Читать книгу Морские рассказы о главном - - Страница 5

В судовой курилке по вечерам от сигаретного дыма, как всегда, не продохнуть, хоть топор вешай. Это было единственным местом, где можно узнать свежие новости: у кого сын женился, у кого внук родился, куда следующий рейс намечается, почем нынче курс доллара и какой товар лучше покупать на Канарских остовах. Вперемежку с игрой в нарды или домино здесь обсуждались важные политические вопросы. Как правило, на этот счет у каждого существовало свое мнение, которое в разы отличалось от мнения сидящих рядом товарищей, поэтому умные разговоры часто переходили в яростные споры, иногда в крики. До драки дело не доходило, разве что так, по мелочи – за грудки потрясти, снизить накал страстей и продолжить игру как в ни в чем не бывало.

То ли дело, когда разговор заходил о женщинах. Тут уже другой подход, другой уровень отношений. О них можно говорить долго, не торопясь, со смаком, со всеми подробностями. У каждого моряка в загашнике копились истории о любовных приключениях, мимолетных встречах, изменах и разлуках – все, как в старых индийских фильмах. Порой сюжет закручивался так драматично, что оставалось только догадываться, так ли все было на самом деле. Но где правда, а где ложь, разобраться было сложно, особенно когда рассказчик истинно верил в собственные слова. Ну а приукрасить события – святое дело. Без этого никуда.

Больше всего мы любили рассказы боцмана, старого моремана, прошедшего Крым, рым и медные трубы. Ему было лет семьдесят, может, поболее – небольшого росточка, довольно крепкий и жилистый мужичок с пронизывающим взглядом. Острый на язык, с юмором и прибаутками, боцман мог так красочно описать событие, что все слушали его с открытым ртом, позабыв обо всем на свете.

Свои морские обязанности он знал досконально, поэтому капитан и держал его в экипаже. Петрович (так его звали) был надежным, как скала: если что сказал – разобьется в лепешку, а сделает. Один недостаток: правду говорил всегда в лицо, что не каждому нравилось. Ну еще и выпить любил. А кто у нас не без этого греха? Пусть плюнет мне в лицо! В этом деле главное – меру знать, а меру боцман знал и пил не с кем попало. Иногда и со мной, по рюмке перед обедом. Для аппетита, так сказать.

Мне Петрович нравился как человек, повидавший многое в жизни, интересный собеседник, у которого можно было кое-чему поучиться. На судне его уважали: ко всем он относился ровно, с матросами был строг. Единственное, почему-то невзлюбил второго помощника. То ли за лень, то ли за «понты» непонятные.

– Не будет с него толку, не моряк, – сказал он как-то.

– Да брось, все молодые были. Образумится еще, – ответил я.

– Давай садись, в домино козла забьем. Мы тут все про баб разговариваем. Стервы они, а вот без них прожить ну никак. Вот ты скажи Петрович, неужели все такие гулящие? – спросил его молодой матрос.

– Да вы на себя посмотрите! За каждой юбкой увиваетесь. Значит, вам можно, а им нельзя? Ну а как же тогда любовь? Или на ее месте у вас только хрен вырос? Бестолковые… Вам не понять, что такое настоящие чувства, – ответил боцман.

– Вот ты и расскажи что-нибудь интересное.

Петрович нахмурился, потер рукой небольшой шрам на щеке.

– Бывают истории в жизни, которые промелькнут и исчезнут, как птицы в небе, а бывают – остаются в памяти надолго. Молодой был тогда, совсем пацан. Моложе, чем вы сейчас. Тяжелые испытания выпали на долю нашей страны: третий месяц, как шла война, отголоски ее доходили и до Одессы. Город будто замер, впал в оцепененье. Все чаще объявлялись воздушные тревоги, а над морем в сторону фронта летели фашистские самолеты, обстреливаемые нашими береговыми морскими зенитками.

