Читать книгу Кент Бабилон - - Страница 8

Вспомнилась ещё одна Люся… У меня заканчивался отпуск, я возвращался из Туапсе, где отдыхал с Мариной и нашим сыном Митькой. Возвращался один. У Марины с Митяем ещё не закончились каникулы. Жена моя к тому времени поставила крест на своём инженерстве и, повинуясь материнскому инстинкту, устроилась в школу, где учился наш Митяй – преподавать черчение. И по новой пошла грызть гранит науки – в заочный педагогический, на физмат.

…В купе со мной ехали молодожёны – Люся Борисовна и Пётр Тимофеевич. Оба не первой молодости.

Получив постельное бельё, молодожёны сразу начали играть в «балду».

Игра, в принципе, несложная. Чтобы ты, читатель, понял, в чём суть, давай попробуем разок сразиться.

Ты и я будем называть по одной букве, и, на ком кончится слово, – тот проиграл.

Итак, я начинаю – «з». Твоя очередь. Допустим, ты говоришь «и».

Понятно. А теперь скажи, куда ты её пристраиваешь. Спереди? Или сзади?

Ах, спереди?! Значит, получилось «из».

Существительного такого нет, на тебе слово не закончилось. Наступает очередь моя. Я на некоторое время задумываюсь и, перебрав какое-то количество вариантов (ИЗмена, ИЗнанка, ИЗобличение, вИЗг, мИЗансцена, ИЗгнание, эгоцентрИЗм), добавляю в конец букву «ю». Итак: «изю».

Ай да автор, ай да сукин сын!

Изящно, непотопляемо!

Ни во что, кроме «изюма», ты этого «изю» не превратишь.

«Изюм», естественно, оканчивается на тебе, поэтому ты проиграл.

Нет?!

Не проиграл?

Ты говоришь не «м»? Ты говоришь «б»?!

Ну, б… Извини, но тогда получится не «изюм», а «изюб».

А на «изюб» – слов нет. Ты таки проиграл!

Ах, есть?! «Изюбрь»? Это что ещё такое? Олень?.. Тогда на твоё «изюб» я отвечу: «Изюбрь». И тебе останется лишь поставить мягкий знак в конце слова.

Как это «нет»?

Проиграл я?!

Потому что говорил, что слов с «изюб» не существует?

Не будь мелочным, мыслитель! Неважно, кто выиграл. Важно, что ты «въехал».

Люся Борисовна и Пётр Тимофеевич сидели бок о бок на нижней полке и под стук колёс, глядя друг другу в глаза, шептали:

– С…

– Ст…

– Стр…

– Остр…

– Остра…

– Достра…

– Адостра…

– Адострас…

– Адостраст…

– Адострасти…

– Адострастие…

– Ладострастие…

– Сладострастие!

Всё отдам!..

Иногда эти голубки делали вид, будто забывают о моём присутствии. Я пулей выскакивал из купе. Некоторое время спустя Люся приходила за мной в тамбур и, как ни в чём не бывало, интересовалась, «куда это вы пропали, мы уже начали волноваться…». Я докуривал очередную сигарету и возвращался. Они угощали меня пепси-колой, которой везли целых два ящика (достать пепси в Харькове было невозможно, а в Туапсе её было навалом), и грецкими орехами. Угощали – то ли в знак благодарности, то ли в качестве компенсации за причиняемые неудобства.

Поезд наш был не скорый и останавливался у каждого столба. На какой-то станции (кажется, Лабинск) кривенькая бабулька торговала отварной картошкой – парующей, крупной, рассыпчатой. На обрывок газеты, из ведра, она выкладывала пять-шесть белоснежных картошин, добавляла кусочек масла и мокрый солёный огурец. Бабуля сеяла «разумное, доброе, вечное». На картошке отпечатывался газетный текст. Перед съедением каждую картошину можно было прочитать. Удовольствие стоило рупь.

Мне достался кусок газеты со статьёй «Из зала суда». В нём рассказывалось об акушере Краснодарского роддома № 2, который промышлял криминальными абортами. Фамилия акушера была – Вытягайло. Я показал этот «шедевр» попутчикам. Посмеялись. Разговорились.

Оказалось, они ездили не в отпуск, а в командировку. Оба трудились в Харпромбуме. И в Туапсе утрясали какой-то вопрос с субподрядной организацией.

Умеют же люди устраиваться, подумал, грешным делом, я.

Море, солнце, проезд, гостиница – всё за казённый счёт.

Хотя сам я, если честно, уже не помню, когда отдыхал за свои. Но обо мне потом. Не для того завладел я твоим вниманием, читатель, чтобы втюхивать майсы про свои отпуска. Я врулю тебе это чуть позже, через десяток-другой страниц.

