Читать книгу Черный крестоносец - - Страница 8

Четверг, полдень – пятница, 01:30

Проснулся я уже за полдень. Была поднята только та штора, что закрывала вид на лагуну. Я видел мерцающую зеленую воду, ослепительно-белый песок, бледную пастель кораллов, а за лагуной – темные воды океана, над которыми поднималось безоблачное небо. Остальные три шторы висели на месте, поэтому никакой ветерок в комнату не проникал и под соломенной крышей было жарко и душно. Но зато меня никто не тревожил. Левая рука страшно ныла. Но я был жив. И никаких симптомов бешенства не наблюдалось.

Мари Хоупман, в белой блузке и шортах, сидела на стуле возле моей постели. Глаза ясные и отдохнувшие, на щеках румянец – от одного ее вида мне стало еще хуже. Мари улыбнулась, и я понял, что она больше не сердится на меня. А какое нежное выражение лица, намного нежнее, чем тогда, в Лондоне.

– Замечательно выглядишь. Как ты себя чувствуешь? – Оригинальный вопрос, что и говорить.

– Как огурчик. Температура нормальная. Прости, что разбудила, но через полчаса подадут ланч. Профессор велел одному из тех фиджийцев смастерить их, чтобы ты мог добраться до его дома. – Она указала на пару отлично сделанных костылей, прислоненных к стулу. – Или, если хочешь, поешь здесь. Ты, наверное, голодный, но я не стала будить тебя к завтраку.

– Я уснул часов в шесть.

– Тогда понятно.

Я готов был снять шляпу перед ее выдержкой и умением скрывать свое любопытство.

– А ты как себя чувствуешь?

– Кошмарно.

– И выглядишь так же, – честно сказала Мари. – Совсем расклеился.

– Я разваливаюсь на части. Что ты делала утром?

– Профессор мне проходу не дает. Утром мы с ним плавали, и, кажется, ему понравилось. Потом, после завтрака, прогулялись по острову, и он показал мне шахту. – Она вздрогнула с наигранно-серьезным видом. – Только шахты меня совсем не интересуют.

– И где же твой поклонник сейчас?

– Пошел искать своего пса. Они не могут его найти. Профессор так расстроился. Похоже, он очень привязан к своему питомцу.

– Ха! Питомец? Я встретил этого питомца, и он очень привязался ко мне. Такой приставучий! – Я вытащил из-под одеяла левую руку и размотал окровавленные бинты. – Так прилип, что я не мог отодрать его.

– Боже мой! – Ее глаза расширились, а теплый румянец исчез со щек. – Это… это выглядит ужасно!

Я с какой-то печальной гордостью осмотрел свою руку и убедился, что Мари совсем не преувеличивает. От плеча до локтя вся рука стала сине-черно-фиолетовой и распухла почти в полтора раза. На коже виднелись четыре или пять треугольных отметин от зубов, и кровь все еще понемногу сочилась из них. Та часть руки, которая не посинела, возможно, выглядела не лучше, просто ее покрывала толстая корка темной запекшейся крови. Словом, не самое приятное зрелище.

– Что случилось с собакой? – спросила Мари.

– Я убил ее, – ответил я, вытаскивая из-под подушки перепачканный кровью нож. – Вот этим.

– Где ты его взял? Где… Думаю, ты должен рассказать мне все с самого начала.

Я рассказал ей, быстро и тихо, пока она промывала мне рану и снова перевязывала ее. Особого удовольствия ей это не доставляло, но она хорошо справилась с задачей. Когда я закончил свой рассказ, Мари спросила:

– Что на другой стороне острова?

– Этого я не знаю, – признался я. – У меня есть кое-какие предположения, и все они мне не нравятся.

Мари ничего не сказала, просто закончила бинтовать руку и помогла надеть рубашку. Затем примотала шину пластырем к моей правой лодыжке, отошла ненадолго к шкафу и вернулась обратно с сумочкой в руке.

– Решила припудрить носик, чтобы понравиться ухажеру? – угрюмо спросил я.

– Я собираюсь припудрить носик тебе, – ответила она.

Не успел я опомниться, как Мари нанесла мне на лицо какой-то крем, хорошенько втерла его, а потом посыпала сверху пудрой. Наконец она откинулась назад и придирчивым взглядом оценила свою работу.

– Выглядишь очаровательно, – промурлыкала она, протягивая мне карманное зеркальце.

Выглядел я ужасно. При одном взгляде на меня любой страховой агент в ужасе растоптал бы свою авторучку, лишь бы не подписывать договор. Осунувшееся лицо, красные глаза с темными кругами под ними были исключительно моим вкладом в этот образ, а вот пугающая, но выглядевшая вполне естественной бледность остальной части лица – это уже целиком заслуга Мари.

– Чудесно, – согласился я с ней. – А что будет, когда профессор почувствует запах пудры?

Она вытащила из сумочки миниатюрный флакон духов:

– После того как я вылью на себя пару унций «Тайны ночи», он ничего не сможет учуять на расстоянии двадцать ярдов.

Я наморщил нос и сказал:

– Понял.

«Тайна ночи» и правда оказалась очень крепкими духами, по крайней мере в том количестве, которое Мари использовала.

– А если я вдруг вспотею? Не потечет с меня весь этот крем с пудрой?

