Читать книгу Корица: Солнечный Жертвенник Лунных ведьм - - Страница 9

Я находилась под воздействием сонного транса после побуждения.

Мне посчастливилось оказаться не одной, но даже это испугало меня больше, чем оцепенение в которое превратились мои первые часы, и это же меня немного спасло – несколько часов длилась парализация критического мышления, что помогло мне наслушаться прорицаний моей судьбы и советов, как лучше себя вести, как повысить свою значимость, чтобы выжить....

– Проснулась.

Я не сразу поняла, кто говорит со мною. Голос был девчачьим. Я в нашей комнате с другими привезёнными в лагерь девочками, возможно и «Мисс Щедрость». Комната и впрямь была той же, куда нас определили жить, а вот говорящего я не видела.

– Кира, это ты? – «Всё это дурной сон! Летала я над ямой, обращённые в камень девчонки, боевые индюки… Не было ничего подобного! Сон!» – ликовала я.

Мгновенье никто мне не отвечал, у ног моих сидел индюк и непрестанно клевал простынь.

– Кыш! – скинула я надоедливую птицу.

– Зачем Людку пугаешь? – вылетел тот же голос, что и приветствовал меня.

– Лю… Людка? – заикалась я со смеху, – Люда, ко мне! – скомандовала я.

Индюк обратно запрыгнул на мои ноги и возмущённо заклекотал.

– Зинка, Наташка! – кричала я в безумстве наугад выкрикивая имена, – Леся, Катька! Олька! Настя… – хрипла я от азарта, пока ещё один индюк – самый воодушевлённый, с курлыканьем водрузился на мою постель и восторженно тряс гузкой.

– Лесю давно никто никуда не зовёт даже свои. Она глуха на одно ухо с рождения… – пояснил голос.

Я не хотела, чтобы индюки топтались у меня на постели, я решился нещадно поступить с «Лесей» – изгнать криком.

Не будучи понятливым индюком «Леся» увиливала от изгнания с таким сопротивлением, капризами, курлыканьем, я недоумевала, как такая эмоциональная буря может умещаться в таком неважном птичьем тельце; причина раскрылась сама собою: «Леси» не поддавалась крику и, чтоб усидеть на кровати чуть ли не танцевала канкан, испепеляя моё терпение; я коснулась до индюка рукой – ведь ничего запредельного произойти не должно было…

Сначала рука, а затем человеческая нога выросли из индюка, клюв втянулся и образовался нос, человеческий, вся птичья фигура приводилась к женской, передо мной сидела девушка моего возраста и бесконечно вертелась. Между лопаток у неё торчало перо, а так ничего не выдавало в ней птицу.

– Я так и чувствовала, что ты наша! Видела, как ты на церемонии повисла в восхищении над порталом. Я между прочим тебя ни разу не клюнула! – клекотала Леся, – Ты сейчас на испытательном сроке, не станешь демонцией, так будешь птицей! Такие метаморфозы происходят в голове! – восторг Леси завершился обращением в индюка.

Тогда я почувствовала, что влипла. То, что я до сих пор живу в человеческом обличье – вот что сон. Ко мне вышла девочка с гребнем на лбу, и маховыми перьями вместо пальцев на руках в оранжевом платье, но почему-то без праздничного расшитого платка из волос было свито гнездо, откуда попискивали крысы. Лицо её сохранило следы человеческой личины, но нос уже закостенел, притом она отвечала другим индюкам курлыканьем – и те поубавили ко мне интерес.

Она казалась мне ужасной из-за неполной метаморфозы в индюка, смущали её перья и чешуйчатая кожа на ногах.

– Это не больно, – попыталась она развеять моё смущение, – Леся иногда обращается в человека, когда называют её по имени. В прошлой жизни она была аутистом и отмирала, когда её несколько раз звали, а большинство уже неспособны обращаться в людей… но когда всё же иногда получается принять неполный человеческий облик утверждают, им удобней жить индюками… – она курлыкала, чтоб доказать удобство птичьего языка. Полился клёкот от воодушевлённых индюков. Обращённая «Леся» прокричала, но получеловечьем: «Мы с тобой, сестрёнка!»

