Читать книгу Корица: Солнечный Жертвенник Лунных ведьм - - Страница 8

Ведьмы сидели, размятые на изуверском банкете, довольные… мои праздничные муки и симфония туннельной бездны пришлись им по вкусу. Они называют это Великим Схождениеи, когда все каменеют, почитают индюков, большей сути я не уловила… как по мне это была пытка висеть над туннелем и знать о особенной роли участия в празднике и что скоро твой ларчик счастья в отправится прямо в яму под симфонию лунных камней…

Для Соры мои вопли представляли неземное удовольствие, её золотая башня качалась каждый раз под восторженный кивания головой. Всякий раз, когда нужно было сказать ему нечто важное, ария камней притихала, но разговоры велись за гранью моего понимания, обостряли мой слух:

– Вы слышите, сёстры, это обострение жизни?! – ликовала Сора.

«Видимо, так мои вопли Сора называла обострением…»

– Не камень, как интересно! – кареглазая и ещё несколько ведьм подзватили замечание.

– Плотская девочка даст столько сил! Станет достойной нам сестрой! Столько силы! Независимая от Жизни светоносная Лунная ведьма! Пусть присоединится к нам! – затянула Сора.

– Откормили.

– Ладушка…

– Кто она, кто?

Простой вопрос, на который не могла ответить даже горгулья. Простой вопрос притуплял пение камней, которое и вовсе шипело всякий раз при говорах ведьм:

– Настанет рассвет…

– У неё должно было вырасти перо! – возмущённый писк кареглазой.

– Помним, помним!

– Долдно отрасти хоть одно перо.

– Демоницы старались…, – отчиталась Сора.

Но я была не так понятлива в отношении важности этих разговоров, и половину не разобрала из-за своего неуёмного крика, а оставшуюся половину не поняли даже сами говоруньи. Сора, самая предприимчивая, оторвала лоскут скатерти и кинула вперёд через стол, поскольку остальные буквально зажрались и качественно подчистили содержимое казана. Лоскут буквально растянулся на нужную ширину, чтобы закрыть зияющий тоннель, … я грохнулась на деревянный пол.

– Не может быть! – я в неверии ощупывала пол. Моё удивление подействовало более живительно, чем мои стоны.

– Непривыкшая.

– Научится.

– Сора тоже брыкалась до первого пера…

– …пятьсот лет тому назад.

– Зачем вспоминать, когда деревья были семенами? – взбрыкнула Сора и кинула мне, – Хочешь прожить дольше трёх дней?

– Кто это девочка? – вмешалась горгулья.

В этом дурдоме она была просто невыносима. Назначенная флагманской ведьмой горгулья не могла не знать меня; смех её дымился сиреной, она с гордостью сносила отпечаток потусторонности; арии каменных песен она воспринимала как должное, как и всё происходящее. Но она не могла меня не знать, бесконечно лезла с вопросом: «Кто я?». Это была часть ритуального действия перед разгаром праздника, хотя это напоминало конец. Знакомство с ней из далека, подтверждало, что я несильно ошибалась насчёт что она нечто – иное вроде призрака, горгульи, последним я стала чаще пользоваться, а не только в разговорах с Надей. Горгулья требовала ответа, вздыхала как поломанная рассыхающаяся бочка с треском, огарки свеч потрескивали, как и нечто, напоминающее хруст костей… Этот таинственный треск происходил изредка, затем в массе, и предвещал устрашающее испытание испытанием, нежели висеть над потусторонним зевком – туннелем, чем не доказательство, что в нашей реальности ничего подобного произойти не может.

Если обобщить, то каждый должен посвятить этому культу жизнь. Глаза Соры сияли фанатичным блеском, дрстаточно проникновенным.

– Она не ест, сколько нужно! – бесилась кареглазая.

– Умная.... кто она? Кто? Почему не курлыкает? Почему не индюк? – не довольствовала ведьма в неприметном углу стола.