– Гарантирую, что не потечет, – улыбнулась Мари. – В противном случае мы подадим в суд на фирму-производителя.

– Ну конечно, – мрачно сказал я. – Это будет даже интересно. Только представь: призраки покойных Дж. Бентолла и М. Хоупман намереваются возбудить дело…

– Прекрати! – резко оборвала меня Мари. – Не надо так!

Я замолчал. Иногда она становилась слишком впечатлительной. А может, просто я вел себя грубо и бездумно.

– Тебе не кажется, что эти полчаса вот-вот закончатся?

– Да. Нам лучше идти, – кивнула она.

Спустившись по ступенькам и сделав шесть шагов под палящим солнцем, я понял, что Мари, возможно, зря так старательно наносила на меня крем и пудру. Чувствовал я себя настолько паршиво, что мой внешний вид уже не играл никакой роли. Я мог наступать только на одну ногу, вторая, босая, висела над землей, и мне приходилось всем весом своего тела наваливаться на костыли. И при каждом ударе левого костыля о затвердевшую под солнцем землю пульсирующая боль пронзала руку от кончиков пальцев до плеча, а затем распространялась по плечу до самой макушки. Я не понимал, почему рана в руке должна вызывать у меня сильную головную боль, тем не менее это было так. Похоже, врачам стоит задуматься над этой проблемой.

Старик Уизерспун либо следил за мной, либо услышал стук моих костылей, поскольку сразу же открыл дверь и быстро сбежал по ступенькам, приветствуя нас. Широкая доброжелательная улыбка тут же сменилась выражением сострадания, едва он увидел мое лицо.

– Господи помилуй! Господи помилуй! – Он с обеспокоенным видом устремился вперед и взял меня за руку. – Вы выглядите так… я хотел сказать, что пережитое потрясение сильно подействовало на вас. Боже, мой мальчик, у вас пот струится по лицу!

Он не преувеличивал. Пот действительно струился. И началось это в тот момент, когда он схватил меня за руку, за левую руку прямо над локтем, и дернул так, что едва не вывихнул мне плечо. Вероятно, он думал, что помогает мне.

– Со мной все будет хорошо, – слабо улыбнулся я ему. – Просто наступил на больную ногу, когда спускался с лестницы. А так у меня все в порядке.

– Вам не следовало выходить, – отчитал он меня. – Глупо, ужасно глупо. Мы бы прислали вам ланч. Но раз уж вы здесь… Боже, боже, я чувствую свою вину в случившемся.

– Вы ни в чем не виноваты, – заверил я его. Он перехватил руку повыше, чтобы помочь мне подняться по ступенькам, и я не без удивления заметил, что весь дом слегка покачивается из стороны в сторону. – Вы же не знали, что пол здесь такой ненадежный.

– Знал, еще как знал. Это меня и мучает больше всего. Непростительно! Совершенно непростительно! – Он проводил меня до кресла в гостиной, суетясь и кудахча, как старая наседка. – Какой же у вас болезненный вид! Может, бренди? Бренди?

– С превеликим удовольствием! – честно ответил я.

Он снова яростно затряс колокольчик, словно проверяя его на прочность. Слуга принес бренди, и пациент тут же ожил. Профессор подождал, пока я осушу половину стакана, затем сказал:

– Может, мне стоит еще раз осмотреть вашу лодыжку?

– Спасибо, но, к счастью, в этом нет необходимости, – непринужденно ответил я. – Мари сегодня зафиксировала ее. У меня хватило ума жениться на квалифицированной медсестре. Я слышал, у вас тоже неприятности. Вы нашли собаку?

– Он пропал бесследно. Меня это так мучает и волнует. Знаете, я очень привязался к этому доберману. Да, очень привязался. Даже не знаю, что с ним случилось. – Он печально покачал головой, налил себе и Мари хереса и сел рядом с ней на плетеный диван. – Боюсь, с ним случилась какая-то беда.

– Беда? – Мари посмотрела на него расширившимися от ужаса глазами. – На таком маленьком безмятежном острове?

– К сожалению, здесь водятся змеи. Очень ядовитые гадюки. Они кишмя кишат в южной части острова, среди камней у подножия горы. Одна из них могла укусить Карла, моего пса. Поэтому хочу вас предупредить: ни в коем случае не ходите туда. Это очень опасно. Очень.

– Гадюки! – вздрогнула Мари. – Они… они подползают к домам?

– О нет, моя дорогая. – Профессор рассеянно и нежно погладил ее по руке. – Не нужно переживать. Они ненавидят фосфатную пыль. Просто не забывайте, что вам не стоит ходить в южную часть острова.

– И не подумаю, – согласилась Мари. – Но скажите, профессор, если бы его укусила гадюка, разве вы или кто-нибудь другой не нашли бы его тело?

– Если он находился среди камней у подножия горы, то вряд ли. Там такие непролазные дебри. Но он ведь еще может вернуться, правда?

– А вдруг он решил искупаться? – предположил я.

– Искупаться? – нахмурился профессор. – Я вас не понимаю, мой мальчик.

– Он любил воду?