Лето в сорок первом выдалось жарким и душным. На небе ни облачка, солнце своими лучами обжигало тело, слепило глаза. От него никуда невозможно было деться. Как в песне, помните, поется: «Никуда ни спрятаться, ни скрыться». Зной висел над городом, растворяясь в голубизне огромного неба, смешиваясь с раскаленным асфальтом и запахом нагретой земли. Но город продолжал жить обычной жизнью, особенно по вечерам, когда духота сменялась живительной прохладой. Во дворах жарили на керосинках камбалу и кефаль, купали детей в корытах, стирали и развешивали белье, слушали музыку и даже танцевали под звуки патефона.

Познакомились мы с ней, как это часто бывает, случайно, столкнувшись на улице лоб в лоб. И сразу словно невидимая искра пробежала между нами! Дружба стала перерастать в нечто большее, стали встречаться почти каждый день, чаще всего по вечерам, у моря. Но тот летний вечер был особенным и неповторимым. Мы шли, обнявшись, по берегу и разговаривали… Сейчас не помню, о чем, да это и не столь важно. На душе было так хорошо, так спокойно, тепло и уютно, как никогда. Ощущение, что сегодня судьба нам подарит нечто особенное, желанное, страстное и в то же время самое чистое и искреннее, не покидало нас, мы чувствовали это каждой клеточкой своего тела.

Летние сумерки незаметно переходили в ночь, тишина прерывалась всплеском волн. Лунная дорожка растекалась по морской глади до самого неба, огромные звезды ярко мерцали над головой. Ноги мягко утопали в песке, оставляя после себя мокрые следы. «Давай искупаемся? Вода теплая, как парное молоко», – сказала она. Мы разделись и, взявшись за руки, вошли в воду. «Ты вся дрожишь. Замерзла?» Нет. Мне так хорошо с тобой… – она прижалась ко мне; я слышал, как бьется ее сердце. – Обними меня покрепче, я хочу почувствовать тебя». Мы будто слились в одно целое, растворились друг в друге. И на всем белом свете никого не существовало, кроме нас двоих.

Внезапно она подняла голову, посмотрела на небо: «Слышишь? Летят. Опять летят гады!». В городе завыла сирена воздушной тревоги. Гул бомбардировщиков приближался с огромной скоростью. С железным воем и визгом они начали бомбить город. В морском порту начался пожар, отблески огня появлялись в разных местах; черный дым застилал небо и уносился ветром в сторону моря. «Бежим! Надо укрыться где-нибудь!» – прокричал я. Недалеко от нас, метрах в ста, прогремел взрыв, подняв вверх столб воды. Металлические осколки вперемешку с камнями и песком разлетались в разные стороны. Я заметил лодку, перевернутую вверх днищем: «Вон, смотри! Залезем под нее, переждем налет».

Запыхавшись, мы кое-как руками разгребли песок, чтобы можно было пролезть внутрь – какая-никакая защита. На удивление внутри было сухо, пахло рыбой и свежей смолой. «Совсем как в маленьком, уютном домике», – сказала она. В кромешной темноте я ничего не видел, только слышал ее учащенное дыхание, потому спросил: «Ты где? На, возьми рубашку, подложи под голову, так будет удобнее». Я зажег спичку, на миг осветив ее обнаженное тело, успел заметить маленькую девичью грудь с острыми коричневыми сосками и магический треугольник в ложбинке между широко раздвинутыми ногами. Во рту у меня пересохло. Потухшая спичка обожгла пальцы. «Иди ко мне, – сказала она, – мне холодно».

Все в курилке слушали боцмана затаив дыхание и не заметили, как в дверь просунулась голова радиста.

– Петрович, хватит байки рассказывать. Поднимись на мостик, капитан зовет, – сказал он.

Радист сел на освободившее место и закурил сигарету.

– Какие новости в мире? – спросил его кто-то.