Происходило нечто важное, когда старузи ударялись в свои вопросы, но произошло.

– Толстовкина, – шепот-мираж качался на прозрачной паутине танцовщиц.

– Что? – поднялась Сора, взмахнула рукой, скатерть треснула; Сора швырнула лоскут через стол, лоскут расправиося, растянулся на всю плошать туннеля. Эта искусная латка восстановила взрытые доски, я упала, а танцовщицы затрещали каменными шеями в моб сторону.

– Ну? Ну? Прведайте, демоницы, кто эта плотская ладушка? – не унималась горгулья.

– Толстовкина…

– Толстовкина! Толстовкина! – скандировали хором окаменелые девы.

– Помнят! – умилялась Сора.

– Кровь ещё не вся ушла! – печалиоась кареглазая.

– Демоницы… – трубила горгулья.

– На то и выбрали их, потому что злости в них через край, – гордилась Сора.

Несомнеено, из этой канифоли колдовства, не выбраться молитвами. Не оставалась ничего другого, как стучать ихо всех сил в пол, к тому же мне не верилост, что пол может вот так просто воскреснуть, но это было натурашьное дерево.

– Кто эта девочка, кто? – не умолкала горгулья.

Не настолько плотно она обитала прищраком, чтоб не помнить и не знать, кто я. А вопрос состоял неотделимой частью Ритуала. На развалинах памяти требующего призрака не было ни доли узнавания, будто горгулья никогда не жила и вовсе, а любое бьющееся сердце доставляло столько шуму, что орущим кипятком она истекала, точно призывала свою Смерть, чтоб упокоиться, посвятить свои муки за столом укрощению биения моего шокированного сердца. Словно это была моя вина, что я не отдалась Смерти и до сих пор жива.

Кареглазая чуть ли не перегнулась через стол, чтоб меня ближе рассмотреть, насколько я «готова» принять новую реальность, несомнеено, магическую, как чертополох дикую. Посмотрев на меня, уверовала в ли я в великую мощь призыва и распазивания границ между мирами. Её зрачки отливали фиолетом, как напакостившая чернильница, страдала кареглазая телепатией – ворвётся мне в голову и рыщет: «Ты не видишь Величия?» – грохотала она, считая это звон очищающим. И в такие минуты глубоких вопрошаний пальцы её удлинялись и ручьями переливались через пол, руки худели, её телепатия выщывала неконтролируюмую трансформацию тела, разум будто глох в моих мыслях. Страдала, потому что не могла удержать мощь разума, скачущего от гордости за свои дарованые способности; тело как пластелин размягчалось и трасформировадось, чтоб не сгореть от такого потока магии. Как только она трогала мои мысли, я думала о картошке, пилочке для ногтей, гномиках… «Безмозглая дылда!» – рвала жилы кареглазая.

– Сестра, наша, не рвись исправлять это дитя. Она ещё не видела всего величия! – сумасшедствавала Сора.

Горгулья подперев голову рукой выкладывала на столе домино из обглоданных костей индюков. Сора же о чём-то восторженно вещала, вибрируя ртом не хуже той дыры, что захлопнулась подо мной. Её нетерпение отразилось на множестве зубов, как у собаки, дорвавшейся до свежатины.

– Начнём же! Да начнём же! – трепетала Сора.

Пламя вечей направилось на меня под разными углами заворачивался огонь, лица горгулий розовели, молодели, я внезапно для себя подумала, что это за восковое таянье? Вместо Соры сидела Надя, а горгулья превратилась в девочку с домашней настенной фотографии. Кожа капала с шеи, лиц, глаза перестали серебриться, а наливались чернотой, вязкие, как гуталин.

«Ведьмы!» – коснулась мысль моей головы, тело ныло под несмолкаемую арию камней. Признание что вымысел оказался печальной правдой длилось несколько мгновений. За это время я отважилась разве что отползти немного назад, пролезть меж каменных изваяний.