– По правде говоря, любил. Думаю, вы правы. В лагуне много тигровых акул. Эти чудовища вырастают до восемнадцати футов в длину, и я знаю, что по ночам они подплывают к острову. Наверное, так все и было. Бедный Карл! Одно из этих чудовищ перекусило его пополам. Какой ужасный конец, ужасный конец! – Уизерспун скорбно покачал головой и откашлялся. – Боже, мне будет так его не хватать. Он был не просто собакой, а настоящим другом. Преданным, нежным другом.

Пару минут мы сидели молча со скорбными лицами, отдавая последнюю дань уважения этому оплоту собачьего человеколюбия, а затем приступили к ланчу.

Когда я проснулся, было еще светло, но солнце уже скрылось за склоном горы. Я почувствовал себя свежим и отдохнувшим, и, хотя отек на руке все еще не сошел, мучительная боль, от которой я страдал все утро, стихла, и я почти не ощущал никакого дискомфорта, пока не начинал ею шевелить.

Мари еще не вернулась. После ланча они с профессором и двумя молодыми фиджийцами отправились ловить каранкса (понятия не имею, что это за рыба), а я вернулся в постель. Профессор пригласил и меня тоже, но исключительно из вежливости. Тем днем у меня не хватило бы сил вытащить даже сардину. Поэтому они ушли без меня. Профессор Уизерспун высказал свои сожаления, извинился и выразил надежду, что я не возражаю против его прогулки с моей женой. Я пожелал им хорошо провести время, и он как-то странно посмотрел на меня. Смысла его взгляда я так и не понял, и все же у меня возникло ощущение, что я допустил какую-то оплошность. Но как бы то ни было, он не стал долго сосредоточиваться на этой теме. Намного больше его интересовал каранкс. Ну и Мари, конечно.

К их возвращению я умылся, побрился и сумел привести себя в более-менее респектабельный вид. Каранкс в тот день не клевал, но, похоже, они не особенно расстроились. Вечером за столом профессор был в ударе – добродушный заботливый хозяин с неиссякаемым запасом интересных историй. Он изо всех сил старался нас развлечь, и, даже не обладая выдающимися дедуктивными способностями, я догадался, что старался он вовсе не ради меня или Хьюэлла, который сидел за столом напротив меня, угрюмый, молчаливый и отстраненный. Мари улыбалась, смеялась и говорила почти так же много, как и профессор. Похоже, она заразилась его обаянием и веселостью. На меня же его благодушие совершенно не подействовало. Перед дневным сном я целый час все тщательно обдумывал и пришел к ужасающим выводам. Меня не так легко напугать, но я хорошо знаю, когда стоит пугаться. И смертный приговор, пожалуй, самый подходящий повод для испуга. А в том, что мне вынесли смертный приговор, сомнений почти не оставалось.

Когда обед закончился, я встал, опираясь руками на стол, потянулся за костылями, поблагодарил профессора за угощение и сказал, что мы больше не можем злоупотреблять его добротой и гостеприимством. Добавив, что нам известно, какой он занятой человек. Профессор начал возражать, но не слишком активно, и поинтересовался, не прислать ли к нам домой книг. Я ответил, что мы будем ему очень признательны, однако сначала мне хочется пройтись немного по пляжу. Он зацокал языком и спросил, не слишком ли я перетруждаю себя, но, когда я ответил, что ему достаточно выглянуть в окно, чтобы убедиться, насколько экономно я стараюсь расходовать свои силы, он после некоторых колебаний согласился со мной.

У меня возникли определенные затруднения на спуске с крутого пригорка к пляжу, зато потом передвигаться стало легко и просто. Песок был сухой и плотно утрамбованный, костыли почти не проваливались в него. Мы прошли пару сотен ярдов по пляжу, стараясь оставаться в поле зрения профессорских окон, пока не оказались на краю лагуны. Там мы сели. Луна, как и прошлой ночью, то ярко светила, то скрывалась за набегающими облаками. Я слышал далекий шелест волн, разбивающихся о рифы в лагуне, и слабое шуршание листьев пальм, покачивающихся на вечернем ветру. И никаких экзотических запахов, характерных для тропиков. Вероятно, фосфатная пыль уничтожила всякую жизнь, кроме самых выносливых растений и деревьев. Я ощущал только запах моря.

Мари нежно прикоснулась пальцами к моей руке:

– Как ты?

– Уже лучше. Хорошо погуляли днем?

– Нет.

– А мне кажется, хорошо. У тебя был такой довольный вид. Узнала что-нибудь полезное?

– Какое там! – с отвращением ответила она. – Он весь день болтал всякую чушь.

– Во всем виноваты «Тайна ночи» и твой внешний вид, – мягко заметил я. – Ты сводишь этого мужчину с ума.

– Зато тебя мне, похоже, свести с ума не удается, – язвительно сказала Мари.

– Да, – согласился я и через пару секунд с горечью добавил: – Меня нельзя свести с того, чего я начисто лишен.

– К чему эта странная скромность?

– Посмотри на пляж, – сказал я. – Тебе не приходило в голову, что четыре или пять дней назад, когда мы еще не вылетели из Лондона, кое-кто уже знал, что мы будем сидеть здесь? Видит бог, если я выберусь отсюда живым, то до конца дней буду пить пиво и играть в блошки. Не по мне такая работа. Однако я оказался прав насчет Флека. Я знал. Он не убийца.

