Читать книгу Mondegreen - - Страница 8

После свадьбы прошел месяц. До осени оставалось совсем немного, но настроение вокруг было летним. Деревья нависали над дорожками, ветер благозвучно шептал сквозь радужные листья. По одной из дорожек шли трое – Ян, его сестра Ульяна и его шурин Дима. Каждый был рад чему-то своему. Дима радовался, что пробил выгодный контракт для своего подрядчика. Ульяна возвращалась из зала суда оправданной, в очередной раз считая свое знакомство с Ромой и Максимом продуктивным как для себя, так и для них. Именно она в конечном итоге решила, что на их эмблеме будет двуглавый орел с конституцией в лапах, вместо скипетра с державой. Ян радовался тому, что у него с Машей будет ребенок. Ему казалось, что уже для каждого кусочка ее души у него написано стихотворение. Позавчера он был приятно шокирован, он решил, что новая часть ее души, наиболее важная, души будущей матери, останется пока без стихотворения – уж слишком это трепетно. Да и стихов у него уже много. Яну казалось, что в журнале всех уже воротит от его сочинений, хоть и продолжают их печатать. Печатают даже самые первые его работы, которые когда-то не принимали. Ян решил разделить свою лирику, видя, как ее много. Философские стихи и верлибры он публиковал под прежним псевдонимом – Ян Советов – а пейзажной и любовной лирике решил дать фамилию своей жены – и стал публиковать их под псевдонимом “Ян Лебедев”.

– Я сегодня утром видел Таню, – сказал Дима. – Она говорит, что вернулась к Валере. Говорит, что счастлива с ним. Как будто заново вышла замуж, с чистым сердцем.

Ульяна усмехнулась.

– Это она так говорила, я дословно привожу, – нахмурился Дима.

– Добра и счастья им, – сказал Ян. Он теперь не видел причин, по которым Таня не могла быть счастлива.

Они остановились у светофора. Проехала пара белых машин. Ульяна спросила у Димы:

– Почему ты общаешься с Таней?

– Я ее случайно увидел. На остановке.

– Ты слишком часто случайно ее видишь.

Ян понимал вопросы сестры, и почему она несколько раз отзывалась о Диминой ей помощи. Ян, зная сестру, зная, что она так чрезмерно никого не благодарит, понимал, что Дима ей симпатичен. Но и знал, что Дима лоялен к нынешней власти, когда как Ульяна на дух ее не переносила, потому сомневался, что у них что-то выйдет, но хотел в этом сильно ошибиться.

Загорелся зеленый. Ян вышел на переход.

– Ян!!! – пронзительно крикнула Ульяна.

Было уже поздно. Ян лежал на обочине метрах в десяти от перехода. Маленькая зеленая иномарка отъехала назад и остановилась напротив Яна. Дима и Ульяна слышали крики женщины из салона, ее жалобы на дрожащие руки, которыми она не могла набрать номер скорой. Тут же послышался мужской голос, громкий и осаждающий, и машина вскоре развернулась на дороге и поехала в том направлении, из которого прибыла.

Дима и Ульяна подошли к Яну. Дима был бледен, а Ульяна прижала ладони к лицу и дрожала так же, как и женщина в зеленой машине, если не сильнее. Руки и ноги Яна лежали под неестественным углом. Изо рта стекала струйка крови. Левый рукав рубашки был весь в крови. Зазвонил его телефон. Ульяна ахнула от испуга, а Дима не мог решиться повернуть Яна, достать из кармана телефон и ответить. Едва он решился это сделать, как Ян схватил его за запястье и медленно произнес, усиливая этим кровотечение во рту:

– Я стану отцом.

Больше он ничего не сказал. Ян умер за три минуты до приезда скорой.

Свадьба.