– Не выпускайте её из круга!

Индюки не дали мне опомниться, обклевали пятки, икры, в который раз они странно себя ведут. Мне пришлось заползти обратно в круг каменных дев, а индюки образовали пограничный контур за ним, любая плоть, что посмеет податься наружу, будет исклёвана. Раньше казалось идиотическим поведением индюков: любопытные взгляды в окна и курлыканье в лицо. Эта борзая теория о существование разума в индюках, забавляла, а сейчас подкашиваются ноги от такой очевидности, что индюки эти управляемы ведьмами, если это вообще птицы… подёргивающиеся движения, стальной голос, рычащий, и коллективный разум, управляемый из вне Надей – хватает опасных взглядов, чтоб индюки не заходили в круг – телепатические наставления касаются и меня, их взгляды обводят меня, особенно преуспевает в этом Надя. Она снимает золотую башню – волосы её ниспадают, как беспросветная тень и взгляд такой же – без проблесков былой дружбы, нечеловеческий. Вопреки её давлению моё сопротивление растёт, и её и мне удивительно, как, почему я добровольно не рабствую, как лунные камни, как Асхимикула. Индюки скачут по пыльному полу, их вопли оживляют лунные камни – те двигаются, не замечают меня в глазах такая увлечённость, которую не может нарушить ни одна существующая сила.

«И я впустила это существо в подруги!», – сокрушалась я. В то время я была ослаблена одиночеством, мне требовалось сильное плечо и твёрдость духа, чтоб хотя бы просто ходить в школу. На полном серьёзе я рассматривала возможность закончить школу экстерном, без общества. Но это мякло на фоне того, как волосы Нади росли, сгущались, шевелились, как отдельный организм и свесились через весь стол до пола. Казалось, если я дёрнусь, то эти волосы, восставшие и раскачивающиеся в такт моим движениям, порешат меня на месте.

–-Кто ты? – страх полился из меня вопросом на «Надю».

Она улыбнулась почти как раньше, в её улыбке ничего не напоминало былую подругу.

Общее молчание длилось несколько секунд и кащалось дольше, чем вся моя жизнь.

– Кто ей ращрешал говорть?

– Она нарушает Ритуальный ход Великого Схождения.

Мой рот онемел, я несколько раз промычала. Строгий карий глаз – один, а второй катался по столу, прыгая меж обглоданных костей.

– Видеть не могу такое неувадение! – второй глаз кареглазой кинулся за воплями под стол и опрыгивал о вокруг меня петли.

Мои полёргивающие колени, бессильные, с отчетливым рвением сбежать, логти неузнаваемые, потому что я их не чувствую, единственно, в круг к мне летит толстовка – это Безымянная царица вернулась.

– Чего не забрала? – писклявый голос повзрослел, хоть Безымянная осталось ребёнком, я чуаствовала, что она намного старше.

– Талисман питающих туманов… Сегодня он вернулся к нам! – Летело из чёрных дыр, где ещё недавно были глаза кареглазой, губы оставались сомкнуты.

Под вихри болтовни огни взвились на огарках, зверел воздух, точно вся обставнока состояла из слоёв запёчоной магии, сырой, что невольно содрогалось моё тело. Я натянула инстинктивно толстовку, но этот шалаш ветхости и правда был питающим талисманом – хватило сил встать.

– Ей зватило сил преолалеть силу талисман! – бесилась Безымяннная.

– У нас будет сильная сестра! – Безымянная.

– Матушка, сколько она заряжала талисман своей энергией?

«Почему Надя нащывает её матушкой?» – мне казалось реальность раскалывалась.

– Три года, – отчиталась горгулья.

– Ну, зватит! Вечное дитя, да начнётся церемония!

Безымянная распустила волосы, они потянулись ко мне, натчнулись, как тетива.