– Ты так быстро перескакиваешь с темы на тему, – запротестовала Мари. – Конечно же, он не стал бы нас убивать. Только не милый капитан Флек. Он просто стукнул бы нас по голове чем-нибудь тяжелым и столкнул за борт. А всю грязную работу сделали бы за него акулы.

– Помнишь, как мы с тобой сидели на верхней палубе? Помнишь, я еще сказал тебе, что чувствую какой-то подвох, но не могу разобраться, в чем он состоит. Помнишь?

– Да, помню.

– Добрый старина Бентолл, – со злостью сказал я. – Он ничего не упускает из виду. Тот вентиляционный люк, с помощью которого мы прослушивали радиорубку, – труба должна была идти не в рубку, а в носовую часть шхуны. Помнишь, как там было душно? Ничего, черт побери, удивительного.

– Только не надо…

– Прости. Но теперь-то ты понимаешь? Он знал, что даже такой дурак, как я, догадается, как прослушивать разговоры в радиорубке через вентиляционную трубу. Ставлю десять к одному, что в трюме он спрятал микрофон, чтобы понять, когда именно Бентолл, этот Эйнштейн из мира шпионажа, совершит ошеломительное открытие. Он знал, что в трюме тараканы и мы не рискнем спать на низких койках, а потом еще Генри отодвинул несколько реек, и по чистой случайности в этом же самом месте мы начали наши поиски консервов и напитков после того, как отказались есть отвратительный завтрак. И еще одно совпадение: как раз за коробками с консервами оказался еще один ряд реек, часть которых были не закреплены. А за этими рейками мы обнаружили спасательные жилеты. Флек, правда, не оставил таблички с надписью: «Спасательные жилеты в этом ящике», но это почти то же самое. Потом Флек хорошенько нагнал на меня страха, причем мимоходом и как будто невзначай. Намекнул, что в семь вечера будет принято окончательное решение: казнить нас или нет. Поэтому мы приникли к вентиляционному люку и, услышав приговор, схватили спасательные жилеты и прыгнули за борт. Готов биться об заклад, что Флек даже ослабил болты на люке, чтобы их проще стало отвинтить. Наверное, я смог бы проделать это одним мизинцем.

– Но… но мы все равно могли утонуть, – медленно возразила Мари. – Не добраться до рифа или лагуны.

– Что? Пропустить цель в шесть миль шириной? Ты тогда еще сказала, что старина Флек слишком часто меняет курс. Так оно и было. Он старался, чтобы мы оказались точно посередине рифа и не проплыли мимо него. Флек даже замедлил ход, чтобы мы не поранились, когда спрыгивали за борт. Не удивлюсь, если он наблюдал за нами и надрывался от смеха, пока Бентолл и Хоупман, два комика-неудачника, неуклюже крались к корме. А те голоса, которые я слышал на рифе ночью? Это Джон и Джеймс плыли на своем каноэ и проверяли, чтобы мы ненароком не заблудились и не подвернули случайно ногу. Боже, как же легко нас облапошили!

Повисло долгое молчание. Я прикурил пару сигарет и протянул одну из них Мари. Луна скрылась за облаками, и в темноте ее лицо превратилось в бледное размытое пятно. Наконец Мари сказала:

– Значит, Флек и профессор… действуют сообща.

– У тебя есть другие варианты?

– Что им от нас нужно?

– Я пока не знаю.

На самом деле я знал, но не мог ей этого рассказать.

– Но… но зачем все эти сложности, когда Флек мог просто приплыть сюда и отдать нас профессору?

– На этот вопрос тоже есть ответ. Тот, кто за всем этим стоит, очень умен. И ничего не делает просто так.

– Ты… ты думаешь, за всем стоит профессор?

– Я не знаю, кто он на самом деле. Не забывай про забор из колючей проволоки. Там военные моряки. Возможно, они приехали сюда поразвлечься, но я в этом очень сомневаюсь. На другой стороне острова происходит нечто очень важное и очень секретное. Тот, кто все это организовал, не станет рисковать впустую. Они знают, что Уизерспун здесь, а колючая проволока на самом деле ничего не значит, просто чтобы рабочие не шлялись где попало. Профессора, без сомнения, подвергли самой тщательной проверке. В спецслужбах работают ушлые ребята, и если ему позволили находиться на острове, значит он чист. И ему известно о моряках. Флек и профессор – сообщники. Профессор и моряки тоже сотрудничают. Какой из этого можно сделать вывод?

– Выходит, ты доверяешь профессору? Ты ведь сейчас, в сущности, сказал, что он действует на законных основаниях?

– Я ничего не говорил. Просто размышлял вслух.

– Нет, говорил, – возразила она. – Если моряки его приняли, значит он находится здесь законно. Именно это ты и сказал. Но если так, то почему китайцы ночами ползают на четвереньках у забора, зачем эта собака-убийца и растяжки на дороге?

– Я всего лишь строю догадки. Он мог предупредить своих рабочих держаться подальше от того места, и они знают о собаке и растяжке. И я не утверждаю, что видел его китайцев. Но предполагаю, что это могли быть они. Если на другой стороне острова происходит нечто значительное и секретное, не забывай, что утечка информации может происходить как стараниями сил извне, так и благодаря тем, кто находится внутри системы. У моряков наверняка есть надежные люди на этой стороне, которые следят, чтобы никто не покинул остров. Возможно, профессору об этом известно. Я думаю, что точно известно. Мы и так в последнее десятилетие подарили слишком много секретов коммунистам из-за просчетов в безопасности. Правительство наверняка усвоило уроки.