Маша проснулась, уже чувствуя усталость, помолилась, ничего у Бога не требуя, и сразу принялась за платье. Это выглядело буднично, и мать Маши, помогавшая с нарядом, была так поражена этим, что сказала две противоположные друг другу вещи – что Маша суетится, как дитё, и что она торопится, как на работу. Окончив с нарядом, женщины подошли к трюмо, и растроганность матери несколько задела Машу, и Маша подумала, что сама бы прослезилась, будь на месте Яна Рома из наилучших ее мечтаний.

– Чудесно! – восклицала мать. – Погода солнечная, ты у меня солнечная! Ах! чтобы все у тебя было солнечным!

Маша несколько снисходительно обняла мать, удивляясь ее сентиментальности – ведь перед ней та же мать, что ругала Машиного уже покойного отца и называла всех мужчин замасленными шестеренками – вроде бы простыми с виду, но далеко не ко всему подходящими. В комнату вошел Дима, выглядящий большим женихом в своем клетчатом с жилеткой костюме, чем Ян, если Ян, конечно, в последнюю минуту не решит удивить Машу переменой костюма, что вряд ли. Дима сказал общие, но приятные слова Маше и сказал, что уже пора. Семья вышла, и далее Маша попала в калейдоскоп из нарядных, полузнакомых лиц, сыплющих поздравления, посторонних прохожих с их оценивающими взглядами, ярким солнцем, бывшим для Машей большей бесчеловечной шестерней, чем самый худший мужчина в глазах матери, Яном с его восторгом, улетевшим на ранее неведомую орбиту, подругами, участливыми здесь и такими забывчивыми в жизни, родителями Яна, которых впору относить к посторонним прохожим, Ромой, о котором не надо думать, Ане, о которой тоже думать не надо, чтобы не думать о Роме, лужами от ночного дождя, регистраторшей, рассеянной, как и сама Маша, кольцами, казавшимся Маше более блеклыми, чем ее не казавшейся ярким платье, Максимом и Женей, стоящими в стороне, похожими на слуг, Таней, чья радость била Машу в тонкую, но острую точку сердца, не задевая его целиком, матерью, будто следящей за тем, чтобы Маша не потерялась – всегда такой проницательной матерью! Весь свой пестрый путь, от дома до ЗАГСа и от ЗАГСа в деревню, Маша считала заслуженным, но затяжным эшафотом.

Маша, сидя на заднем сиденье с Яном, смотрела на свое кольцо, начиная думать, что Таня права. Она ведь не думала, что у Тани могла быть своя личная трагедия – а она могла быть. Валера, ее добрый муж, “Колобочек”, мог быть тем же, кем был Ян для Маши – неуместным для любви добром. Маша даже подумала, что неспроста она знает Таню с детства – в этом, столь давнем знакомстве, могла крыться причина их онтологического родства, их еще тогда предопределенный одинаковый путь. Маша подумала о своих рисунках, о своих мечтах, еще не испорченных никакой близостью, вспомнила три из множества еще неизвестных Таниных историй, в двух из которых значился герпес, и не могла понять, почему жизнь устроена так, что между ее мечтами и Таниным герпесом может быть что-то общее? Маша закусила губы, из глаз ее брызнули слезы. Чуткий, как и обычно, Ян аккуратно стер их, как у зверька, могущего укусить, и Маша могла лишь только пожалеть, что эти слезы были не сладкими, а горькими. Она посмотрела на Яна, улыбнулась ему и вновь попыталась считать свои мысли о Роме и нелюбовь к Яну чем-то плохим, но не могущим ей помешать. Она увидела, что глаза у Яна блестят, поцеловала его, и на некоторое время она решила, что ей удалось. “Вот-вот – и я полюблю достойного”, – стала повторять Маша, как мантру – “Вот-вот…”