«Они всерьёз полагают, что я должна стремиться пополнить их ряды с упоением…» – отторгла я эту идею.

– А почему ты не индюшка? – разозлилась я.

– Я наставница для новеньких вроде тебя. Меня зовут Оля. И моя задача помочь влиться в нашу дружную семью, научиться полностью оборачиваться в индюка. Я хожу с неполным превращением, чтоб новенькие не расстраивались, ведь не у каждого получается с после первого пера стать полноценным индюком…

– … первое перо…, – «Не нравится мне это, чтобы ни значило…»

– Вот ты сейчас угрюмая, нервная, а, затем сама станешь проситься стать скорее индюшкой, – добивала Оля.

Оля старалась представить обращение в индюшку чинно и невинно, обыденно вроде чистки зубов. Казалась, что её голос обладал дурманящей силой… а если буду дальше её слушать, то совсем пропаду. Я закрыла уши.

– … ты так мало ешь! – Оля всплеснула руками. От этого магического пасса я почувствовала непотопляемую нежность, неопределимую, но я действительно смягчилась, хоть ещё пару секунд назад была настроена воинственно.

– Чтоб не съели, – мне с трудом дышалось от мысли, что я выстою против стада индюков, сопротивление не утекло из моих слов.

– Едят тех, кто совсем обленился, – гордо заявила Оля, чтоб я не смела подозревать её в тунеядстве.

Я совершенно устала от этого торжествующего предвкушения Оли, когда я совсем потеряю интерес к всякому сопротивлению, начну есть, как заворожённая… В комнате на тарелке лежали груши, а в углу стояло и корыто с овсом для индюков, которое очень странно на меня действовало – захватывало чуть ли не ползти. Я старалась не смотреть на корыто. Такая несладкая участь не может радовать, и в каждом обращённом индюшачьем сердечке блудила тоска по сей день: индюки с откровенной завистью смотрели на меня, а когда приближались к корыту, виновато поглядывали на груши – видимо память о людских временах ещё не исчерпалась до конца.

Я соскочила с кровати, чтоб сбежать, дверь не поддавалась… В ответ на моё рвение индюки облепили окно и с недоумением поглядывали на меня, на мой протест: я пнула чашку с грушами на пол – и обрушилась жадность индюков.

– Ну хватит! Не вам принесли! – ярилась Оля.

Солнечный луч заскочил в окно, пал на индюков, их жадные тела отбрасывали человеческие тени.

– Ешь! Ешь! – приказывала Оля. Индюки набросились на меня, но я отбивалась одеялом, чем ещё более раздразнивала их. Как будто нарочно глубина их негодования росла, они кричали, у некоторых отрастали ноги, как у фламинго, но куда длиннее, чтобы быть вровень моему росту, замахивались крыльями, затем резко приседали, чтоб рассмотреть меня со всех ракурсов, резко напугать своим наступательным криком и скачками.

– Слева заходите! Держите оборону окна! Курлык! – командовала Оля. Она также металась, забывала, вспоминала, что она тоже немного птица и начинала в присядку костыляться возле меня:

– Курлык! Курлык! Стой! Курлык…

Наверное, я могла бы сбежать… индюки у приоткрытого окна поредели… сейчас понимаю, что смогла бы… сейчас легко об этом рассуждать, геройствовать… но я была ещё больна после увиденного.

– А тебе какое дело? Сбегу я или нет? – «Дёрнуло ж меня поболтать напоследок.» – на моих глазах окно снова обложили индюки.

Она посмотрела на меня с разрывающим сердце взглядом, её лицо снится мне по сей день! Она упорней всех называла меня «Ладушкой», чтобы я стала «стабильным» индюком, а не недооборотнем, как Леся.