– Но при чем здесь мы? – в растерянности спросила Мари. – Все так… так ужасно запутано. И как ты объяснишь попытку покалечить тебя?

– Никак. Чем больше я об этом думаю, тем сильнее убеждаюсь, что я всего лишь жалкая пешка, которой почти в любой шахматной партии жертвуют ради победы.

– Но почему? – не унималась она. – Почему? И что заставило этого безобидного старого тюфяка профессора Уизерспуна…

– Если этот безобидный старый тюфяк – профессор Уизерспун, – мрачно перебил я ее, – то я – майская королева[11].

С минуту стояла тишина, нарушаемая только далеким шумом волн и шелестом пальм на ветру.

– Слушай, может, хватит уже? – устало проговорила она наконец. – Ты же сам говорил, что видел его по телевизору и…

– Внешне он на него очень похож, – согласился я. – И возможно, его фамилия действительно Уизерспун, только он никакой не профессор археологии. Из всех, кого я встречал, он единственный разбирается в археологии хуже меня. Поверь, это само по себе большая редкость.

– Но он так много знает…

– Он не знает ничего! Проштудировал пару книжек по археологии и Полинезии, да и то не больше четверти каждой из них. Даже не выяснил, что в этих краях нет гадюк и малярии, иначе бы не стал об этом говорить. Поэтому он и не хотел, чтобы ты брала его книги. Вдруг ты узнаешь больше его. Времени для этого потребовалось бы совсем немного. Он говорит, что достает глиняные и деревянные изделия из базальта, но лава превратила бы глину в пыль, а дерево спалила бы дотла. Он утверждает, что определяет возраст деревянных находок, опираясь на свой опыт и знания, но любой школьник, знакомый с физикой, скажет, что этот возраст с высокой точностью можно определить с помощью измерения степени распада радиоактивного углерода. Он дал мне понять, что эти памятники старины обнаружены на самой большой на данный момент глубине в сто двадцать футов. Но не меньше десяти миллионов человек знают, что три года назад в Тосканских холмах в угольной шахте нашли скелет возрастом в десять миллионов лет, причем на глубине в шестьсот футов. Что до использования при археологических работах высоковзрывчатого вещества вместо аккуратных раскопок с помощью кирки и лопаты… что ж, лучше не говорить об этом представителям Британского музея. Стариков от таких идей может хватить удар.

– Но… как же все эти древности и диковинки, которые хранятся у них?..

– Они могут быть настоящими. Профессор Уизерспун мог на самом деле начать здесь раскопки, а затем в ВМФ решили, что это отличное прикрытие для их секретной деятельности. Это позволило им закрыть доступ на остров на вполне законных основаниях, и ни у одной из стран не возникнет никаких подозрений, даже если они узнают о присутствии здесь военных моряков. Чем бы они тут ни занимались. При этом раскопки, скорее всего, давно уже закончились, а Уизерспуна тайно заменили на кого-то очень похожего, чтобы он создавал видимость кипучей деятельности на случай неожиданных визитов. Или же эти находки – подделка. Возможно, здесь вообще никогда не проводились археологические работы и все это – блестящая идея кого-то из ВМФ. Опять же, в этом случае им все равно потребовалась бы помощь Уизерспуна, но не обязательно его личное присутствие, вот они и обошлись фальшивым профессором. Не исключено, что эту историю с находками придумали для журналистов. Правительство обратилось к владельцам газет и журналов и убедило их посодействовать в организации этой мистификации. Такое уже случалось и прежде.

– Но там ведь были еще американские газеты и журналы.

– Проект может быть англо-американским.

– Я все равно не понимаю, зачем им тебя калечить, – с сомнением проговорила Мари, – но надеюсь, что какое-нибудь из твоих предположений поможет найти ответ.

– Возможно. Я пока не знаю. Но попытаюсь отыскать ответ сегодня ночью. В шахте.

– Ты… ты с ума сошел? – тихо сказала она. – Ты не в состоянии куда-либо идти!

– Это всего лишь небольшая прогулка. Я справлюсь. С ногами у меня полный порядок.

– Я пойду с тобой.

– Даже и не думай.

– Джонни, пожалуйста!

– Нет.

Мари в отчаянии всплеснула руками:

– Неужели я совсем бесполезна?

– Не говори глупостей. Кто-то должен остаться здесь и держать оборону, а то вдруг они проберутся к нам в дом и обнаружат, что в кроватях никого нет. Пока они слышат дыхание хотя бы одного человека и видят, что рядом с ним вроде как кто-то лежит, они ничего не заподозрят. Я сейчас вздремну пару часов. Почему бы тебе не пойти поболтать еще немного со стариком-профессором? Он с тебя глаз не сводит. Возможно, тебе удастся выяснить у него намного больше, чем мне в шахте.

– Не совсем понимаю, что ты имеешь в виду.

– Ну, знаешь, старые приемы в духе Маты Хари, – раздраженно ответил я. – Пошепчешь всякую нежную ерунду в его седую бороду. А потом глазом моргнуть не успеешь, как он размякнет, и кто знает, какие секреты он нежно нашепчет тебе в ответ.

