мать, целовала ее, плакала. Женщины долго говорили. Возможно, У Юйхуа вспомнила свою молодость, когда тоже походила на прекрасный цветок. Мать и дочь были во многом похожи.

А вот с отцом после возвращения Вэйсян была холодна. Когда он оказывался рядом, неизменно повторяла одну и ту же фразу: «Чем так воняет? Мама, что за дурной запах?» У Юйхуа кривила губы и отвечала: «Да это старый пес. Наплюй». Всякий раз после подобного диалога дядя брал свою бамбуковую палку и поскорее уходил из дома.

Однажды он остановил Вэйсян на улице:

– Дочка, напиши своему брату Дю, что я хочу слушать «голос страны». Пусть он мне поможет.

– Какой еще «голос страны»? Ты уже слепой, хочешь еще и оглохнуть?

– Ты не понимаешь, – попытался возразить дядя. – А он поймет.

– Ну, конечно! Он всегда был тебе дороже всех, этот сукин сын! Ты думаешь, он все еще работает в университете? Нет. Он ушел.

– Как ушел? Куда? Прошу, напиши ему от моего имени!

– Обойдешься! Не желаю знаться с этим нищебродом! Ты всегда заботился о нем, а где он теперь? Что, не хочет с тобой возиться?

– Замолчи! – прикрикнул дядя.

– С радостью! Я занята, у меня вообще нет времени на болтовню.

Вэйсян повернулась и ушла. А дядя поднял свою палку и долго тряс ею в воздухе, грозя дочери вслед. Но сестрице моей было наплевать на это.

Вскоре всем стало понятно, что Вэйсян заработала много денег. Она купила в деревне участок земли и построила на нем трехэтажный дом: отделала его плиткой и внутри, и снаружи! Это было первое белое здание, возведенное в Улян за многие годы, и оно бросалось в глаза. По завершении строительства сестра устроила фейерверк, и вся деревня пришла на него посмотреть. Люди громко ахали и вздыхали: «Хорошая девочка! Но она нам чужая. Она совсем не такая, как мы».

Дядя жить в новом доме отказался. А как-то раз позвал дочь и спросил:

– Вэйсян, скажи, откуда у тебя деньги?

– Заработала, – небрежно кинула та.

– Как заработала? Где? Такую огромную сумму!

Вэйсян обозлилась, плюнула сначала на пол, а потом в лицо дяде и зло крикнула:

– А тебе какое дело? Какое право ты имеешь спрашивать меня об этом? Ты когда-нибудь думал обо мне? О своей семье? Да, я была еще маленькой, когда появилось место в университете, но ты мог бы отправить учиться одну из моих сестер! А ты послал этого говнюка!

На шум вбежала У Юйхуа и тоже наградила дядю шестью звонкими плевками, словно пулеметную очередь выпустила: тра-та-та-та-та-та!

Дядя протянул руку – взять свою палку, но жена схватила трость первой, бросила ее на пол, со всей силы наступила, и трость разлетелась на кусочки!

Рот дяди искривился…Так у него случился инсульт.

Как только жена и дочь осознали всю серьезность произошедшего, сразу отвезли старика в городскую больницу. И после нескольких капельниц дяде стало немного лучше.

А Вэйсян вдруг засобиралась в город. На этот раз она тоже уехала тайком, пасмурным серым утром. Вместе с ней отправились шесть деревенских девушек. Сестрица упорно молчала о том, чем занималась. Когда же ей надоели расспросы, ответила, что торгует одеждой. Вот юные искательницы хорошей жизни и настояли, что поедут с удачливой землячкой. Узнав об этом постфактум, улянцы будто почувствовали что-то неладное, но что они могли сделать?

