Читать книгу Кент Бабилон - - Страница 12

Марину я повстречал, когда играл в команде Вальсона.

Это был чисто инженерский «джаз» под управлением врача-рентгенолога.

В тот день мы шарашили еврейскую свадьбэллу – под кодовым названием «Не мылься – бриться не будешь».

Как поётся в песне:

Музыкантам – ни копья сверху.

Официантам – ни крохотулечки не слямзь. Каждый шманделик селёдки на учёте.

Короче – Страшный Суд, а не свадьба.

Плюс – певичка новая в тот день пробовалась – Диана Лещ.

Не знали мы, что дни наши в оркестре сочтены, что Вальсон других клезмеров начал искать.

… Никак не могли нас на той свадьбэлле покормить.

«Ребята, всё в порядке. Уже хлеб режут».

И так – почти всю свадьбу.

Эта фраза потом крылатой стала. Если сказали тебе: «Уже хлеб режут», значит, всё – можешь не надеяться…

Мы тоже ребята непростые. Учёные. Никаких им песенок. Одни инструменталы.

«На сопках Манчжурии», «На семи ветрах», «Шербургские зонтики»…

Наконец принесли берлиоз.

На шесть рыл – тарелку картошки и огурец.

Аспирант Черкашин спрашивает у приставленных:

– А выпить?

– Сейчас принесём, – говорят приставленные.

И приносят – бутылку самой элементарной, колхозной самогонки.

Черкашин им:

– А вина?

– А зачем, – они говорят, – вина? Мы ж целую бутылку другого дали.

– У нас певица другого не пьёт. Она только вино употребляет, – говорит Коля Черкашин (на самом деле, вино, конечно, для нас).

– А у вас что, – спрашивают приставленные, – есть певица?

– Да! – говорит аспирант. – Вот она сидит.

– Как она сидит, – заявляют хором приставленные, – мы отлично видим. Но мы что-то не слышим, как она поёт.

– Ещё услышите, – заверяет Коля, – у нас всё по программе.

– Ладно, – говорят приставленные, – сейчас обеспечим.

И минуты через две приносят рюмку розового вина, грамм, наверное, двадцать пять.

– Что ж вы всего рюмашечку принесли? – чуть не падает со стула Коля.

– А вы что? Вино стаканами пьёте? – спрашивают у Дианы.

– Нет, глотками, – опускает глаза артистка.

Стыдно им, видать, стало, и принесли они бутылку вина. А рюмочку ту несчастную, с двадцатью пятью каплями, забрали.

Вот как сложно всё происходило.

Ну, выпили мы, по ложке картошки сберляли.

Про бабки хозяева не заикаются.

Мне перед чуваками неудобно. Не чужие мне люди всё-таки гуляют. Соплеменники. Сопле-мэны…

Аспирант-электронщик говорит:

– До чего ж ненавижу я эти еврейские свадьбы! Вечно делают из себя казанских сирот! Будто последний ботинок без соли доедают!

Приставленные подходят, просят сыграть что-нибудь еврейское.

И что им слабать за такое угощение?!

И Коля спел «Я люблю тебя, жизнь» композитора Эдуарда Колмановского, натурального еврея, между прочим.

Потом Вальсон говорит:

– Ладно, хрен с ними. Давайте «Хаву Нагилу». Чтоб не было вони.

Зарядили «Хаву».

После третьего припева у меня проигрыш.

Вступаю. С упреждением, как обычно – с затакта. Чтоб выход на импровизацию получился, чтоб простор был. Хотя импровизы у меня, как говорится, – свиреп-ширпотреб. Бесамэ-вымученные. Но пипл хавает. К шеф-повару жаловаться не бегал ещё никто.

Выдул я пару тактов, и – как отрезало.

Какой там проигрыш, когда «в зобу дыханье спёрло»?

В зале – колдунья, царица-лебедь, жар-птица! – в платьице салатном и в туфлях на платформах.

Такой вот салат. Красотища – звериная.

Точёный подбородок. Шея – как вылепленная. Вздёрнутый носик… Пир во время чумы. И – глаза, главное – глаза…

Твердохлябьев видит, что у меня лажа, так он проигрыш подхватил, вышивает на гармазоне бисером, на меня смотрит – смеётся: «Что, чувак? Сперма в голову ударила, да?!».

А у меня саксофон на бок съехал, я, как дурак, на неё вылупился, а она это видит, и тоже смеётся, и подмаргивает, как самая настоящая королева Марго.

Не было её с самого начала. Опоздала королева часа на три. По-царски.

За стол прошла. Ей тарелку с глазуньей подают. Персонально. Кстати, это единственная в моей жизни свадьба, на которой гостям вместо мясных блюд – яичницу впарили.

Села Марго рядом с двумя дамами, на неё похожими. Но те не такие. Пожилые уже.

…Диана Лещ отдыхает. Бабок не несут – значит, никаких им певиц, никакого завода. Твердохлябьев инструменталы гоняет. А я – словно окаменел со своим саксом. Как пионер с горном. Или девушка с веслом.

Подходит свидетельница (потом кузиной её оказалась). Просит сыграть крокодила Гену. Про бабки речь не идёт.

Аспирант говорит: «Это невозможно. У нас в программе такого нет».