– Ты так считаешь?

– Конечно, почему бы нет? Судя по всему, он питает слабость к женщинам. Причем ко всем, от восемнадцати до восьмидесяти.

– А вдруг он что-то заподозрит?

– Ну и пусть. Какая разница? Главное, добыть у него информацию. Долг превыше удовольствия, ты же понимаешь.

– Ясно, – тихо сказала Мари, вставая. Она протянула мне руку. – Пойдем. Поднимайся.

Я встал и через пару секунд снова плюхнулся на песок. Неожиданностью для меня стала даже не сама пощечина, а та сила, с которой меня наотмашь ударила Мари. Пока я сидел, ощупывая челюсть на предмет вывиха и поражаясь странностям женской натуры, Мари забралась на крутой склон у пляжа и скрылась из виду.

Челюсть, кажется, не пострадала. Немного побаливала, но ничего страшного не случилось. Я встал, подхватил костыли под мышки и заковылял по пляжу. Уже темнело, и без костылей я передвигался бы в три раза быстрее, однако старик мог следить за мной через бинокль ночного видения. С него станется.

Высота обрыва на вершине была всего три фута, но это оказалось все-таки слишком высоко для меня. В конце концов я решил проблему: сел на край и подтянулся, отталкиваясь костылями. Но когда встал, развернулся и сделал шаг, костыли увязли в мягкой почве, и я упал навзничь на песок.

От удара у меня перехватило дыхание, но падение оказалось не таким страшным, чтобы громко ругаться последними словами. Нет, я выругался, но очень тихо. Затем попытался немного отдышаться, снова еще раз выразил свое возмущение и тут услышал быстрые легкие шаги – кто-то спустился со склона и направился ко мне. Перед глазами мелькнуло что-то белое, а в воздухе разлился аромат «Тайны ночи». Мари вернулась, чтобы добить меня. Я снова схватился за челюсть, но потом отнял руку от лица. Она наклонилась, пристально вглядываясь в мое лицо. В таком положении сильного удара не нанести.

– Я… я видела, как ты упал, – хрипло проговорила она. – Сильно ушибся?

– Корчусь в агонии. Эй, поосторожнее с моей больной рукой!

Но Мари и не думала об осторожности. Она меня поцеловала. Целовалась она так же страстно, как била, совершенно не сдерживаясь. Она не плакала, но щеки были мокрыми от слез. Через минуту или даже две Мари тихо произнесла:

– Мне так стыдно. Прости.

– Мне тоже, – сказал я. – И ты меня прости.

Я не понимал, о чем мы вообще говорим, но это было уже не важно. Наконец Мари встала, помогла мне подняться по склону, и я заковылял к дому, стуча костылями, а она все это время держала меня за руку. Когда мы проходили мимо бунгало профессора, я не стал снова предлагать ей повидаться с ним.

В начале одиннадцатого я приподнял штору со стороны моря и выскользнул из дома. Я все еще ощущал ее поцелуи, но челюсть тоже побаливала, поэтому мое настроение скорее можно было назвать нейтральным. По крайней мере, что касается Мари. Что же до остальных – а под остальными я подразумевал профессора и его людей, – то здесь ни о какой нейтральности не могло быть и речи. В одной руке я держал фонарик, в другой – нож. На этот раз я не стал заворачивать его в тряпку, поскольку не сомневался, что на острове Варду могут таиться угрозы пострашнее свирепых собак.

Луна скрылась за тяжелыми тучами, и все же я решил перестраховаться. До шахты в склоне горы было всего четверть мили, но я прополз это расстояние на четвереньках, что оказалось совсем непросто с больной рукой. Тем не менее мне удалось благополучно добраться до цели.

Я не знал, есть ли у профессора веские причины оставлять охрану у входа в шахту. Но осторожность в любом случае не помешала бы, и, когда я добрался до черной тени скалы, где меня не достал бы свет луны, даже если бы она в тот момент вышла из-за облаков, я медленно встал и замер. Простоял так пятнадцать минут, прислушиваясь, но до меня донесся только далекий шум океанских волн, разбивавшихся о рифы, и тихий стук моего сердца. И если за эти пятнадцать минут ничего не подозревающие охранники ни разу не пошевелились, значит они спали крепким сном. Спящие люди меня не пугали. Я спокойно вошел в шахту.

В сандалиях на резиновой подошве я ступал по известняку совершенно бесшумно, перекатываясь с пятки на носок. Меня никто не мог услышать, а после того, как я миновал тускло освещенный вход в пещеру, и увидеть. Фонарик я не включал. Если в шахте кто-нибудь находится, я смогу подобраться к нему так, что он этого даже не заметит. Перед темнотой все равны. Но с ножом в руке я получал небольшое преимущество.

Между рельсами и стеной пещеры оставалось достаточно пространства, поэтому мне не пришлось идти по шпалам, тем более что расстояние между ними могло оказаться неравномерным, и я не хотел рисковать. Продвигаться на ощупь было легко, я просто время от времени касался стены пещеры тыльной стороной ладони. Но делал это очень осторожно, чтобы не задеть камень рукояткой ножа.

