Читать книгу Корица: Солнечный Жертвенник Лунных ведьм - - Страница 10

Чёрная туча буквально лезла в окно, застревала в раме, пускала туман клубнями; На улице плотное молоко, а в Пашкиной комнате дрожал свет, иногда превращался в жёлтый глаз, потому что Пашка замыкал концентрацию на этой светящейся точке, точно спрашивал обретённого Оракула: «что происходит?»

Уличные лучи сновали бледные тенями, свистнули в окно и коснулись Пашки: «Не солнце» – расстроился он и выглянул в окно: Это были фонари!

Но сквозь этот зыбучий свет Пашка наблюдал держателей фонарей – кошатниц и свирепел, поскольку он рассчитывал на часик уединения, а тишина, как бы в отместку усеивалась муками кошатниц:

– Это точно?

– Да, пропала.

– Пропали все мы!

– Оооо…!

Вопли крепчали, а последний возглас окропил болезненностью:

– Не сохранили!

Этот крушащийся звук выволок Пашку к окну. В его взгляде соединялось изгнание и любопытство, языки фонарей скрестились под окном, раздвигали туман, листья деревьев тряслись белеющими брызгами.

– Что вы здесь устроили?! – не выдержал Пашка.

– Молодой человек!

– Спускайтесь, не слышно!

«Ну, дамы! Держитесь» – Пашка решил навсегда разобраться с неконтролируемыми кошатницами. Ноги его бежали по ступеньками быстрее, нежели отформовывались мысли. Подъезд как ни странно находился тоже в поглощающем тумане, иногда угадывались праздничные цветные всполохи, стены растворялись. Пашка притормозил, чтоб унять буйство своего справедливого сердца – один этаж отделял его от кошатниц, этот момент лихорадочного предвкушения испуга он испытал случайно, когда дотронулся до стены рукой – та беспрепятственно прошла и вытащила резиновый собачий мяч.

«О! А!» – Пашка неведомо оказался на улице —туман сократил спуск до секунды.

– Куда так мчишься?

– Будто призрака увидел… – наступали кошатницы.

Но даже самое неверующее сердце чувствует грань между неизмеримым и реальным, и чем являлся собачий мяч – может, призраком в руке или же собственным кулакам восставшими жертвой решимости. Пашка решил посмотреть вынутое чудовище: кулак или мяч. Свет фонаря обливал светом с головы до ног, кошатницы сгущались, и как же при такой поддержке не посмотреть… это оказался собачий мяч – единственное доказательство, что стена размылась в тумане, но разум Пашки сохранил трезвое начало и принимал эту искажающуюся реальность с осторожностью; мяч дрожал в раскрытой ладони, точно на вибрационной платформе. Глаза кошек тлели в тумане, а фигуры кошатниц вопреки расплывчатым, бархатистым силуэтам прохожих имели чёткие контуры, точно вклеены из иного измерения. Кланы кошек сбежались к Пашке, и контуры прохожих перемежались с миражами тонких очертаний девиц в оранжевых макинтошах.

– Ты видишь их потому что должен…

– Должен, должен! …

– … Ты последний, кто видел её!

– Вспомни!

– И выкинь это! – кошатница смахнула собачий мяч, прежде чем Пашка опомнился.

– Не тронь! – Властная кошатница схватила Пашку. К ним приближалась фигура в оранжевом макинтоше с жёлтой намотанной башней на голове и держала мстящий мяч.

– Она не видит нас, – тарахтели кошатницы.

– Высшая Лунная ведьма.

– Ты ведь видел Венецию?

– Я вытащил мяч из тумана, стена растворилась.

– Границы нашего мира пошатнулись, наступает Великое Схождение! Солнечный Жертвенник восстаёт! – визжала кошатница. – Когда ты видел Элину?

– Вы… вы знаете её? – «Баба Зина, вроде?» – Пашка вспоминал, кто эта нагнетающая заводила.

Он не отвечал какое-то время, изучал лицо визгливой кошатницы, не зря они спросили про Венецию, история с мячом не удивила, а Элина не появляется несколько дней, его окна пустует, потому что чуть ли не единственный смысл его жизни стало прятаться за шторами и подглядывать, в этом заключалась интрига, как он считал и законное право бесследно совершать обзоры из мышиного глазка между шторами.