– Особых новостей нет. Завтра вечером будем проходить место, где вчера затонуло небольшое судно под либерийским флагом, экипаж – филиппинцы, одиннадцать человек. Так что будем внимательно смотреть по сторонам: может кто и выжил, успел перейти на спасательную шлюпку или плот. Хотя навряд ли: вода за бортом холодная, десять градусов. При такой температуре мало кто остается живым, да еще и шторм… Думаю, аварийных гидрокомбинезонов на борту не было, это уж точно. Судно старое, должны идти на ремонт в Гибралтар, не дошли самую малость. Да… Бывает и такое.

Он затушил сигарету и ушел. Все стали потихоньку расходиться по каютам.

Я вышел на кормовую палубу подышать свежим воздухом. Рассказ Петровича не выходил из головы. Интересная все-таки штука – жизнь. Никто не знает, что ждет каждого из нас впереди. «Может это и к лучшему».

С права по курсу, навстречу шел огромный круизный лайнер, весь в разноцветных огнях, похожий на рождественскую елку, с палубы доносилась веселая музыка. Далеко позади, остался скалистый Гибралтар. Океан встретил нас небольшой встречной волной, качка заметно усилилась. Судно шло полным ходом, оставляя светящийся пенный след за кормой. «Пойду посплю пару часиков перед вахтой, – решил я. – Да и прохладно становится».

На следующий день в конце дневной вахты в машину позвонил вахтенный помощник.

– Алексеевич, давай главный двигатель выводи из режима. Походим в этом квадрате: похоже где-то здесь затонуло судно. Бочки пустые плавают, и нефтяные пятна на воде проглядываются.

Через час вывел машину в маневренный режим, сразу дали малый ход. Судно, уткнувшись носом в волну, плавно переваливалось с борта на борт. Я поднялся в кают-компанию выпить кофейку с бутербродом.

– Палубной команде аврал! – раздался голос капитана через громкоговоритель. – Второму помощнику и боцману выйти на грузовую палубу.

«Неужели кого-то нашли? – подумал я. – Пойду, взгляну».

На корме стояло несколько человек.

– Вон, смотри, плот!

– Где? – спросил я. – Не вижу.

– Ну вон, метрах в двухстах от нас чернеет. И вроде кто-то там есть.

Из-за высокой волны он то появлялся, то исчезал из поля зрения. С мостика было видно гораздо лучше.

Судно медленно разворачивалось и подходило к нему с подветренной стороны. Минут через тридцать мы подошли вплотную и увидели троих человек, лежащих на дне плота без признаков жизни. Волна то и дело захлестывала резиновые борта через край, окатывая холодной водой бледные лица.

– Смотри, вроде один рукой махнул. Живой, значит, – крикнул кто-то.

– Да брось ты чепуху пороть. При такой погоде больше часа никто не выдерживает. Гипотермия. Слыхал такое слово? Это когда постепенное охлаждение тела приводит к смерти, – ответил ему молодой моторист.

Боцман, одетый в специальный комбинезон, в спасательном жилете и багром в руках, пытался зацепить плот и подтянуть к борту. Старший матрос приготовил стропы для крепления. Второй помощник, налегке, с рацией в руке, только мешал работе.

– Как будем поднимать плот? – спросил он. – Подъемного устройства нет, скобы подъемной тоже не видно. Первый раз вижу такую конструкцию.

– Попробуем стропами закрепить через наружные леера с нескольких сторон и поднять своей кран—балкой, – ответил боцман.

Как назло, погода менялась не в лучшую сторону. Ветер усилился, не давая возможности надежно закрепить плот, а волны нет—нет, да и заливали грузовую палубу, обдавая лицо брызгами.

– Может, и поднимать его не стоит? Они уже того там, померли все. Девать потом некуда будет, – сказал второй помощник.

– Ты что, совсем обалдел?! – зло закричал Петрович. – Не нам с тобой решать, что делать! Не таких приходилось откачивать.

Наконец плот закрепили с трех сторон, для равновесия оставалось завести еще один строп.

– Ну, что там у вас? Доложите обстановку, – послышался голос капитана по рации.

