Читать книгу и звук, и отзвук: из разных книг - - Страница 20

Боюсь не вздора, а рутины,

что ни начну, то с середины

и кончу, верно, чепухой.

Не знаю, время или возраст,

но слышу я не лес, а хворост,

не славий щелк, а хруст сухой.

Пора проститься со стихами

и со вторыми петухами –

а третьи сами отпоют, –

с ночными узкими гудками,

с честолюбивыми звонками

под утро, когда их не ждут.

При свете дня яснее проза:

сигнал ли зоркий с тепловоза –

предупредительный гудок,

иль родниковый бульк хрустальный,

как позывной второй сигнальной –

в бутылях забродивший сок.

А впрочем, для чего детали,

когда глаза не суть видали,

а то, что виделось глазам,

в чем опыт думал убедиться,

и не кивай на очевидца,

который верит: видел сам.

А что он видел: луг да ели,

когда торфа́ под ними тлели

или прозрел, как тот герой,

кто меж печатными строками

читал духовными глазами?

И я так пялился порой.

Пора покончить с юным бредом,

с двойным –   орлом и Ганимедом –

полетом вечного пера

и пересесть за стол с кровати

(оно для домоседа кстати),

за Rheinmetall засесть пора.

Одна беда: садясь за прозу,

не тяпнешь водочки с морозу

под малосольный огурец.

 – Позвольте, где зима, где лето? –

одернет критик, а с поэта

и взятки гладки, наконец.

Не говорю уж о комфорте:

когда ты в форме, хоть на черте

езжай –   и тряска нипочем.

И что за путь: ухаб ли, кочка –

не важно! – приживется строчка,

а с ней и улица –   твой дом.

А кстати, кое-что о форме:

она не обувь на платформе,

а безразмерные носки,

и важно –   слог для пародиста, –

чтоб было в ней легко и чисто,

и меньше пота и тоски…

Так вот: ходил и я в поэтах,

не очень, может быть, пригретых,

но и не загнанных в Инту.

И что же? Горячо-морожно!

Попробуй –   жить куда как можно,

но петь уже –   дерет во рту…

Да и нелепо как-то: годы

и кризис половой свободы,

не говоря уж о другой.

Не Фрейд ли здесь подставил ножку:

смешно, ловя как малу вошку,

за рифмой бегать час-другой.

А нет бы попросту да быстро

стихом свободным строк по триста

пилить –   и, смотришь, капитал.

Что делать, мы консервативны,

как в век пилюль презервативы

(так Вознесенский бы сказал).

Ах, оборотистый народец –

поэты! Бедный оборотец

и тот пускаем в оборот:

бросаешь камешек соседу,

а он булыжник –   мельче нету, –

как говорится, в общий счет.

Дудел и я на самоделке,

но повезло: с чужой тарелки

кусков не брал, и сладкий сон

не бередит воспоминанья,

как будто на предмет изданья

звонит редактор Фогельсон.

Простимся с громкими мечтами,

и пусть токуют в фимиаме

соперники по ремеслу –

пусть их! – а мы, как в поговорке

и от махорки будем зорки,

покурим под шумок в углу.

Не угождать. Себе дороже.

Мы суше стали, но и строже,

и пристальней наш поздний свет.

Сойдемся жить и чай заварим,

а постучит какой татарин:

 – Вы обознались. Ваших нет.

А впереди такие сроки,

такие дальние дороги,

по осени такая тьма –

что и не стоит… Бога ради!

Опустишь голову в тетради,

поднимешь –   а уже зима.

Зима, и жизнь опять вначале,

и там, где яблоки стучали,

трещит морозец молодой,

струится дым, играет холод,

глядишь –   а ты уже немолод,

и лед звенит в ведре с водой.

А вдалеке гудок прощальный,

всё тот же, долгий, инфернальный,

и синий-иссиня снежок.

Ведро поставишь ледяное,

стоишь –   и голос за спиною:

 – Ты что-то мешкаешь, дружок.

 – Да-да, иду… – За поворотом

я оглянусь –   но никого там,

и в колком инее, как дед,

гляжу в вечерние потемки,

а там ни дыма, ни колонки.

Ошибка вышла. Наших нет.

Вот что увидится… Однако!

Завыла на дворе собака

вниз головою, говорят.

Чур нас! – раздвинем половицы

и вниз сойдем, где сидр хранится

и зеленеет маринад.

Не так ли, высветив бутыли,

и Дант с Вергилием сходили

на круги Ада с фонарем?

Не так, отнюдь! По вере русской

достанем выпивку с закуской

и всех во здравье помянем.

По духу близких и по крови

помянем всех на добром слове,

кому из мерзлых ям не встать.

А помнишь, как –   мороз по коже! –

кричал отец, берясь за вожжи:

 – Ну, открывай ворота, мать!

А что там: родина ль, чужбина –

кто знает! – дом ли, домовина?

Ездок привстал –   и конь несет.

Вот так и я: свое итожу,

продолжить захочу –   продолжу,

а надоест –   два пальца в рот!

Не первый год живем на свете,

а всё нескладно: свищ в сюжете,

и с флюсом, стало быть, финал.

С прощанья начал, а весельем

кончаю, как бы новосельем

на этот свет –   и кончен бал!

Да уж и ночь. Вино допили.

Теперь как в сказке –   жили-были –

в постель –   и кубарем в провал.

На том и мы –   не знаю, кстати ль? –

с тобой расстанемся, читатель,

чтоб ты, как автор, не зевал.

Нет, наше ложе без обмана,

а что да как –   была б сметана,

и масло как-нибудь собьем.

Была сметана, будет масло,

а если что кому не ясно,

я это объясню потом.