– Она …не ходит в школу дней пять, кажется… а я думал вы все эти дни искали кошку – Паша испугался, поскольку кошатницы его плотно обложили и требовали чуть ли не раскаяния за то, что он раньше им не доложил о прекращении паломничества Элины к заветному окну. К тому же фигура в макинтоше непрестанно ощупывала туман, коптила шёпотом, играла лицом, что вырезают на пластилине, что мнётся, трансформируется в любые маски, и вот Пашка увидел собственное лицо в дразнящем макинтоше и распадающейся платочной пирамидой на голове, под которой боролись волосы, расползлись червями по лицу, тянулись вперёд, словно облизывали туман на предмет пористости. Пашка чуть не лопнул от ужаса: это не миражная Венеция, наведённая в припадках злобы на кошатниц – совершенно чуждое существо туманов сделало шаг вперёд – туман обволакивал выступающую фигуру, с восторженной улыбкой во весь рот существо прошептало: «Я найду тебя вопреки!» – упрямая рука ощупывала, толкала туман, чтоб проникнуть, и в любую секунду казалось, что рыхлая туманистая Завеса неминуемо падёт от такой настойчивости достаточно скоро.

– Дети Луны.

– Она запомнила тебя и будет искать…

– … приходить во снах.

– Плоть их привлекает!

– Истинные оборотни.

– История, наполненная мраком, но суть одна…

–.... Каждый год избирается девочка....

–… с унаследованными способностями ведьмы…

– …Лунной ведьмы, – глубоким голосов вползла достопочтенная Вера Николаевна – соседка Пашки.

Кошатницы в строгом порядке рассказывали историю о далёких временах, когда безбрачные, вдовицы женщины или ненаделённые красотой – безобразницами назвали таких женщин. Они выходили по ночам, к Луне и выливали в слезах свою боль.

Не было ни идолов, ни религий, ни церквушек, поклонялись земле и светилам. Солнце безжалостно освещало их изъян – безобразницам всегда попадали под пересуды людей, гонения из общин, а Луна густым туманом латала их боль, дарила тишину. И безобразницы повадились нырять ночью и практически забыли день. Их разум неимоверно изменялся и безвозвратно уходил от человеческого, так появились Лунные ведьмы.

–… колдовство, магия нарабатывались естественным образом от концентрации ума. Они облюбовали сумеречное измерение, где скрываются от мира и готовятся установить Лунный порядок навеки.

– В особые дни, наибольшей активности Луны они устраивают праздник великого Схождения, так они называю светопреставление.

Эти знающие кошатницы которых обходил туман пугали Пашку больше, чем алчные Лунные ведьмы. Пугало и то, что он во всё это верил: зрелище с провалившейся в стену рукой в подъезде кого угодно убедит, фигуры в жёлтыми башнями, снующие в неизведанных пластах бытия…эти явления восстали неопровержимые доказательствами правоты кошатниц.

– Она из Лунного измерения? – Пашка не мог отвлечься от существа с ползающими волосами по туману, – Кажется… они пытаются проесть туман.

– Это лунная жрица, добровольная рабыня Лунных ведьм. Туман единственное, что сдерживает их. У иных, кто сопротивляется судьба незавидная…непокорных обращают в индюков…

– Вера Ивановна! Как это в индюков?! – Пашка со страху вспомнил, как зовут кошатницу.

– Сначала в услужение, а затем в еду, после того, как индюшачий разум поглотит человеческий, ждать недолго.

– Ведьма может принять облик съеденного человека, то есть индюка… оборотня.

– Я понял, Марья Петровна!

Потрясение Пашки усилила фигура в оранжевом одеянии иного разума нечеловеческой природы; кошатницы присматривались к истончённым туманным участком, из которых исходило свечение разжижающее туман до мутноватого воздуха. На минуту она материализовалась в нашем мире со странным свечением, исходившим от лица посеребрённым Луной: «Я приду за тобой…» – шёпот потустороннего шороха загородил туман, перераспределив своя плотность – и лицо скрылось в беспросветном молоке. Жёлтая башня оказалась намотанным платком, а серебряное лицо потеряло своё свечение, лишь еле испускало жизнь, точёное, как шедевр психопата, помешанного на мелких деталях, правильности линий.