– Все нормально, сейчас будем поднимать, – ответил второй помощник.

– Давайте, не тяните. Погода ухудшается.

– Петрович, вира—кран! Поднимай плот!

– Да подожди ты! Сейчас заведем еще один конец для надежности и поднимем, – ответил боцман.

– Что ты все время перестраховываешься? Поднимай, тебе говорят! Уже околел тут от холода.

Плот медленно с трудом поднимался из воды, сначала до уровня палубных лееров, потом еще немного выше, а затем его аккуратно развернули в свою сторону. Оставалось сделать самую малость, опустить вниз, когда случилось непредвиденное. Внезапно судно резко накренилось, огромная, многотонная волна захлестнула борт и стремительным потоком понеслась по палубе, круша все на своем пути. Играючи, она отбросила всех от кран-балки, закрутила, завертела в страшном водовороте и раскидала в разные стороны. Барахтаясь в ледяной воде, боцман почувствовал, как какая-то неведомая тягучая сила пытается унести его за борт в морскую бездну. В последний момент, уже находясь под водой, перед глазами мелькнули спасительные леера, за которые он успел ухватиться железной хваткой. Второго помощника и матроса, как щепку понесло вглубь палубы к грузовым трубопроводам, расположенных возле насосного отделения.

Обрушившаяся на судно волна была настолько мощная, что висящий в воздухе плот мгновенно наполнился водой, его тут же перевернуло, а крепежные стропа, не выдержав нагрузки, оборвались. Филиппинцев, словно погребальным покрывалом, накрыло водой. Океан, как живое существо со множеством щупалец, с шумом откатывался назад, унося навсегда свою добычу в морскую пучину.

Дрожа всем телом, наглотавшись соленой воды, Петрович провожал взглядом уходящие в бездонную глубину тела моряков. Их открытые глаза с укором смотрели сквозь него в синеву бездонного неба.

– Твою мать! Чуть своих не утопили из-за этих филипков, – сказал капитан дрогнувшим голосом. – Машине полный вперед! В вахтенном журнале сделай запись, что в данных координатах обнаружили пустой, полузатопленный плот, – обратился он к вахтенному помощнику. – Поиски прекратили из-за ухудшения погоды. И позвони шеф-повару, ужинать буду у себя в каюте.

В курилке на редкость было тихо.

– Да… – многозначительно сказал кто-то. – Бывает же такое.

Открылась дверь, вошел второй помощник и молча закурил. Руки его дрожали, лицо было бледным, с царапиной на щеке.

– Ну что, давай, рассказывай. Живой кто был на плоту?

– Нет, никого. Трупы окоченевшие. Долго в воде находились, – нехотя ответил он.

– Да вроде один махал рукой, мы видели. Не уберегли, значит, жмуриков, – подшутил кто-то.

– Да пошли вы все! Смотреть сверху легко! Меня чуть за борт не смыло, а вам все хаханьки – со злостью ответил он.

Позже я зашел к Петровичу в каюту. Он переоделся и сидел на кровати с отрешенным взглядом.

– Ну как ты? – спросил я. – Не сильно ушибся?

– Ты знаешь, когда мы поднимали плот, один из них моргал. Сил не было двигаться, но он был жив. Глаза его, как сейчас, смотрят на меня. Еще немного и могли бы спасти их.

– Не переживай ты так, вы и так сделали все возможное. Значит не судьба. Самих чуть не снесло в океан! Пойдем выпьем по стопке.

– Нет, не хочу. Мне надо побыть одному, – ответил он. Я вышел и тихо закрыл за собой дверь. В течении всего рейса никаких происшествий на судне больше не происходило. В курилке, по прежнему, каждый вечер собирался народ обсуждая насущные жизненные проблемы и международное положение в мире, но все это происходило как то без энтузиазма, без настроения.