– Смертная! Узри Величие Лунного сияния, – это голос потушил огни, и волосы строились, как бешеная ночь, создавая эффект колышащегося мрака, а потом адруг резко засветились, превратились в Лунное свечение, а лицо Безымянной, обнесённое этим свечением, обратилось в мел с кратерами вместо глаз. Оборотни, не люди, ведьмы скачки её рук диррежируют огарками – огни вспыхнули. Бабки облищавают потемневшие лопухи и кидают под ноги Безымянной. Она встаёт на них и её прошибает током магии. Бревенчатые стены дрожат.

– Благодарю вас, сёстры за вечное слудение! – Безымянная горланила.

Снова слетелись индюки… какие жирные! Пертя напоминали лопатки, дёсткие, пламтиковые, какая-то немощь чувствовалась их мощных телах, западпющими клювиками – развет так должно быть?

Шум стоял такой, точно восстал лес, корни деревье, просачиваося пар струями, потом из дыма, утробный голос, глаз из уволенный с лица которое в свете клубившегося свечения обретало глаза, премрачные на жадных глазницах лопухи сверкали жемчужным, когда индюки приближались ордами, затем ловили листьями зазевавшихся индюков. Когда листья смыкались от индюка исходил свет и так оставались плотно скрученными, пока покасвечение не иссякало. Надя лыбилась, а лицо кареглазой полностью приобрело привычеый вид.

Причём я находила успокоение, что индиков будет достаточно, что мне не предстоит заворачивание в лопух, кащалось, что я настолько невзрачный элемент празднества, что совершенно не представляю ничего питательного для одичавшей разбуженной магии. Лопухи оказались сухопутными медузами и лапками подтягивали свои трясущееся тельца ко мне.

– Дай им понять! Прклоняться ли тебе или сожрать! – Безымянная забавлялась.

Я сидела с усилилем, чуть ли не подоетая от принюзивания лопкзов, их травянистые щупальца любзали толстовку. Кареглазая осыпая крстями пол пархала вокруг стола, Безымянная собирала омтатки свечееия в комнате, её глаза заплыли чернотой, а лопухи доедали кости индюков.

– Лопухи признали кости! Новая плоть обратится к Луне!

– Обрядовый вопрос пропел три раза. Сестры! Кто это плотская девочка? Демоница или птица!

– Демоница!

– Демоница!

– Нет! – я очнулась от приговора.

Всё замерло, и Жизнь, и Смерть.

– Как она смогла говорить! – кареглазая напустила на меня проклятие немоты, но оно не нействовало.

– Во время церемонии не положено разговаривать солнечной плоти.

– Прими обет молчания до конца церемонии и станешь одной из нас, – бабушка привстала, а затем подлетела над столом, – Вот, какой я видела тебя! Лунной ведьмой, свободной повелительницей мрака. Где твои друзья? Где любовь? Ничто не гиеет, как своюода! Мы, дальние потомки ведьм, притаившихся в миру, наши глаза и уши, способные жить на два мира, – несмотря на то, что ты ещё человек, ты уже спокойно переносишь лунное свечение…

– Ты потомок первородной Лунной ведьмы, – раскрыла карты неприметная ведьма.

– Некоторые из нас пришли добровольно в культ, но ты, – горгулья трясла доминошкой, ты потомок!

– Твою силу надо пробудить, совершить обмен энергии солнца на энергию Луны у Жертвенника.

– Солнца?

Сора ухмылялась и ждала, догадабсь ли я, но она ьыла совершеено нетерпелива:

– Ты столько ьет жила рели оюлей, что в тебе скопилось дрстаточно энергии Солнца, чтоь проьулить Жертвенник.

– Ты достойна пройти Ритуал посвещения!

– Прими дар пиши бессмертных, – Кареглазая кинула мне грушу.

Я откинула в сторону жто подношение.

– О, не благодарная! – вщвыла она, – Неужели недостаточно ты вилела чудес, чтоб покориться? Неужели ты не делакгь такой власти? Летать быстрее ветра, жить дольше, чем оюбая плоть?