Ата: «Ну, пожалуйста, я вас очень прошу!».

И тут встреваю я: «Вот он, я – крокодил Гена, собственной персоной!».

Она: «Не может такого быть!».

Я: «Точно!».

Она: «Так что, сыграете?».

Я: «Конечно, сыграем».

Это называется – «мы пахали».

И продолжаю: «Только познакомьте меня за это с во-он той девушкой, которая яичницу ест».

Она говорит: «Хорошо, нет проблем. Считайте, уже познакомила».

Аспирант мне: «Чувак, а башлять кто будет?».

Я спрашиваю: «А сколько надо?».

Аспирант говорит: «Что ты шлангом прикидываешься? Как обычно, червонец. Тем более – что сегодня полный голяк».

Вынимаю червонец.

«Вот, – говорю, – возьми свой червонец. Подавись. А теперь давай “Крокодила”».

Черкашин бабки взял – не моргнул.

Твердохлябьев вступление сыграл. Диана запела. Голос у Дианы – низкий, бархатный. Для «Крокодила» не подходит никак. Свидетельница с какой-то тёткой танцевать побежала.

И тут почудилось: отпустило меня.

Ну, думаю, зашарашу-ка я сейчас соляру. Чтоб её внимание привлечь.

И начал. Нехило завернул. Импровизация просто на удивление пошла, аж самому в кайф.

Заливаюсь на своём теноре кенарем, а сам думаю: «Это что ж получается, а? Червонец свой отдал? Отдал! Крокодила лабаю? Лабаю! Выходит – сам лабаю, и сам ещё за это башляю. Самообслуживание, однако…»

И так смешно мне становится, что ржу я диким хохотом, и не просто ржу, а в саксофон, и всё мимо денег, всё «по соседям», в микрофон…

Администраторша Танюха-Рыбий-Глаз из кабинета высунулась, очи пучит: что это сегодня с сексофонистом?! Напился, умом тронулся? То кочумает целый час, то вдруг рыдает-заливается, как ненормальный…

А свидетельница знакомить и не думает.

Наконец барабанист объявляет:

– Начинаем конкурс «Алло, мы ищем таланты». Кто хочет спеть «Зачем вы, девочки?».

И добавляет:

– Уточняю: не «Почём вы, девочки?», а «Зачем вы, девочки?».

И тут подходит Королева Марго. Берёт микрофон. И начинает петь. Жалостно так. Будто сама не красавица. Спела куплетик и отдала микрофон какой-то пигалице в белых гетрах. Та песенку подхватила:

Марго снова мне подмаргивает и говорит глазищами, пошли, мол, танцевать.

Бросил я сакс, подбежал к Марго, пригласил на танец…

Закончилось мероприятие где-то в двенадцать.

Выходим с ней из кабака. Улицы пустые. Троллейбусы уже не ходят.

Давайте, говорю, подвезу вас на такси. Нет, говорит, не надо. Идёмте пешком. На такси неинтересно.

Музыкалки у Вальсона не было, шкварки мы домой забирали.

Так что пришлось мне, с саксом наперевес, провожать Марго до самого её дома – аж на Селекционную станцию.

…Часа четыре, наверно, шли. Не меньше.

Она, оказывается, окончила строительный институт. Интересно. Везёт мне на строительный. Распределение получила в Днепропетровск. Но жить там было негде. Поэтому вернулась в Харьков. Работает в «Водонапорвентиле», инженером по водоснабжению. Живёт с матерью. Отец умер, когда она была ребёнком.

Я рассказал о себе. Живу на Москалёвке. Отец скрипач, мама инженер. И братишка – пианист, учится в одиннадцатилетке при консе. Классным музыкантом будет, не то, что я. И вообще… Музыка у меня – приработок. Днём работаю в НИИметаллпромпроекте. Учусь в институте, на вечернем. Через пару месяцев – защита диплома.

Проводил Королеву Марго до самого подъезда. И двинул, довольный, как слон, к Московскому проспекту – ловить тачку.

А когда до проспекта оставалось метров сто, на меня вдруг обрушился ливень.

В сознании мелькнуло: «К счастью!». Потом: «А может, не к счастью? Может, – «Окстись!»?

Холодный дождь барабанил в тёмные окна, молотил по голове, по рёбрам.

Наверно, всё-таки к счастью.

Или – «Окстись!»?

Я промок до нитки, до шнурка.

Дождь вдруг прекратился – так же внезапно, как начался.

Поливальная машина фыркнула – словно хохотнула, и скрылась за поворотом.

Скорей всего, это был искусственный дождь. Хотя поливалка, как я успел заметить, была без малейшего признака усов. И асфальт вокруг был совершенно сухой…

Так познакомился я с Мариной.

А теперь отгадай загадку, читатель.

Шла по Сумской девица-краса, длинная коса. Глазками по сторонам: трах-бах! А навстречу ей – паренёк-тульский-валенок. Увидал он девицу, душевное равновесие потерял, и тут вдруг что-то: «хря-ась!». Очень громко так: «хря-ась!».

Вопрос: что сломал себе парень?

Ответ – см. на стр. 55 (глава «Покупателю на заметку»; слово, которым заканчивается «Хитрый Тарантул»).