– Не хочу стать ужином, – серчала Оля, – Вот устроила ты нам проблем… не ешь, не оперилась до сих пор.

Это вышло бы за дурную шутку, если бы не серьёзное требовательное лицо Оли: – Было бы одно перо, было бы проще.

– Ты бы уже была в шей семье – прокурлыкала Леся и продолжила начищать свои растрёпанные пёрышки.

Мысль, об одном пере меня ужасала и семье, где каждый готов подставить другого в суп, а самостоятельный прыжок в суп расценивался как жертвенный акт в пользу спасения всей птичьей семьи.

– Ешь! – приказывала Оля.

– Никогда! – я не боялась её крика.

Стало совершенно не смешно, когда вошла Сора.

– Ну? Процесс пошёл?

– Мы работаем над этим…

– Вот, что я тебе скажу! Накорми её, а иначе…

– А иначе в суп?! – Оля не верила, что из-за провального наставничества одной непокорной девчонки её могу так просто сместить прямиком в суп. Она встрепенулась, а Леся злобным клювом тюкнула мою ногу. Сора двинулась на меня скалою:

– Твои предки породнились с Лунной ведьмой! Лишь это недоразумение держит твою судьбу на плаву, но я уже вижу, куда всё клонится и буду рекомендовать обратить тебя в индюка! – злорадствовала Сора.

– Ну надо же! А тебе очень пошло быть индюшкой! – пятнала я.

– Как ты смеешь, смертная! Я одна из старейших ведьм, освещённых владычицей Луной!

Меня снова ущипнула «Леся», на что Сора торжественно заявила: – Вот, и подружку искать не надо! Вы обе трудные птички!

Волосы Соры подлетали, и она подлетала, не касаясь земли, плыла как будто в этом доме её накрахмаленные стопы осквернились бы, ступи она на пол. Сора прокурлыкала одному индюку, сидевшему смирно все это время. Я ранее полагала, что это муляж, поскольку индюк всё время сохранял неподвижную серьёзность и законсервированность вопреки моим покушениям на окно. Сора указывала индюку на меня, что незамедлительно подействовало: птица водрузилась на свои паутинные ноги и заслонила своими могучими непробиваемыми крыльями окно.

Темнота освещала горящие глаза Соры. Она была лысой, а волосы её ползали по дому, выискивая нечто особенное:

– Вы нашли еду людей?

По белеющему телу, растопыренным рукам, ногам, нырками под одежду и снаружи подбирались волосы по Соре к своему законному месту на голове и вросли в голову блестящей копной. Раньше я полагала, что это тени, странными перекатами уползающие от Солнечных вздохов.

– Отлично! Раз тебе нечего есть, то выбор у тебя невелик, – метнула она глазами в корыто и унесла груши с собой.

Голос её несмотря на спокойствие и удовлетворённость не потерял внушительности; выбор – это путь посвящение в индейки, надо полагать. Часто целыми часами Сора не приходила, а уходила уползая сквозь щели всем телом. Я не понимала, что я видела. Все мои знания о мире вопили, что это не возможно, это стойкие галлюцинации, и более того я извергала вслух мантру: «Я вернусь домой». После чего на меня набрасывались утешения «Леси», что я и так дома. Индюки нежно тёрлись об меня, а Сора распадалась на тени несколько эффектней, мол, лучше бы я согласилась стать ведьмой, искусной демоницей. Её кожа опадала волокнистыми струйками, вся эта магия иногда собиралась в единую кашу – в облик Нади, который устрашал своей безобидностью Ангела.

Все уважали Надю-Сору, ловили её взгляд, настроение, становились тише и до странности любвеобильны на слова.

– Прекрасная, угодили ли мы тебе? – индюки грянули хором.

– Чем не светел твой лик, Надёсора? – курлыкала Оля.

«Вот и Надя…» – нахлынуло на меня.

Надя, казалось узрела свой шанс наглядно продемонстрировать мне, насколько судьба моя незавидна, несмотря на особенный дар, унаследованный от далёкой лунной ведьмы в неизвестном поколении.

