Читать книгу Основы истории философии. Том первый – Философия античности - - Страница 6

§1.

Если бы не существовало другого способа обращения с историей философии, кроме чисто научного, для которого все системы одинаково истинны, потому что они всего лишь мнения, или скептического, который видит во всех них одни и те же ошибки, или, наконец, эклектического, для которого во всех них есть частицы истины, то были бы правы те, кто в интересах философии предостерегает от обращения с ее историей вообще или по крайней мере для начинающего. Вопрос о том, есть ли лучший вариант и какой из них правильный, может быть решен только путем обсуждения концепции истории философии.

§2.

Философия возникает, не останавливаясь на факте существования (мира), а переходя к познанию его причин, наконец, его абсолютной причины, т. е. его необходимости или разумности. Однако она не является делом только отдельного мыслителя, в ней заложены теоретические и практические убеждения человечества, так же как мудрость отдельного человека заложена в максимах и принципах, а мудрость народов – в пословицах и законах. Как народ или страна выражает свою мудрость и волю устами своих мудрецов и законодателей, так и мировой дух (т. е. человек или «человечество») выражает свое (мир выражает свое) через философов. Поэтому, если вместо философии сказать «мировая мудрость», то это слово world в genetico означает одновременно sxdgecti и objecti.

§3.

Как человек, без ущерба для своего единства, проходит через различные возрасты жизни, так и дух мира последовательно является духом различных эпох и веков. Человек восемнадцатого века – это не человек семнадцатого. Если использовать ту же метонимию, которая заставляет нас говорить «мир» вместо «дух мира», «времена» вместо «дух века» и «век» вместо «дух века», то каждый век имеет свою мудрость, каждый век – свою философию. Те, кто говорит об этом первыми, – философы этих разных времен. Именно они действительно понимают время, а философия века, как его самопонимание, лишь формулирует то, что бессознательно жило и инстинктивно действовало в этом веке, выражает его тайну, то есть то, что «один» считает истинным и правильным.

§4.

Зависимость от конкретного времени, в которую попадает каждая философия в силу того, что она является конечной истиной только для нее, не умаляет ее абсолютного характера в той же мере, в какой долг перестает быть безусловным, поскольку разные вещи являются долгом разных эпох. Не становится он и преходящим, ибо судьба мальчика – послушание – сохраняется как послушание в мужчине, научившемся повелевать с его помощью. Тот факт, что философия, как плод, всегда следует за расцветом эпохи, часто заставляет считать ее причиной гибели, которую она никогда не приносит, но всегда только предает. В частности, всякое беспристрастное благочестие не уничтожается ею вначале, а прекращается прежде, чем философские порывы успевают проявиться.

§5.

Как мировой дух проходит через различные духи времени, в которых состоит мировая история, так и его сознание, мировая мудрость, проходит через различные сознания времени, и в этом состоит именно история философии. Там, как и здесь, ничего не теряется; напротив, то, что имеет своим результатом одно время и одна философия, становится материалом и отправной точкой для следующего. Поэтому различие, более того, конфликт философских систем не является доказательством против того, что во всех философиях развивается только одна философия, а скорее говорит именно в пользу этого утверждения.

§6.

Каждая философская система является результатом системы или систем, созданных до нее, и содержит в себе зародыш тех, которые следуют за ней. Исключения, сделанные из тех, кто, как правило, является лишь явными автодидактами, а также тот факт, что против такого родства, как правило, выдвигаются возражения, не отменяют первого утверждения, поскольку оно вовсе не обязательно должно быть прямым ученичеством, а также зависимостью по контрасту. Не отменяет второго и тот факт, что ни один философ не хочет быть отцом более совершенной системы. Это необходимо из-за узости, без которой не достигается ничего великого, а значит, не создается никакой системы, и поэтому она повторяется повсюду. Но это ничего не доказывает, потому что реальное и полное значение системы не может быть правильно оценено человеком, который ее основал, а только потомством, которое стоит на более высокой точке зрения, чем он.

§7.

История философии может быть представлена правильно, т. е. так, как она есть, только с помощью философии, поскольку только философия позволяет нам показать в ряду систем не бессистемное изменение, а прогресс, т. е. необходимость, и поскольку, кроме того, – без осознания хода человеческого духа невозможно показать, как он продвигался в формулировании своей мудрости, а знание необходимости и такое осознание и есть философия, согласно §2. Возражение, что философское изложение истории философии не может называть себя историей, а должно называть себя философией истории философии, не блещет ни новизной, ни проницательностью: оно забывает, что, если человек излагает историю нефилософски, его работа – не сама история, а лишь ее изложение.