Выписавшись из больницы, говорить дядя не мог, но жестами настоял, что останется жить в старом доме. У Юйхуа поначалу каждый день приносила ему еду, по одной-две миски, и он сам решал, когда есть и есть ли вообще. Но заботиться о себе старику было трудно, все же половина тела у него была парализована. Естественно, в доме плохо пахло. У Юйхуа затыкала нос и рот, ставила миски на стол и поскорее уходила. Время от времени старшая дочь убирала у отца, но случалось такое нечасто, она была замужем, а своя семья важнее.

Мне рассказывали, что однажды У Юйхуа по просьбе детей обратилась к старому доктору, мол, подлечил бы он дядю. Врач натыкал в голову Цай Гоиню иголок, и тот с помощью дочки и зятя впервые за год встал с кровати, вышел на улицу, медленно и осторожно прогулялся, наконец-то увидел снова голубое небо.

Несколько дней дядя, наполовину парализованный и с головой, утыканной серебряными иглами, учился ходить, как ребенок, с трудом, шаг за шагом, двигаясь по Уляни. Жители деревни не могли на это спокойно смотреть. Как же так вышло, что человек, который был у них секретарем партийной ячейки, превратился в немощного старика? Каждый, кто видел это жалкое зрелище, обязательно подходил к дяде и сочувственно вздыхал: «Боже, Лао Цай, как ты стал таким?!» Но У Юйхуа всех отгоняла. И повторяла: «Не помогайте ему! Не надо! Он сам все может». И дядя шел сам, неуверенно, качаясь из стороны в сторону. Зрелище невыносимое! Позже он снова упал и больше уже не поднялся.

Люди до сих пор считают, что У Юйхуа просто надоело ухаживать за мужем, убирать за ним мочу и дерьмо. Иногда она дразнила его, называла «кучей пепла», подначивала: «Ты у меня бессмертный. А ну, подними руку, если жив еще». Дядя пытался поднять парализованную левую руку, но сил не хватало. Тогда У Юйхуа предлагала: «А подними обе руки». И Лао Цай послушно тянул вверх здоровую конечность. «Я же говорю, бессмертный! Не сдаешься! Другой на твоем месте давно бы сдался. Ну, что вылупился? Что глазеешь? Что тебе от меня надо? Плевка захотел? На!» – женщина смачно плевала мужу в лицо.

Как-то раз У Юйхуа пошла навестить дядю, набрав полный рот гранатовых зерен. В тот год созрел прекрасный урожай гранатов, и перед тем как зайти к мужу, она сорвала спелый плод. (Тетушка частенько издевалась: явится к дяде с чем-то вкусным за щекой и заставляет его выклянчивать эту вкуснятину.) Жуя сочные зернышки, У Юйхуа взяла миску риса и хотела покормить мужа. А тот вдруг начал мочиться. От отвращения женщина непроизвольно разинула рот, не в состоянии подавить рвотный рефлекс, и в лицо дяде брызнул гранатовый сок.

– Ах ты дрянь! – завопила У Юйхуа. – Ну, кто сам бессмертный, тому все равно, как портить жизнь людям!

Дядя откинулся к стене, по лицу его стекал красный сок вперемешку с зернами. Неожиданно он скривил рот и… улыбнулся. Улыбка эта, должно быть, доконала У Юйхуа. Она кинула миску с рисом и выбежала из дома…

Дядя скончался осенью 2002 года. На похороны я не поехал. И меня до сих пор мучает из-за этого чувство вины. К тому времени я ушел с работы и отправился в свободное плавание, мечтал больше никогда не общаться с людьми, постоянно напоминавшими мне, что я им чем-то обязан, мечтал не получать больше бесконечных просьб от дяди – они почти свели меня с ума! Я сбежал в Шанхай53 и стал так называемым «желтым жилетом»54 одной из фирм, занимающихся ценными бумагами. И более десяти лет у меня не было никаких контактов с деревней.