Дом в деревне никогда не казался Маше таким живым. Ей казалось, что повсюду – и дома, и около дома, и внутри двора, и, возможно, даже в сарае – повсюду плавают или летают шары. Ленты, прицепленные к машинам, уже путались под ногами, а веранда напоминала шатер – вместо уюта или пьянства здесь было уместнее показывать фокусы. Даже прабабушка Ектенья в коричневой колючей кофте, в которой она хотела, чтобы ее похоронили, выглядела сегодня празднично. Валера, бывший все время в деревне и репетирующий себя к застолью, обмотал ее узловатую палку новогодней мишурой, на радость всем и к благожелательным ругательствам бабушки Ектеньи. Люди проходили к столам, рассаживались, смеялись. Наиболее тихими были трое – Маша, Рома и Таня. Все они улыбались, но внимательный гость заметил бы, что ни разу, ни над одной, даже самой удачной шуткой, эти трое не произвели ни единого смешка. Рома и Таня были даже в чем-то похожи. Они смотрели, как правило, только на Машу, избегая взглядов друг друга, а Маша избегала смотреть на них обоих, но старалась вслушиваться в то, с кем и о чем они говорили.

Во главе стола была она и Ян, разумеется. Справа от Маши – ее мать и Дима, но Маша более прислушивалась к стороне Яна. На этой стороне, левее Яна – его родители, затем Ульяна, еще один Дима, друг детства Яна, Аня, Рома, Максим, Женя, Таня, Валера. Ян говорил с Димой – не другом, а братом Маши, а Маша обменивалась общими фразами с подругами, забывая их фразы тут же, как только понимала, что можно больше не отвечать, больше прислушиваясь к тому, что говорит или будет говорить Рома. Он слушал, что говорила Аня, но слов Ани не было слышно из-за Жени, который разговаривал с Таней.

– Атеизм глуп, вера – смешна, агностицизм – бесхарактерен, – услышала Маша. А следом:

– В среднем, чистка зубов занимает больше места в жизни современности, чем бог.

Маша хмыкнула, посмотрев на сидящего рядом с Женей Максима, потому что вспомнила, как Рома рассказывал о Тане, пытающейся “влить” в Максима Бога. “Она и в этого попытается влить”, – подумала Маша. Тут же поднялся отец Яна, Николай Андреевич, высокий, лысый и с овальной головой, и произнес тост за здоровье молодоженов. Маша и Ян стукнулись бокалами, Маша выпила шампанского, Ян – лимонада. Все сели, а Маша попыталась вновь проследить за Ромой, но Ян ее отвлек.

– Знаешь, что Таня сказала? – Маша пожала плечами, и Ян нагнулся, чтобы шепнуть: – Что ты носишь мою любовь, как ненужное платье.

Маша не услышала, потому что получила возможность услышать то, что Аня говорила Роме. Она ела мармелад и рассказывала о городской легенде про отравленные конфеты – от услышанной мелочи Маша почувствовала себя обманутой.

Только после Маша увидела, что Ян на нее смотрит.

– Что такое?

– Ты не услышала?

– Нет. Что-то про Таню, я не поняла…

– Таня думает, что ты меня не любишь.

Внутри Маши словно бы вырос тяжелый колос.

– Она сама про это сказала?

– Нет. Максим сказал.

– Они с Таней ненавидят друг друга, поэтому я бы не стала верить его словам о Тане.

– Зачем Максиму врать такие вещи? Да еще сегодня?

– Не знаю. – Тут Маша заметила, что Рома поднялся. Один, без Ани. Поднялся еще Женя и незнакомый Маше гость со стороны Яна.

– Ян, дорогой, мне нужно отлучиться. А насчет моей любви – наверное, мне виднее, чем Максиму или Тане.

Она обняла Яна и крепко, почти искренне, поцеловала его в губы. За столом кто-то из старших поаплодировал, а кто-то еще встал и начал повторять предыдущий тост. Все наполнили бокалы, и грянуло вновь уже успевшее осточертеть Маше “горько!”. Маша быстро выпила, и, бросив Яну: “я скоро”, вышла на улицу.