По окончанию контракта я сошел в отпуск и с Петровичем больше не пересекался. А года через три мы случайно встретились на железнодорожном вокзале в Москве: я собирался ехать на курсы повышения квалификации в Новороссийск, а он к дочери, в Крым.

Мы обнялись, как старые добрые друзья, и зашли в кафешку, где заказали по кружке пива. Я заметил, что боцман постарел, как-то осунулся, вроде и росточком стал поменьше. Но голос все тот же – живой, сразу поймешь, кто говорит.

– Ну что, Алексеевич, стармехом уже, наверное, работаешь? – спросил он.

– Да, сейчас пройду очередные курсы, и сразу на судно, – ответил я. – Ну а ты? Как жизнь? С морем, наверное, завязал?

– Два года, как на берегу. И не жалею: всему свое время. Молодым, как говорится, у нас дорога, а старикам почет.

– Да брось, ты еще кого хочешь на пояс заткнешь.

– Нет, уже и сердечко прихватывает, и суставы крутит – мочи нет… Год назад супругу похоронил. Тоскливо без нее.

Мы помолчали.

– Послушай, я давно хотел у тебя спросить: ты тогда на судне рассказывал про девушку из Одессы? Так как же у вас сложились отношения? Наверное, любовь была? Неужели расстались?

– Да никак, потерял я ее. Когда немцы город захватили, я в партизаны подался. А ее во время облавы на площади схватили и увезли в Германию на принудительные работы. Тогда целыми семьями вывозили. Долго искал ее после войны. Может, погибла, а может, нашла свое счастье за границей, кто знает. Много воды с тех пор утекло, но та ночь запомнилась на всю жизнь. Сам понимаешь, первая любовь, как первый пароход, остается в памяти навсегда… Да, кстати! Помнишь второго помощника на том судне, где мы с тобой работали?

– Конечно, помню.

– Так вот он, уже будучи старпомом, погиб в рейсе при неизвестных обстоятельствах. Исчез на судне, так сказать.

– Как исчез? – спросил я.

– А вот так. Ночью стали будить на вахту, а его в каюте нету, на палубе тоже. Все судно осмотрели! Каюта пуста, следов борьбы не обнаружено. Возможно выпил лишку, нагнулся у леера, судно качнуло, вот и выпал за борт. Правда, злые языки поговаривали, что приставал он к буфетчице, прохода не давал. Уж больно смазливая была, романы крутила то с одним, то с другим. Старший матрос в нее втрескался по самые уши, вот и отомстил. Что там между ними произошло, остается только догадываться. Да и, самое интересное, исчез он в океане, в том самом месте, где мы, если ты помнишь, когда-то плот с моряками пытались вытащить на палубу. Как говорится, пути Господни неисповедимы… Я так и знал, что толку с него никакого. Не моряк он был.

Помолчали вновь. А затем я посмотрел на часы.

– Ну что, Петрович, мне пора на поезд. Да и тебе тоже, наверное.

– Алексеевич, я так рад тебя видеть, ты даже не представляешь! В последнее время как вспомню былое, так сразу слезу прошибает. Чувствительным стал до не возможности, всех жалко становится…

– Не переживай, со многими это происходит, не ты один такой. Нервы, они не железные. Это по молодости мы крутые и бесшабашные, море по колено, а с годами все через сердце пропускаем.

Мы обнялись, стали прощаться. Петрович долго не хотел отпускать мои руки и тряс их.

– Увидимся ли еще когда-нибудь? – спросил он.

– Не знаю. Навряд ли, хотя на все воля божья.

В купе кроме меня никого не было. Поезд медленно тронулся. За окном мелькнули фигуры провожающих и тут же исчезли. С каждой секундой набирая скорость, он уносил нашу встречу с Петровичем в далекое прошлое, туда, где могучий океан сливался небом, а соленый ветер надувая паруса, плыл по волнам нашей памяти.

Я смотрел на проплывающие мимо пейзажи. Картинки менялись одна за другой, как в калейдоскопе. Совсем как в жизни.