– Ты недавно знакома с Олей, наставницей твоей. Она ведь тоже когда-то была выбрана на роль новой лунной ведьмой, а стала видишь кем… Над тобой сёстры всё трясутся, тянут индюка за перо! Как тебе индюки? Не лучше ли в Демоницы? Для человека с пустующими Днями Рождениями такой выбор шикарный подарок! Надеюсь, ты себя порадуешь!

– Прочь отсюда! – гнала я предательницу, – «Если я им так нужна, то хоть на голове стой, ничего не будет» – решила я так.

Этот разговор был ещё более странен и содержал непонятный призыв. Сора замолкла, оценивая мою сообразительность. Ей придётся очень многое увидеть, и первое что я посмотрела в ответ как на полоумную, и приблизилась к ней в плотную. Раньше я боялась дышать на Надю, а приближение к ней вызывало чуть ли не обморочный припадок. Сейчас на меня смотрели те же глаза моей нечеловеческой подруги, и я задумалась, а существовала ли та самая Надя? Уход Соры неуловимый, но последнее, что я запомнила, были глаза, накаченные страхом—несомненно, частичка Нади была ещё жива. В момент, я вцепилась в безумную теорию, что Сора действовала как истинная Надя до обращения, поэтому, я не распознала подвоха, не почувствовала. У меня похолодели ноги, руки, тело стало непривычно холодным, моё тонкое бельё не удерживало тепло, хоть и очень плотно сидело; индюки с ненавистными прорезями вместо глаз присмирели, и, кажется, уловили моё беспокойство. Чем быстрее опускались сумерки, тем больше тепла исходило от меня; белыми пучками, покидающими моё тело, плечи, словно живые пауки тепло убегало через окно, затем в высь. Я побледнела.

– Не будешь есть – истаешь, – предупредила меня Оля. Она рассмотрела меня ближе, что понять, насколько я непреклонна перед перспективой, но я решила пошутить:

– Немного лучше, чем стать индюшкой.

– Ну, как знаешь, – моя наставница улыбнулась. Я подумала, что для меня готовится мучение в назидание другим и не ошиблась.

– В таком случае, – торжественная пытка началась, – если ты не одумаешься, отправишься на Солнечный Жертвенник во славу Схождения, – а затем добавила с деловым тоном, – Деревне нужно черпать силы, чтобы удерживать лес и квантовый коридор. Следите за ней, – Оля озадачила индюков слежкой и охраной окна.

Я осталось в неизведанном одиночестве. Не было неиспачканных слёз о Наде, невысказанной любви Пашке, таранящей моё сердечко даже в такую окаянную минуту, а моя бабушка давно казалось не моей и ещё это таянье… По сути ничего не терялось: моё тело принимало первоначальные недокормленные формы, угловатые изгибы со странной быстротечностью. Видимо, спешка привести меня к Жертвеннику состояла в том, чтоб я была в лучшей форме, в силе. Непонятно, где таилась эта сила, если слабость изо дня в день настигала меня – это самая малость, что я испытывала и частичное беспамятство не ограждало меня от сменного караула индюков. Они подходили, клевал мне руку, если мне вздумалось проявлять самостоятельность – приближаться к окну, курлыкали, царапались, набор их угроз был всегда одинаков.