– Есть и другой вариант, – врезалась Наля, – для таких трудных, как ты.

– Разве всё пошло прахом? – горгулья впервые спросила с укачиваюшим волнением, – Что же я, сёстры, зря сидела в людях, ела картошку, выносила смрад их мыслей. Какой хламушник, что я потеряла свой дар телепатии и зоху как безмозглая глушь. Я возилась только с ней, единственно, ради Схождения! Так неудели мы упустим такой шанс слияния миров ради… ради…, – горгулья возмущалась.

– Да, девчонка не послушная, но ведь существуют способы…, – размышляла Сора.

– Способы, верно! – Кареглазая обрадовалась.

– Если бы все лействия не нужео было аыполнять добровольно…

– А то мы бы заставили! – ведьма сбоку ожила, а до жтого сидела как восковая чума.

Восковая ведьма всегда откручиваланесколько слов, до которых добиралось её сонное сердце, вся церемония ей была известна, а говорила она о вещах вроде пыток. Глядеть на неё уже большая пытка, потому что не знали, о чем с такой упокоенной рожей и вывернутыми глазами можно мечтать; воск неотвратимо обкрадывал таяньем юные формы, к тому же она истаивала, не так откровенно, как кареглазая в телепатическом припадке. На носу висела восковая сосулька, подбородок вытягивался в каплю. Силы свечей объяли её, гипнотически, как удав, она вытягивала тощую щею, напоминаюшую пустой сапог, как сильно бы она не зотела слышать мои возмущения, видела она больше – туда и била:

– Востанет крапива свяжем верёвки, измучается и преклонится, и сама побежит к Жертвеннику.

– Так что ж ты пришла голая, без верёвок? Знала, что не на прогулку шла, так щачем сецчас подливать в нашу юдоль ещё больше смуты?

– Сёстры, оставим раздор! Она сама без крапивы на всё согласится, – вмешалась Сора.

– Эта девчонка бестолкова. Почему она до сиз пор не с нами? Почему не подчиняется?

– Потому что она ещё не ущрела нашего величия! – воссияла горгулья.

– Она ведь с девчонками не холила на наги собрания, всегда обособленно держалась, как дикарка…

– Напротив, её необузданность разбудила межизмеренный тоннель! Прибудут сёстры из Венеции. Представь, что будет, когда сила девчонки будет под властью Луны…

Моё непонимание заставилокареглазую ненадолго замолкнуть и выскочить с неодиданным продолдением:

– … поднимутся Лунные ведьмы, самые первые из древшнейших времён, которые поселилист по Луной. Им не хватает сил, чтобы дить, пожтому они спят. Иногда ращговаривабт во сне… мы вощносим им почести, спускаем индюков в тоннель, находятся и добровольцы срели люлей, кто прыгакт к ним на пение…

– Не делаю слышать! – мои уши наполнились шорозом вязкиз голосов, которые бдили меня ночами, вылетали из колёс машин, незримо колыхались на висках.

– Она слышала глас! – восковая дедьма выпрямилась.

– Ты могла бы ущреть истинное величие, а не валяться в судоргах, – нос её нагибался всё ниде и практичкски закрыл верхнюю губу.

– Не соли, сестра.

– В чём я не права, сёстры? То что культу нужны силы неоспоримо. Так трудно было спустить её в тоннель? Неужели это сложнее, чем проход через озеро?

– Хочешь сказать, мы слишком медлим?

– Вы проницательны, о мудрейшая. Долго она вопила, что даже не щнаю, останется ли у неё сил на Жертвенник. Не сочтут ли оскорблением великие предать им такоевымотанное создание. Нужно больше индюков, чтоб уравновесть такое истощение. Она не приниклась ни каплей вкличмя несмотря на то, что слышит глас. Её нужно два днч готовить и исправно кормить, чтоб она могда донести талисман и не развалиться. В ней не осталось совершенно солнечной энергии. Слишком бессмысленно ворочит глазами, она и мысли не собирёт, что происзодит, значит в самое время надо было кидать её в трубу. Если она будет лежать у Жертвенника ничком, невощмодно будет свести коридоры двкх измерений. Она разрушит всё своей немощью!