Рома стоял с Женей у крыльца. Оба они курили и о чем-то оживленно говорили, будто спорили. Маша поняла, что глупо быть вежливой и упускать свой, возможно, единственный шанс. Она подошла к Роме и попросила его поговорить с ней наедине. Женя заговорщически посмотрел на Рому, перед тем как уйти. Маша заметила это, и просто, чтобы с чего-то начать, спросила о Жене.

– Он как Таня, только наоборот, – сказал Рома. – Презирает удовольствия и хочет выжечь все напалмом. Он, конечно, лучше тех идиотов, с которыми и у него, и у нас были проблемы, но… Все это не важно… – Рома сбился, Маша почти видела, как что-то внутреннее в Роме теряет форму и расплывается. – Сегодня твой день, и все это не важно.

– Да. Сегодня мой день – но мне важно всё! Говори все, что хочешь сказать!

Рома зажег еще сигарету, потушил ее, потом заметил, как кто-то, очень громкий и пьяный, идет в их направлении, взял Машу под руку и повел ее под яблоню. Уже одно его касание она посчитала признанием, которое оно хотела услышать.

Но Рома сказал совсем иное.

– Ты очень кстати спросила про Женю. Валеры же не было в городе – так угадай, что было.

“Все, как и думала”, – со спокойствием ученого поняла Маша и сказала:

– Таня к нему подошла, – начала она издалека.

– Да, подошла, и заодно рассказала ему про нас и про то, что ты Яна не любишь. Сморозила и еще что-то… про платье.

– Ношу его как ненужное? – переспросила Маша с чем-то липким в груди.

– Да, что-то похожее… Откуда ты знаешь?

Маша передала Роме то, что услышала от Яна.

– Максим? – переспросил Рома. – А, ну да, он слышал нас с Женей, когда мы собирались выйти…

– Ты дарил мне косметику? – выпалила Маша.

Рома постучал по яблоне кулаком, с расстройством усталого человека.

– Все думают, что да, но на самом деле – нет.

Маша вспыхнула.

“Таня, Таня, мерзкая Таня!” – Она считала все драки глупыми, но понимала, что не сможет не вцепиться в Таню. Она уже было рванулась, но Рома вновь схватил ее за руку, и в этот раз у нее ничего не екнуло. Она, агрессивная, смотрела на Рому, чувствуя, как с яростным дыханием из нее выходит и любовь к нему. Маша наконец все поняла, хоть и не думала в тот момент, но все теперь прекрасно знала. Она могла смириться с любовью Ромы. С его нелюбовью. Но не с вопросом в этом. И понимая, что вопрос с этой, безнадежной всегда, а теперь еще более, любовью будет сейчас решен, чувствовала, что любви к Роме в ней будто и не было никогда.

– Извини, – сказал Рома. – За ту ночь. Обычно в таких случаях говорят, что это было ошибкой, но я так не считаю. Я думал, что люблю тебя.

– Я тоже так думала.

И в это же время в ней будто что-то распустилось, свободное, готовое к чему-то новому, новой жизни. Она подумала о Яне спокойно, так, словно искупила перед ним некий долг.

– И последнее, Рома. В тот день, когда мы познакомились… Ты предложил нам притворяться, что мы вместе. Это действительно из-за Тани или…

– Нет, – перебил Рома и взял паузу. Стал улыбаться, как улыбаются, когда вспоминают что-то редкое и особо приятное.

– Ты красивая и почти мне не родственница. Разве смог бы я притвориться?