Из ведьм никто больше не заходил, даже Сора, которая иногда шаталась снаружи под окном и «отпускала» свои волосы на волю – жадные тени волос приползали ко мне, чтобы выведать некоторые секреты моей тоски, и упрямства, которым пропитались мой жили, и непонятно, что она пыталась выведать своими волосами, которые искусно претворялись залёгшими тенями или за забивались в мышиную нору или же бесцеремонно висели на индюках как издохшая водоросль на солнце. Мне дали несколько дней подумать, и обращённые индюки непрестанно показывали, как они дружно живут и как мало я понимаю, что жертвенное падение в суп как часть птичьего круговорота жизни, смерть во имя удина и продления жизни ведьм была чуть ли не единственной миссией индюков. Ко мне ни раз подходила Леся, среди человеческих фраз много было на ведьмовском наречье, общий смысл был таков: Сора поведала, что найдены ещё потомки первородных Лунных ведьмы, более покладистые, их тоже предварительно одобрил совет для возведения в культ Лунных ведьм на Жертвеннике, а строптивых обратят в индюков. Рассчитано это было на моё переосмысление в новом мире Лунного культа, а таинственные кандидаты вызвали только интерес, но не соревновательный дух стать достойный лунной ведьмой, а не обротнем-индюков. Подробности естественно скрывались, как и имена и возраст девочек. Много ложилось на фантазию мою, но это лишь укрепило во мне, что я ненадолго останусь в том качестве, котором себя помню. У меня не было надежд выбраться и тайно добраться до автобуса. Индюкам не нравилось, что я хожу задумчивая, что недостаточно ленюсь, они запрыгивали на мою постель с завидной сменяемостью. Я научилась лежать максимально тихо, чтоб непрошенный индюшачий десант мне не докучал. Иногда ко мне заглядывала кареглазая – больше всех обеспокоенная, выросло ли у меня перо, её приходы сопровождались шумом в этом безмолвии, я меня бледную била кровь. Я притворялась что сплю, она отворачивала ворот моей толстовки и вздыхала как свистящая скала, нашёптывала и напевала тарабарщину.

– Снова тощая, – уходила она в недовольстве.

Меня от страха ещё больше сплющивало к кровати. В глубоким молчании радовалась, что меня оставили в покое, я намеревалась сбежать… моё бессилие против индюков восстало, ни рук, ни ног я не чувствовала, на кровати гасился отпечаток моей фигуры с лунным свечение. Я решила завоевать окно, набросилась и целый час билась с расправленными заградительными крыльями.

– Надя, Надя! – воскрешала я память былой дружбы, что было свято мне и непростительно забывать!

– Надя!

Мерцающие черные глаза Соры оказались рядом. Не помню, как она вошла, наверное, вползла по частям, не доставало нижней губы и уха.

Она явилась, чтоб убедиться не сдалась ли я. Глаза её оценивающие, пугающие бездонностью.

– Лежишь! – вскричала она чуть ли не в исступлении, – Говори, чего хотела!

– Надя! Горгульи! Надя! Спаси меня! – пыталась достучаться я.

– Пусть не встаёт! – она испарилась свечением.

Индюк запрыгнула на меня, и я почувствовала приковывающую тяжесть. Когда я пыталась встать – меня неумолимо плющило к постели. Но когда меня полностью оглушило бессилие, я почувствовала лёгкость, словно индюк совершенно ничего не весил, и напротив, на любое моё недовольство, прижимало, как плита.

Моим единственным ненаказуемым действием оставался сон, но мне казалось, что окажусь после сна в другом доме в окружении, куда хуже. Я не забывала, что и мне уготовано и не имела права забывать, как разверзся пол, как окаменели девчонки, оборотни-индюки, мелькали свечи, и вся это ночь как одна картина безумства… Как я могла вляпаться в такое происшествие? Моя квартирка становился меньше с ветшающими обоями, чем сильнее я пыталась удержать свои воспоминания. Прожитые годы, кажется, затирались светом Луны; Я боялась, что совсем всё забуду, плакала, память помчалась и удерживалась щипцами, кадры своей жизни всё больше меркли, чем чаще вспоминала. Но свой двор, обложенный кошками я помнила ясно и Пашкино окно, видимо, всё из-за этих кошек, воющих у подвалов, и мои ненавистные блуждания по окном в окружении кошек, единственно, сохранялись с тоже яркостью в моих вечерних ипохондриях. Дыханье моё истерзалось, как и память, и я от испуга свалилась с кровати, а комната была очищена от индюков.