– Не смей пооросить такую дурь! Мы нагоним индюков с запасом – засветилась Сора, – Ладе если от неё останется одна шкура, тоннель пробужен, пусть отнее через два дня останется только шкура, сведие индюки поддалут нудного жару. Всё получится, – Сора выплыла ищ-за стола направилась к восковой пророчице:

– Оставь свои домвслы и не смей сомгеваться!

– Дорогая, своей воиественностью ты разбудтшь Жертвинник с одного слова! – подметила горгулья.

– Раньше так и бывло, с одного словп Лунной ведьмы строились дома, мы не так сильны, мы слабы и вынуждены побираться силами.

Гордость Соры немного сквощила содалением о ьылыз аременаз, завистью, что к такой нищменной посюмощи невинных индюков призодится прибегать, стоб восмтановить осколки былой Лунной мощи укрытых лет.

– Так воссоединимнашу мощь, святейшие сёстры! – рокотала Безымчнная, – я, вечный ребёнок откроб церемонию, смешаю воду и свет луны, – она схвала ложку и свет из окна и свечей ударил в ямку ложки. – Свет раствориться в серебре, пусть её сила взойдёт в вечеом сиянии! – ложка опракинула в графин жидкий свет.

Графин так де невесомо полнчлся с помощью ритуальных пений и в кубки полился жемчужный кисель.

Тем не менее полёт ложки получился слишком небрежным. Безымянная была невозмутима и не обращала внимания на мои визги. На мою голову из графина вылились остатки Лунной эссенции.

– Воскресим былые времена. Жто лунеая роса обладает дивительной силой. Мы никогда не забудем.

– Помним!

Сора знала, насколько волнующие мстительные чувства сестёр, что признать негодность некоторых правил в соблюдении обычаев. По сути эти речи посиделки за старым обрядовым столом нужны, чтоб совершенно не загнуться, ведь проще признаться, что сила наращивается, нежели только поддерживается вялыми впрысками индюков, вот в былые времена силы Луны получали на прямую… и всё мощное былое вызывает небывалую ностальгию, чтобы просто жить без подвигов, а уж с подвигами… нужно постоянно подкапывать инъекции страсти, энтузиазма, не грешно начать за столом, поскольку действительно нужен подвиг, чтоб провести Схождение не рылом в казане, в лопухах, а с гордыми спинами у Солнечного Жертвенника, преподнести трофеи…

– Мы вместе перенесёмся тем же кругом на озеро, откроем портал, Восстановим Величие Жертвенника! В нас столько лунной росы, сколько не испито морем! – заносило Сору.

Безымянная вытянула руки, я нокенец то увидела неестественную отпугивающую белизну неестественной силы. Крайняя у стола ведьма, стала похожа на восковое месиво, нежели на существо, определённое; из кубка щедро лилась роса, гораздо большего объёма чем кубок мог вместить. Крайняя ведьма снова слепилась из этой кучи, и на фарфоровом лице продрались глаза, уши слезли ближе к затылку, точно затянутая причёска грозила вырвать скальп.

– Сушим слёзы древних сестёр. Роса, воспони наши силы, а мы заберём ещё больше!

Мои ладони прилипли к лицу и хоть кск-то срасали от ужаса в жтой неищвестной реальности со саоими щаконами, странностями. Слова щвучали гклко, бдто прозодили через воду, я находтлась в аду куда ввергло меня такие саетлые надежды.

Сора наблюдала мой протест, как я оселаю и затихаю на полу. Глаза её съехались на одной точке, точно выжидали одну смысл мыслью. Она подняла тяжёлый кубок и раскачивала на весу.

Горгулья плеснула содержимое своего кубка на лопухи – и те налились молодой зеленью.