Через минуту туннель резко повернул направо. Я вошел в первую пещеру. И сразу же направился ко входу в туннель напротив, ориентируясь по шпалам, которых касалась моя левая нога. У меня ушло пять минут на то, чтобы пересечь пещеру в семьдесят ярдов шириной. Никто меня не окликнул, не посветил на меня фонариком и не попытался наброситься. Я был один. Ну или, по крайней мере, меня предоставили самому себе и не трогали. Что, конечно, не одно и то же.

Прошло тридцать секунд после того, как я покинул первую пещеру, и вот я уже оказался во второй. Именно здесь, по словам профессора, были обнаружены первые археологические находки. Слева находились два укрепленных входа в туннель, рельсы вели прямо, а справа пролегал туннель, в котором работали Хьюэлл и его бригада. Туннель, где мы встретили Хьюэлла, меня не интересовал. Профессор дал мне понять, что именно там прогремели взрывы, разбудившие меня вчера днем, но то, что лежало на земле, могло обвалиться разве что после взрыва пары петард. Я пошел вдоль рельсов через пещеру и оказался в противоположном туннеле.

Он привел меня в третью пещеру, откуда я перебрался в четвертую. Ни в одной из них не оказалось выходов на северную сторону, я убедился в этом, обойдя полукруг вдоль правой от меня стены, пока снова не вернулся к рельсам. Затем я замкнул круг, пройдя вдоль другой стороны обеих пещер и обнаружив по два туннеля, ведущие на юг. Но я пошел прямо. Больше пещер не было. Только длинный туннель, который шел вперед.

И продолжал идти вперед. Мне казалось, что он никогда не закончится. Здесь не проводились археологические раскопки, просто прямой туннель. Похоже, никого не интересовало, что скрывалось за его стенами. Но туннель явно куда-то вел. Его диаметр сократился вполовину, и мне пришлось идти по шпалам. Я заметил, что угол наклона изменился, теперь он слегка поднимался вверх. Еще я обратил внимание, что воздух в туннеле по-прежнему оставался свежим, а ведь от входа в пещеру меня отделяло не меньше полутора миль. Думаю, именно этим и объяснялся наклон туннеля – его намеренно прорыли вблизи от поверхности горы, чтобы обеспечить вертикальную вентиляцию воздуха. К тому времени я, вероятно, уже прошел половину западной части острова и предполагал, что сейчас подъем постепенно выровняется, после чего начнется пологий спуск.

Но ничего подобного не случилось. Горизонтальный участок туннеля оказался не больше сотни ярдов в длину, а за ним последовал резкий спуск. И вот здесь моя правая рука уже не смогла нащупать стену туннеля. Я рискнул и на мгновение включил фонарик, заметив справа пещеру в тридцать футов глубиной, всю заполненную камнями и мусором. Сначала я подумал, что она образовалась после вчерашнего взрыва, но, рассмотрев ее внимательнее, отверг это предположение. Здесь находилось около двухсот тонн камней – слишком много для одного рабочего дня. Кроме того, не имело никакого смысла делать такой резкий разворот на север, к центру горы. Возможно, пещера служила свалкой для отходов. Скорее всего, ее выкопали некоторое время назад и сюда свозили камни, остававшиеся при прокладке туннелей.

Меньше чем через триста ярдов туннель закончился. Я почесал лоб – в конце концов, именно в нем рождались все мои идеи – и, включив фонарик, посветил тонким лучом. На земле лежали два маленьких ящика, наполовину пустых, но в них еще оставалось несколько зарядов взрывчатки, детонаторы и взрыватели. Без сомнения, взрывы устраивали вчера именно в этом месте. Я посветил фонариком в конец туннеля, но там был тупик, неприступная скала в семь футов высотой и четыре фута шириной. И тут я заметил, что не такая уж она и неприступная. Чуть ниже уровня моих глаз находился круглый камень примерно в фут диаметром, который, судя по всему, закрывал отверстие в стене. Я вытащил его из известняка и заглянул в отверстие примерно четыре фута в длину. Оно постепенно сужалось, так что в самом конце диаметр составлял не больше пары дюймов. И там что-то мерцало, переливаясь красным, зеленым и белым светом. Звезда. Я поставил камень на место и ушел.

Через полчаса я вернулся в первую из четырех пещер. Осмотрел два туннеля, ведущие на юг, но оба привели меня в пещеры, из которых не было других выходов. Я шел обратно вдоль рельсов, пока не оказался в третьей от входа пещере, исследовал там еще два туннеля, в одном из них заблудился и бродил полчаса, пока не вернулся обратно, но так ничего и не нашел. Затем вернулся во вторую пещеру.

Из двух северных туннелей я обошел своим вниманием тот, где работал Хьюэлл. Все равно там искать было нечего. Впрочем, в соседнем туннеле я тоже ничего не нашел. И разумеется, нечего было искать за брусьями, поддерживавшими вход в два обвалившихся туннеля на юге. Я уже направился по туннелю в первую пещеру, когда меня вдруг осенило, что об обвале в укрепленных деревянными балками туннелях мне сказал профессор Уизерспун. А о нем я пока знал только два неоспоримых факта: он совершенно не разбирался в археологии и был ловким лжецом.

Впрочем, о первом туннеле он не солгал. Тяжелые, вертикально расположенные балки надежно перегораживали вход, и сдвинуть их с места мне так и не удалось. Когда я просунул фонарик через узенькую щель между ними и включил его, то увидел сплошную стену из обломков породы, полностью закрывавшую проход от пола до обвалившегося потолка. Возможно, я был несправедлив к профессору.