Слышал, директор Цай, госпожа Цай Сыфань, Цай Вэйсян55, которая в то время уже была гендиректором акционерного общества по производству пиломатериалов, устроила дяде пышные похороны, и все улянцы были в трауре. Пригласили четырех музыкантов, чтобы они играли траурную музыку. Под звуки песен «Ликование», «Обращение ста птиц к фениксу» и «Ты несешь груз, я коня веду» обе улицы деревни заполнились людьми, которые хотели проводить моего дядю в последний путь. Расстроенная госпожа Цай Сыфань трижды падала в обморок! У Юйхуа тоже плакала: хотя они с мужем дрались всю жизнь, а все же провели вместе столько лет.

У Юйхуа сказала, что дядя ушел в мир иной умиротворенным (на этих словах тетушка покраснела), даже успел съесть перед кончиной миску лапши с кунжутом на обед. Однако мнения расходились. Некоторые утверждали, что в последний раз жена заходила в старый дом за две недели до смерти мужа, другие доказывали, что перед смертью дядю много раз навещала Вэйсян, мол, она стала хорошей дочерью и не брезговала убраться у отца дома, проявляя таким образом искреннюю заботу.

Обо всем этом много позже мне поведал «вечный беглец» Лян Уфан (он всю жизнь чего-то от кого-то добивался и всю жизнь с кемто судился). Мы встретились с ним во время одной из моих командировок: он приехал в Пекин подать очередное прошение, и мы столкнулись на углу вокзала.

Я пригласил земляка на ужин в ресторан, выпили небольшую бутылку эрготоу56. А после Лян Уфан как бы невзначай сообщил о смерти моего дяди. Чувство, что я всем обязан Цай Гоиню, никогда не покидало меня, и я стыдливо опустил глаза. Как я теперь верну дяде долг? Хотя в глубине души, узнав о смерти родственника, я почувствовал облегчение. Раз он мертв, больше я ничего не могу для него сделать. Почему бы наконец не успокоиться?

В этот самый момент Лян Уфан громко рыгнул, разбрызгав по столу ликер, и просипел:

– На самом деле Лао Цай не умер.

– Что ты имеешь в виду?

– Лао Цай стал деревом.

– Не понял…

Лян Уфан наклонился вперед, понизил голос:

– Я имею в виду, что твой дядя отправился в город в большом горшке, и сейчас он в саду бонсай в столице провинции.

– Ты слишком много выпил, дружище!

– Не так уж много, всего пару стаканов эрготоу… Дю, – он назвал меня детским прозвищем, – послушай! В деревне только я не взял деньги за молчание, которые предлагала твоя родня. Если и я промолчу, правду ты уже не узнаешь…

– Деньги за молчание? – я посмотрел на земляка удивленно. – За какое молчание?

Лян Уфан протянул руку:

– Чувак, если хочешь узнать, позолоти ручку. Дашь денег – расскажу. Это называется «плата за информацию». Дай, сколько захочешь, и я скажу, где искать твоего дядюшку.

Я на мгновение замер. Затем достал из кармана бумажник, вынул оттуда пачку купюр, около двух тысяч юаней, и положил перед Уфаном. Он кивнул:

– Этого хватит.

Слова земляка шокировали, и я долго не мог прийти в себя. Да, мир изменился. Но, независимо ни от чего, ни от каких изменений, такое не должно происходить. Я не верил услышанному. Не мог поверить. Вглядывался в лицо Лян Уфана, надеясь прочесть там что-нибудь. Казалось, хоть он и пьян, а все же не лжет. В его глазах не было характерного блеска ликования от успеха собственного вранья. Впрочем, мне всегда было трудно отличить правду от лжи. И я начал мысленно убеждать себя, что нельзя верить этому мошеннику.

Но после того как мы расстались и я вошел в купе спального вагона, какое-то странное чувство кольнуло меня! Главный офис компании, где я работал, располагался в Шэньчжэне. После возвращения я несколько дней не находил себе места, по ночам меня мучили кошмары. «Дай молока, дай молока!» – эта фраза постоянно звучала в голове. Я помнил, что в долгу у дяди и теперь уже никак не смогу оплатить этот долг.