– Неживое воскресим!

– А живое подчиним! – ария лунных камней возобновилась.

Моё тело стало дёргаться непроизвольно, выкилыающими движениями. Ведьмы поцеловали свои кубки, и я обмякла.

– Мы избрали достойную, – Сора укащала на меня, – Она передаст серлцу Дертвенника накопленный Солнечеый свет!

– Весь дееь станет нашим, люди, и каждая дивая тварь счёт своим долгом лечь обедом на Великий праздник Схождения.

Я узнала какого масштаба предстоят беды, ещё хуже мне предсточло им подыгрывать, я понимала, если они выберутся из своего адового мира, никакими мётлами, инквищициями не загонишь их обратно. Я выпрямилась с полным пониманием, что от меня требуется без иллюзий внимала, чтоб не узреть туннель бездны. С трудом я взглянула на кареглазую.

– Грядёт Великое слияние миров под эгидой Лунного культа. Будем вместе мы отныне, сестры, в обличье неповинных существ навсегда прекрасных.

– Надеюсь, зрелище для девчонки не будет слишком суровым… А теперь узри!

Вскружило таким светом, что я непроизвольно прикрыла глаза, пение давило на уши.

Дарит свет жидкий камень. Солнце уйдёт в воду.

Вечно юные девы дарят Луне откровенья. Не ждут их дома,

Лица их в румянилось печалью ланит.

Жидкий портал на суше,

Свет плетет нам одежду,

Мы вечно юные девы,

Слезливо исповедовались Луне о тяжком бремени,

Обливались светом утешения…

«Кто из вас юная дева-то? Все до одной кошёлки, кроме малявки.» – от злорадной безысходности полумала я. Кареглазая уловила моё недовользво по телепатияеской связи и в ритуальном экстазе запела громче:

Съета плоть священыми Существами, отпеты кости,

Листом лопуха выпущен свет,

Размножайтесь кости, как глина, стройтесь!

Чтоб видел каждый, как сердце Жертвенника стучит под озером.

Уйдут Солнечные дни с последней плотской жертвой.

Спустись, родная, верни талисман Луны!

Спустись в сердце Жертвенника по костям подданных!

Размноженные кости индюков сложились в лестницу под это неистовое пение.

– Это твоя судьба, стать мастерицей, демоницей – отсалютовала Безымянная мне.

– Я не буду ведьмой!

– Тогда возведём тебя в индюки на Жертвеннике! – Метнула Сора, – Асхимикула!

Каменная побнка спала с рабыни, та, еще будучи в оцепененении двинуласт в гушу индюков – никто нк расступался.

– Что вам унодно, почтенные?

– Унесе эту барышню в общину.

– Никула я нк пойду!

Асзимикула стала осматриватт индюков, как завороденная, и нашла наиболее некащистуб птицу у готоррй голова была несравнеено мкньшк туловича, торчала, как фтителёк. Она выдкрнула одео мазовок перо и направилась ко мне с лицом мщения за прерикания со старейшими ведьм. Она всё слышала будучи камнем и её глаща потрескались, когада она поммотрела на меня, из них полился свет На несколько секунд меня оглушило но я помню странный момент и страшный одновремеено, она целилась в меня пером будто дротиком. Я пригляделась – перо поддерживалось в воздухе силой её мысли, а руки, с грохотом упали на пол, и ползущими обмороками ютились ко мне как самостоятельный организм.

– Оголите ей шею! – проучила Асхимикула подданным рукам.

Я вцепилась в толстовку, скрыла костяную лестницу; мне казалось, что лестницу можно выменять на свободу. Поборовшись некоторое время с руками, Асхимикуле удалось оцарапать меня пером. Она ждала, когда я уралу во мрак дерда за подбородок, моя зватка окаменела— и лестница не выпала, я закрыла глаза немного раньше, чем настиг меня оцарапывающий паралич, кажется, меня перенесли лучами света.