– Я видел уже такое свечение! У одной девочки в школе, что с Элиной дружит, – раскололся Пашка

– Мм, чернявая такая, – Вера Николаевна сразу поняла, о ком речь, – Это одна из Лунных ведьм, одна из старших, живёт под личиной девочки не первый год.

– Так Где Элина? Рассказывай....

***

Морщится тень, колосится плесень… Элина вышла на веранду, воздух серебрится. Дом, к которому она привязана силой магией и не может покинуть, самый близкий к лесу, поэтому все внешние метаморфозы на заднем дворе, за дворами, в лесу доступны ей с любого угла обозрения. графитовый полумрак с изумрудным лесом в лунном свечении оскверняют индюки, портят всю эстетику, и много где вместо птичьих силуэтов полуоборотни, опутаны схожими движениями и недоразвитыми метаморфозами – голова в последний момент становилась полностью птичьей, а промежуточные варианты индюколюдей продиктованы изуверкой магией Лунных ведьм. Из лесу выплывают фигуры наставниц, созывают индюков. Одна из наставниц Оля. Она курлыкает и более стала походить на птицу: из-под платья выглядывают индюшачьи ноги, у других – одна рука, и одно крыло или вместо клюва ухо, а клюв… вожатой повезло больше всех, она очень органично смотрится в этом безумстве неполных преобразований.

Великое Схождение в разгаре…ритуальная ловля индюков для подношения на Солнечном Жертвеннике и установление власти Луны навечно.

Вместо испуганных криков птиц забавные курлыканья, иногда видно Лесю на трёх ногах с тремя грудями; она добегала до веранды в облике строенного индюка и обратно к лесу, опутанные тиной глаза, точно вирусом, песни наставниц возглавляли эту счастливую ловлю.

Эффект был очень странен, песни наставниц будто уходили в лес, а праздничные вопли индюков отвергались лесом, ударились о веранду, крышу, из-за чего сыпались паучки. В этом саду птичьих оборотней, было и человеческое, кроме Элины. Некоторые жители деревни были вполне себе людьми, носили обычную одежду трудились на благо ведьм, чтоб однажды быть посвящёнными в Лунный культ, спят и видят себя непременно колдунами, колдуньями, бредут такие надежды, и никто не догадывался, что каждого второго готовят под индюка. Небо, будто залеплено газетой пыхтело рунами под вопли, шевелилось от лунного света, дышало и деревенело под тишину.

Руны загустевали, уводили лыжными проборами в лес.

***

Здесь движение противоположно жизни, реснитчатая трава наводилась антенной и снимала с тел индюков силу, те природные импульсы, что побуждали их бегать, затем кололась и на издыхании заставляла ползти – заряжать Жертвенник движением. В то время как наставницы не теряли бодрости и подгоняли индюков, подражая бегу, явно заговорённые, поскольку кому-то нужно было выполнять такую дикую работу – гонять индюков и запевать гипнотические песни, а Лунным мудрейшим ведьмам это не по рангу.

Наставницы распевались и сами подвергались своей неуправляемой силе, их заносило, они выписывали странные углы, потому что в таком метаморфозном тельце невозможно сдерживать такие струи магии, такие мощные и непостижимые, что сорвало платье с одной из наставниц и эти тряпки капитуляции носились на бесхребетных ветрах....

Элина грызла ногти: «Платья сорвало, а тел нет…» – пыталась решить неподъёмную задачу. Полые платья нависли над верандой и в насмешку над размышлениями о своих носительницах вытрусили индюшачьи кости перед Элиной, притом пения не прекратились. Это глас Жертвенника.