Следуя указаниям Лян Уфана, я отправился на рынок бонсай в провинциальном центре. Там ходил от одного дерева к другому. И вдруг остановился перед горшком под названием «Гранат пота и крови» стоимостью 1,2 миллиона юаней. Мое сердце бешено заколотилось. Не могу сказать, что это было. Может, интуиция?

Ко мне подошел владелец рынка:

– Сэр, это главное сокровище моей коллекции. Хотите купить?

– Горшок с гранатом стоит 1,2 миллиона?

– Если он вам и правда нужен, давайте пройдем ко мне и поговорим.

Я последовал за ним в оранжерею, где повсюду благоухали прекрасные цветы. На столе стоял чайный сервиз. Хозяин попросил кого-то приготовить чай, а затем заговорил:

– Сэр, то, что я сейчас скажу, нельзя упоминать за пределами этой комнаты. Я сам купил гранат за 700 тысяч юаней и забочусь о нем уже три года. В отличие от других бонсай, этот питается только плотью и кровью.

Я посмотрел на хозяина, его лицо лоснилось от пота.

– Бараниной или говядиной? – уточнил я.

– Это еще не все, – игнорируя мой вопрос, продолжил хозяин. – Видите, у него очень большой горшок. Потому что на дне лежит человеческая голова.

– Разве вы можете торговать человеческими головами?

– Конечно, нет, я продаю бонсай. Что спрятано под растениями, не знаю. Значит, это не преступление. Но есть причина, по которой я имею наглость просить за этот гранат такую высокую цену. И, смею вас заверить, цена на дерево будет расти еще. Если вы не купите его сегодня, а придете в другой день, цена будет в два раза выше.

В бизнесе я был не новичок и знал, что в словах хозяина есть какой-то подвох. Но не хотел торговаться. Если б дядя был жив…

– Гранат я возьму, – заявил я решительно. – Но при одном условии.

– Что за условие?

– Расскажите, где и как вы его приобрели.

Хозяин огляделся по сторонам, а затем, наклонившись, прошептал мне кое-что на ухо.

– Правда? – удивился я.

– Никакой лжи.

Сейчас этот гранат стоит у меня дома в большущем красно-оранжевом горшке с цветочным рисунком. Растет бонсай очень хорошо, ствол и ветви его оформлены с большим умением и вкусом. Над деревом долго трудился специалист: на верхних ветвях можно заметить следы проволочных стяжек. Дерево с его шишковатыми ветками придает помещению праздничный вид. Все, кто приходит ко мне, обращают на него внимание. На нем даже выросло два плода.

А в тот вечер, когда купил гранат, я сел на стул перед ним, чтобы поговорить с дядей. Но ночь прошла, а бонсай так мне и не ответил. Лишь когда я ненадолго задремал, сквозь сон слышал, будто хлопает дверь. «Не ветер ли?..» – подумал я.

Я чувствовал, что от горшка исходит запах Улян. Изо дня в день он отравлял мне жизнь, не давал покоя. Каждый раз, проходя мимо граната, меня преследовало желание разбить горшок, чтобы посмотреть, лежит ли на его дне дядина голова. Я даже специально консультировался с юристом на этот счет! И он предупредил: если голова действительно в горшке, то это преступление, неважно, убили дядю или отрезали ему голову, когда он уже был мертв. И все те, кто брал деньги за молчание, будут считаться соучастниками преступления, поскольку вовремя не сообщили о содеянном.

Долгое время я каждую ночь «слышал» горшок с гранатом. Он будто просил: «Хочу внимать голосу страны». Хотя, конечно, это было лишь мое разыгравшееся воображение. Я столько раз себя одергивал: «Брось, не может такого быть!» Но неизменно содрогался от навязчивой иллюзии всем телом. Мне было жутко страшно. «Я хочу слушать голос страны!» Что же делать?

А вдруг весь этот бред внушил мне мошенник Лян Уфан? Ведь он был самым умным человеком в Улян. Но с чего бы ему мне лгать?