Маша и Рома вернулись вместе и увидели то, что Рома вслух назвал сюрреализмом. Они увидели, как Ян ругается с Таней. Ян на повышенных тонах говорил, что если Таня не умеет любить, то это не значит, что другие люди тоже не умеют, говорил про ее бесконечные связи на стороне (и это при сидящем рядом с ней Валере), упомянул ее извращенное понятие Бога, который, к сожалению Тани, не сможет прощать тех, кто подстраивает Его под себя. Рома знал, что большая часть обвинений Яна была подслушана им от Максима, но Маша этого знать не могла. Она смотрела на Яна по-новому, теперь не только как на мечтательного и наивного юношу, но и как на мужчину, который способен отстоять то, во что верит. Таня, злая, красная – это выглядело пожаром при ее бледной коже – встала из-за стола и тут же ушла. Следом за ней вышел и Валера. Все гости были в растерянности, кроме Максима, который аплодировал Яну. Маша стала думать про Таню, зачем же она подарила ей косметику, и только один вывод напрашивался. Она хотела, чтобы Маша стала встречаться с троюродным братом, только чтобы о своих грехах думать несколько лучше. Тем же вечером она скажет об этом Роме, и он согласится с ней, но оба сойдутся на том, что об истинной причине нужно спрашивать только Таню, которая вряд ли ее озвучит и у которой им обоим не придет в голову спрашивать что-либо в принципе. Тем же вечером Маша почувствует легкие боли в животе и поделится этим только с Аней, с которой ей теперь хотелось делиться не из-за Ромы, а из-за наличия в Ане качеств, позволяющих хотеть с ней делиться. Маша первым делом подумает про беременность и ужаснется, но Аня успокоит ее, сказав, что это может быть от чего угодно – от шампанского, еды на застолье, от свадебных волнений, да хоть от сочетания чего-то из этого друг с другом. Тем же вечером Маша решит поговорить с Женей, и тот, не стесняясь, станет обвинять всех поэтов, и даже ее мужа Яна во лжи, сказав:

– Любой поэт, когда видит красоту, стремится наполнить ту пустоту, что непременно скрывается за ней.

И Маша трактует это по-своему. Она решит, что Ян наполнил ее своей любовью, а в ее теле его любовь становится ее любовью, и именно ее, свою любовь, в которой она смогла теперь разобраться, она будет отдавать тому, кто наиболее ее достоин. Своему мужу.

Но это будет после. А сейчас Маша подошла к Яну, поцеловала его так, как никогда еще раньше не целовала, под привычное и теперь приятное слуху “горько!”.

Маша и Ян сидели у пруда и встречали рассвет. Вспоминали со смехом свадебные игры. Яну особенно полюбилась игра “стихи на ходу”. Суть игры – под определенный ритм, долго не раздумывая, рифмовать строчки, желательно со смыслом, желательно злободневно. Оканчивались строчки определенным напевом. У всех, кроме Максима, выходило что-то бессвязное, даже у Яна, впрочем, у Максима вышло и наиболее зло. Рита, его соперница в данном раунде, без обиды, даже с доброй улыбкой, переняла это на себя:

Вспомнили Диму, как он назвал их свадьбу “обществом не настолько анонимных алкоголиков”. Вспомнили слова Ромы по поводу музыки, про ревность “старой” любимой песни к “новой”, и Маша, хоть и увидела в этих словах себя, не поверила, что ничего щемящего по этому поводу не почувствовала. Вспомнили разговор Ани и Жени. Как она пожелала ему всего лучшего, и как сказала про его роман, что он в нем не сказал правду, а перевернул все местами, прикрываясь искренностью в других местах, на что Женя ответил, что все может быть, и что рад, что она так сказала. Вспомнили мать Маши и Поповского, как они обещали, что скоро станут “более молодоженами”, чем Маша с Яном. Вспомнили все, кроме ссоры с Таней. Затем перестали вспоминать, начали говорить о будущем, затем перестали и говорить. И молчание было столь же хорошим, как и разговоры. Все было хорошо.

Ключ

…Счастье. Оно эфемерно. Медленно и быстротечно. И не всегда понятно. Путает длинные ночи с годами. Приходит и призывает им пользоваться. Сразу.

Сейчас же! Говорит, что утечет сию минуту! Противная зараза это счастье!