Эти кости прогремели рухнувшей надеждой выбраться из проклятой деревни живой. Тревог и тоски добавляла Леся. Она двигалась как мятая колбаса сгребая все свои суставы маховыми перьями, а фасеточные глаза, как пуговицы в иной мир приоткрывали безумие, но не причину такого подобострастного рвения бегать на полянке ради запитывания Солнечного Жертвенника своими силами, который, видимо, не желал перенимать силу безумия Леси, часть полянки прогнулась, как мат, и отплюнула Лесю к веранде. Леля от возмущения потеряла контроль и обратилась в бегущего куда ни попадя индюка, которую хватило бы ещё на пять Ритуалов.

Известно, что Жертвенник неподалёку… и сколько Элина продержится неизвестно, каждый виток Ритуала опасен, а её тело светится бензиновыми разводами.

Как ненавистны ей прыгающие индюки, и нет ничего прекрасней чувствовать себя живой даже в шкуре школьного аутсайдера.

Местные жители повылазили из своих чистилищ, шли по направлению в лес, без утруждения собирали выдохшихся индюков. Элина не видела своего спасения, ни через побег, ни в примыкании в ряды культа, главным образом Элина уяснила, что без Солнечного Жертвенника культ Луны не может существовать.

***

– Портал на колёсах прибудет завтра в два дня.

– Автобус, – поправил Пашка.

План был сумасшедший и в тоже время прост. Пашке нудно было напроситься в группу отдыхающих с невинным предложением отправиться в деревню в качестве свободного художника порисовать этюды.

Вера Николаевна раздулась в гордости от своей затеи с пленером, и настаивала именно на этой идеи. Никто бы не поверил в искренность рвения юного мальчишки к опрокидным, огородным работам. А вот порывистость к малеваньям, художественный развитый вкус до болезни вполне способен разжалобить – мальчик, познавший кисточку и краски обязан закрепиться художником. Идея такая де скользкая, как и обода кошек, натиравших ноги блохами.

– Рюкзачок тебе снарядили … кисточки… сострой лицом, как учили и помни, ты должен успеть до первого пера, иначе наш мир попадёт под вечную власть Луны! Элина сгинет, светлый ребёнок. Погоди!

Кошатницы вздымались, как пупок, туман сбился в плотные жалюзи, пропускал живых, задерживал Лунных интервентов, и оплетал разговор; прилез Камыш.

– Поводыря возьми, обратно выведет, выпустишь в лесу, а сам беги, беги к озеру, у нас есть только один день.

– Ничего не ешь, не пей, если предложат, – догнала указаниями Наталья Сергеевна.

В сыром обожании тумана кошатницы рассосались. Камыш от туманной росы был похож на мрачную мокрую тень, на неживое, в рюкзак он сложился легко, как бумага, свил на дне невесомость и ни на грамм не отягощал рюкзак, а мысли Пашки утыкивали дротиками план вопросами.

В плане по вызволению Элины всё устроено так, чтоб Пашка больше догадывался чем знал, чтобы ведьмы не могли телепатически пощупать его знаний, а над догадками посмеялись от души. Но кошатницы оставили подсказки и помощь.

Он не знает, что в рюкзак сложили кеды женские, чтоб глаза его задумчивые возмутились, а очищающие руки нашли упрятанные сухари внутри кед, пачки влажных салфеток набиты цукатами.

Потаённые отсеки рюкзака нашпигованные заговорёнными хлебцами, и брелоки рюкзака гремят, чтоб перегруженный рюкзак вызывал улыбку над сентиментальностью блаженного мальчишки, который не может расстаться с черепами и висюльками детства.

Павел Чуков – восставшая надежда Солнечного мира, посланник в сумрачное измерение, безапелляционно продвигался к школьному автобусу, заступник падающего Мира, внезапный художник с отрешённым взглядом, где искусство возведено в империю с просьбой, хватавшей любое сердце любовью к деревцам, к лесу в малахитовом величье, жжёт крапивой воображение, тревожат пахучий мёд полянок, былинки на ковре ягодок, бревенчатые кладкам – Пашка как истинный художник не позволит завянуть прекрасным порождениям природы в неизвестности вне бумаги и кисти и будет наплакивать о своей страсти всей школе. И этим подлинное биение творчества раскололо сопротивление математики в числе шесть – непоколебимом количестве отдыхающей группы присоединился художник-диверсант Пашка.