В Туапсе на вокзале, когда я садился в вагон, чета была уже в купе. С двумя ящиками пепси и двумя чемоданами.

Дама поинтересовалась:

– Докуда вы?

– До Харькова, – сказал я.

– До Южного вокзала? – улыбнувшись, уточнила она.

Я ответил, что выйду остановкой раньше – на станции «Новосёлова».

Пока Люся Борисовна выуживала из меня информацию, Пётр Тимофеевич стоял рядом и – с участливой миной, украдкой – гладил её по попе.

В ту пору, с пригорка моих тридцати двух, прикольно было глазеть на этих почтенного возраста молодожёнов, на их озорные глаза и потные лбы, обрамлённые выцветшими кудрями.

В Харьков мы должны были прибыть утром. Ночью я проснулся от рывка – такого резкого, что чуть было не свалился на пол. Раздвижная дверь была приоткрыта. Пыльный, тусклый свет по крупицам проникал внутрь купе. Молодожёны спали лицом к лицу на нижней полке, одеяло валялось на полу.

Не морщься, не отводи глаз, читатель! Автор не опустится до описания её кудреватого живота, испещрённого глубокими складками. Поэтому скажу, что Люся Борисовна спала… ну, например, в платье. А Пётр Тимофеевич – в пижаме.

Я надел тренировочные и вышел из купе.

Оказалось, наш поезд сбил корову, неизвестно каким образом оказавшуюся на путях среди ночи.

Стояли часа полтора – ждали, пока приедет железнодорожная милиция.

Было полнолуние. Наверное, и среди коров бывают лунатики, подумал я. Должно быть, животное преспокойно стояло себе в хлеву, но услышало вдруг голос луны. И по зову сердца устремилось к железнодорожным путям, на верную погибель. Ах, зов сердца, зов сердца, до чего же злые шутки ты иногда выкидываешь с нами!

Когда поезд тронулся, я вскочил на подножку и долго ещё курил в тамбуре. Спать пошёл под утро, когда уже начало светлеть.

…Меня растолкала Люся Борисовна.

До Новосёловки оставалось минут пятнадцать. Я схватил умывальные принадлежности и поскакал в туалет. По закону подлости, оба туалета были заняты. Я – в тренировочных и в майке, с мыльницей в руках и вафельным полотенцем через плечо – помчался искать счастья в другие вагоны.

Когда я вышел из клозета, Новосёловка была уже позади.

Поезд приближался к Южному вокзалу. Я должен был пройти ещё четыре вагона. И вдруг увидел, как навстречу мне – по проходу – торопливо двигается наш молодожён. В одной руке он держал чемодан, в другой – ящик с пепси.

В купе, потупив очи долу, сидела Люся Борисовна со своим чемоданом и со своим ящиком прохладительного напитка. Я не стал задавать вопросов, и вскоре из-за массивной бетонной колонны железнодорожного моста вынырнула родная серая платформа…

Не успел поезд остановиться, в вагон заскочил один из встречающих – рыжий пожилой мужчина с букетом огненно-красных роз и таким же носом.

Продравшись в проходе сквозь толпу нагруженных чемоданами пассажиров, он ввалился в наше купе.

– Гарик, как хорошо, что ты пришёл, я уже думала брать носильщика, – бросила она ему, зыркнув на меня с вызовом.

– Люсенька, жёнушка! – не обращая внимания на моё присутствие, запричитал новоявленный муж. – Если б ты только знала, как я по тебе соскучился, как мне тебя не хвата…

Гарик запнулся. Взор его упал на пиджачище, висящий под верхней полкой и забытый, по всей видимости, Петром Тимофеевичем.

Гарик взглянул на меня, потом снова на пиджак, как бы примеряя его на мои хилые плечи…

Было ясно, что ему хочется что-то спросить – то ли у жены, то ли у меня.

Он почухал бок, вздохнул и – не спросил ничего.

Супруги расцеловались, он подхватил её чемодан.

– Пепси тоже наша, – указала она букетом на ящик, – тебе и внукам везу.

Пока муж нагибался за ящиком, Люся Борисовна успела состроить ему рожу и весело подмигнуть мне.

– Что на работе? – участливо спросил супруг.

– Гипробум не утвердил, – ответила она своему рыжему, – дней через десять придётся ехать снова.

Народ перед нашим купе ещё не рассосался, Гарик опустил чемодан на пол и присел у столика.

Я молчал.

Люся подошла к мужу и, поправив в волосах заколку, поставила острый локоток ему на плечо.

Так выигравший смертельную схватку гладиатор попирал ногой тело поверженного врага.

Эх, Генчик!

Говоришь: «Люся, прости!»?

Не прав ты, Генчик.