А может, оценил его по заслугам. Во втором туннеле две балки оказались недостаточно хорошо закреплены.

Ни один карманник не вытаскивал кошелек настолько же деликатно и бесшумно, как я извлекал одну из балок и прислонял ее к соседней. Быстрое включение фонарика показало, что никаких признаков обрушения здесь не наблюдалось, только серый, грязный и гладкий пол туннеля, скрывающийся в темноте. Я вытащил вторую балку и протиснулся через образовавшийся проход в туннель.

Тут я понял, что не смогу изнутри поставить балки на место. Одну еще, может быть, кое-как получится, но вернуть на место вторую через проем в шесть дюймов шириной мне не удастся. И я ничего не мог с этим поделать. Пришлось оставить все как есть и идти по туннелю.

Через тридцать ярдов туннель неожиданно свернул влево. Я продолжал вести тыльной стороной правой ладони по стене, и эта стена вдруг отклонилась вправо. Я осторожно пошарил по ней и дотронулся до холодного металлического предмета. Ключ, висящий на крюке. Я провел ладонью дальше и нащупал низкую и узкую деревянную дверь и тяжелый дверной косяк. Снял ключ, вставил его в замок, тихо повернул и очень медленно приоткрыл дверь. В носу защипало от едких запахов бензина и серной кислоты. Я открыл дверь еще на пару дюймов. Дверные петли зловеще заскрипели, а воображение нарисовало виселицу и болтающийся на ветру труп, причем мой труп, но я тут же взял себя в руки, понимая, что пришло время решительных действий. Я быстро вошел внутрь, закрыл за собой дверь и включил фонарик.

Внутри никого не оказалось. Я быстро осветил пещеру фонарем и увидел, что она не больше двадцати футов в диаметре, кроме того, здесь явно кто-то был, причем совсем недавно.

Я сделал шаг вперед и наткнулся большим пальцем ноги на что-то твердое, посмотрел вниз и увидел большой свинцово-кислотный аккумулятор. Провода от него вели к выключателю на стене. Я нажал на него, и пещеру залил яркий свет.

Хотя, наверное, слово «залил» не совсем подходящее, и ярким он показался мне только в сравнении с моим тусклым фонариком. Голая лампочка мощностью около сорока ватт свисала с середины потолка. Но ее света мне оказалось достаточно.

Посередине стояли две стопки желтых деревянных ящиков. Я с первого взгляда догадался, что в них находится. А когда увидел сделанные через трафарет надписи наверху, мои предположения подтвердились. В последний раз я видел такие ящики с надписью «Запальные свечи „Чемпион“» на шхуне Флека. Патроны для пулеметов и взрывчатка. Так что, возможно, те огни, которые я видел, когда мы выбрались на риф, были вовсе не галлюцинацией. Просто капитан Флек разгружался на острове.

Справа у стены стояли два деревянных стеллажа с автоматами и автоматическими карабинами неизвестных мне марок, все густо смазанные маслом для защиты от высокой влажности в пещере. Рядом со стеллажами находились три квадратных металлических ящика, без сомнения с патронами. Я обвел взглядом оружие и ящики и впервые осознал, как чувствует себя настоящий гурман, когда садится есть обед из восьми блюд, приготовленных знаменитым шеф-поваром. А потом я открыл первый ящик, второй, третий – и точно представил себе, что чувствует этот гурман, когда он уже приладил салфетку, и тут к нему подходит метрдотель и объявляет, что ресторан закрывается на ночь.

В ящике не оказалось ни одного патрона для карабинов или автоматов. В одном я обнаружил черный порох для взрывных работ, в другом – тротиловые шашки и барабан с патронами для пулеметов, в третьем – запалы, детонаторы из гремучей ртути, сотни ярдов бикфордова шнура и плоскую жестяную коробку с химическим взрывателем. Вероятно, Хьюэлл использовал их для взрывных работ. И на этом все. Напрасно я мечтал, что в руках у меня окажется заряженный автомат и это радикальным образом изменит баланс сил на острове. Что ж, это были всего лишь пустые мечты. Патроны, которыми не из чего стрелять. И оружие без патронов. Бесполезно. Все совершенно бесполезно.

Я выключил свет и вышел. А ведь мне потребовалось бы всего минут пять, чтобы сломать ударно-спусковой механизм на всех карабинах и автоматах. До конца моих дней я буду горько сожалеть, что эта мысль не пришла мне в голову вовремя.

Пройдя двадцать ярдов, я обнаружил похожую дверь в правой стене туннеля. Ключа не оказалось, но в нем и не возникло необходимости, поскольку дверь не была заперта. Я осторожно положил ладонь на ручку, повернул ее и приоткрыл дверь на несколько дюймов. Тяжелый зловонный воздух проник через щель и буквально ударил мне в лицо. Я сморщил нос от омерзительного запаха гниения и почувствовал, как волосы у меня на затылке встают дыбом. Неожиданно стало очень холодно.

Я чуть-чуть приоткрыл дверь, протиснулся внутрь и захлопнул ее за собой. Выключатель находился в том же самом месте, что и в предыдущей пещере. Я нажал на него и осмотрелся. Только я оказался не в пещере. А в могиле.