§8.

Философское отношение к истории философии, как и чисто научное, интересуется тончайшими различиями систем, признает вместе со скептиком, что они противостоят друг другу, и соглашается с эклектиком, что все они содержат истину. Но, не теряя, как первый, из виду единой нити растущего знания, не считая, как второй, результат равным нулю, не признавая, как третий, в каждой системе только части развитой истины, а в каждой всю истину, только неразвитую, он не соблазняет нас, как первый, считать философию только идеями и мнениями, не колеблет, как второй, доверия к разуму, необходимого для философствования, и, наконец, не делает нас равнодушными к зависимости от принципа, т. е. к систематической форме, лежащей в основе философии. Т.е. против систематической формы, как и против эклектической трактовки.

§9.

В нем не только нет этих опасностей для философствования, но и то, что такое изложение истории философии учит философствовать, является не выведением из философствования, а практическим руководством к нему. Действительно, там, где интерес к философии уступает место интересу к ее истории, и в особенности там, где существует робость перед строго философскими, например, метафизическими, исследованиями, философский рассказ об истории философии – это, возможно, лучший способ заставить философствовать тех, кто хочет, чтобы ему только говорили, и показать тем, кто сомневается в важности метафизических определений, как часто совершенно разные взгляды на мир и жизнь зависят только от различия между двумя категориями. При определенных обстоятельствах история философии, которая является завершением системы наук, может быть наиболее подходящим предметом для философствования для тех, кто только начинает.

§10.

Поскольку каждое философствование должно быть определенным, и поскольку развитие не может быть представлено как разумное, если оно не ведет к цели, каждое философское представление истории философии должно носить окраску той системы, которую излагающий рассматривает как завершение предыдущего развития. Требовать противоположного под именем беспристрастности или непредвзятости – значит выглядеть абсурдно. Справедливость, которая, однако, должна требоваться от каждого историка, является также обязанностью историка философии. Если в случае с последним она заключается в том, чтобы рассказать не о том, как он сам, а о том, как история оценила то или иное явление, то он должен в то же время доказать обоснованность этого суждения, то есть оправдать его. Только в этом состоит критика, которую он не только может, но и должен практиковать.

§11.

Как то, что история позволила появиться той или иной философской системе, так и то, что она позволила ей смениться более обширной, должно быть показано философской критикой как необходимое условие, в котором, следовательно, необходимо различать положительный и отрицательный момент. Эта необходимость, однако, двояка: появление и вытеснение системы имеет всемирно-историческую необходимость, поскольку первое обусловлено характером времени, в чьем понимании находилась система, второе – тем, что это время стало другим (ср. §4). И в том, и в другом случае философско-историческая необходимость вновь проявляется, когда вывод демонстрируется в системе, предпосылками которой являются предыдущие, и когда, с другой стороны, показывается, что необходимо было идти дальше, чтобы не останавливаться на полпути. Только то, что система не пошла так далеко, как та, которая непосредственно из нее вытекает, можно назвать ее недостатком, но система, отделенная от нее промежуточными этапами, не может быть принята за эталон суждения. Как история исправила картезианство спинозизмом, но не кантовской доктриной, так и философский критик не должен соизмерять Декарта с Кани, а только со Спинозой. Соблюдение этого правила позволяет философу, излагающему историю философии, не заблудиться в какой-либо ограниченной системе, не отрицая тем самым свою собственную.

§12.

Как эпохи истории философии, т. е. моменты времени, в которые утверждается новый принцип, так и периоды, в которые они господствуют, т. е. периоды времени, необходимые для освобождения этого нового принципа от его революционного и деспотического характера, идут параллельно эпохам и периодам всемирной истории, но так, что они следуют за ними во времени, дальше или ближе позади, никогда раньше. Эпохальные системы не могут иметь никакого значения для понимания прошлого, тем более системы, завершающие тот или иной период. Поэтому приверженцы первых, рассматривая историю философии, скорее, чем приверженцы вторых, рискуют отказать в исторической справедливости.

Man Tgl.: Hegel, Vorlesungen über die Geschichte der Philosophie WW. XIII, 1—134; Ed. Zeller, Die Philosophie derGriechen in ihrer geschichtlichen Entwicklung I, 1, V. Aafl., Leipzig 1892, S. 8 ff.; ders., Die Geschichte der Philosophie, ihre Ziele und Wege (Archiv für Gesch. der Philos. I, 1888); B. Erdmann, Zur Methode der Geechichte der Philosophie (a. a. Ο. VII, 1894).

§13.