Читать книгу В царстве пепла и скорби - - Страница 12

Фрэнк вывел его с лодки и повел в город. С таким гидом иррациональный страх Мики перед живыми японцами рассеялся. Мимо группы солдат, куривших возле какого-то здания, он проплыл так, будто это были его старые друзья. Желтая дымка продолжала подниматься в направлении гавани подобно дыму завода, но дымовых труб Мика не видел. Он догнал Фрэнка и показал на деревянный дом:

– Они бы так легко не горели, если бы были каменные или кирпичные.

– Верно, – улыбнулся Фрэнк. – Но в Японии часто бывают землетрясения. Деревянный дом можно отстроить за пару дней.

– Если его снесут бомбардировщики, то вряд ли.

Улыбка Фрэнка погасла, сменившись выражением печали, признания поражения.

– Уверен, что у тебя были бы другие чувства, если бы речь шла о Беллингэме.

Мика промолчал. Чего Фрэнку не понять – так это того огня в груди каждого американца, который вспыхнул после Перл-Харбора, после раны, нанесенной японским вероломством. Слишком давно не жил Фрэнк в Сиэтле.

Фрэнк показал на груду красно-белых шаров, сложенных возле дома.

– Видишь вот это? Они набиты песком. Когда прилетают бомбардировщики, люди должны гасить пожары, бросая их в пламя. А вот эти цементные баки с водой – они для бригад с ведрами. Но все знают, что против мощи зажигательных бомб они неэффективны. Сколько человек погибло в первом налете на Токио? Девяносто тысяч? Если «Б-29» полетят на Хиросиму, этому городу придет конец.

Фрэнк вывел Мику на мост, дошел до середины и остановился. Мост Мотоясу был Мике знаком по аэрофотосъемке. Река струилась под ним, безмятежная в вечерних сумерках. Над синими холмами блеснула молния, упали капли моросящего дождя – прохладного, но освежающего.

– Странно, что мы чувствуем такие вещи, как дождь, – сказал Мика, подходя к стоящему у перил Фрэнку.

– Мертвые испытывают то же, что и живые, – ответил Фрэнк. – Даже боль.

– Мы ощущаем боль?

– Коснись пламени, и почувствуешь его жар, хотя ощущение быстро рассеется. И ты здесь не умрешь, Мика. Сунь голову в реку на час и увидишь, что будет.

Серое небо грозило накрыть собой город, но на северо-западе над горизонтом несмело пробивался белесоватый свет.

– Когда я мальчишкой приехал в Хиросиму, мы летом плавали в реке. И по очереди прыгали с моста – на девчонок произвести впечатление.

– И получалось?

Фрэнк усмехнулся:

– Нет. – Он показал на дальний берег, где наступающий прилив поглощал песчаное русло. – Во время отлива мы играли в бейсбол в русле реки. Меня мальчишки травили за слова, что «Янки Нью-Йорк» – лучшая в мире команда.

– Ну так это ж правда. В смысле, Рут, Гериг, Ди Маджио. Кто может быть лучше?

– Они считали, что хиросимский «Карп».

Мика представил себе, как Фрэнк играет в бейсбол на обнажившемся в отлив берегу. Он почти слышал удар мяча в кожаную перчатку, щелчок биты, посылающей мяч в небо.

Из серого тумана возникла женщина в однотонном черном кимоно. Она покачивалась из стороны в сторону, будто ее шатало ветром. В руках она что-то держала, и по ее щекам двумя хрустальными струйками лились слезы.

Мика ощутил какое-то напряжение, когда она вступила на мост, и по взгляду Фрэнка и его выступившим скулам было видно, что у него похожее ощущение. Мика подался к нему:

– Кто она?

– Не знаю. Но на ней похоронное кимоно.

Женщина, на вид лет двадцати пяти, прошла мимо Фрэнка и оперлась о перила. У нее были впалые щеки, запавшие глаза и бледная кожа. Поднеся к губам дрожащие руки, она что-то сказала непослушным голосом, потом раскрыла ладони – и из них выпорхнули клочки бумаги, медленно спускаясь к реке.

– Что она делает? – спросил Мика.

– Молится о своем умершем ребенке. На тех клочках, которые она бросила, либо нарисован Дзидзо – это такой буддистский бодисатва, который защищает детей, либо написано «во имя…» – и имя души, которое дал ребенку буддистский священнослужитель.

– А что она приговаривает?

– «Наму Дзидзо, Дай Босацу». Это значит «Не оставь нас». Понимаешь, она верит, что вода течет через мир теней и через Сай-но-Кавара, где находится Дзидзо. Если Дзидзо найдет ее бумажки, он сохранит ее ребенка.

Клочки бумаги у женщины закончились. Она немного постояла, не отрывая взгляда от реки, потом пошла прочь, пошатываясь, и скрылась во мраке.

– Интересно, отчего умер ее ребенок.

– Война. Люди голодают, ходят болезни. Миллионы бумажек могут приплыть к Дзидзо, но это никого из них не спасет. – Фрэнк вдруг заговорил решительнее. – Пойдем. Нам еще многое надо увидеть.

Они перешли мост и оказались в районе, который Фрэнк назвал Саругакутё-Сайку-мати. Чем дальше они шли, тем знакомее Мике становилась местность.

– Я на этой дороге был. Ехал вчера по ней на трамвае.

– Это одна из главных дорог в городе. Ты, наверное, когда вчера ходил на разведку, заметил штаб командира дивизиона.

По тротуару застучали массивные капли дождя. По дороге сквозь ливень медленно ехал поток мужчин, женщин и детей в фургонах, телегах и на велосипедах. Лица их были суровыми масками, темные глаза лишены жизни и полны отчаяния.

– Это беженцы? – спросил Мика.

– Ваши листовки действуют. Конечно, на одного бегущего из Хиросимы приходятся потоки беженцев из сожженных городов. В селе беженцы могут найти безопасность, но не пропитание. Человек будет умирать от голода на берегу щедрого моря, в середине поля риса. – Фрэнк показал на длинную очередь: – Они ждут раздачи продовольствия, надеясь, что правительство их спасет. Но что значит одна жизнь для правительства, ответственного за гибель миллионов?

Фрэнк отвел его к Хиросимскому замку. Древнее здание стояло среди рощ бамбука и карликовой сосны. Замок, построенный в оттенках белого, черного и серого, смотрел на город. От дождевых капель расходилась круговая рябь на зеленой воде во рву. На краю рва сидел старик, свесив ноги, и шестом с кривым гвоздем на конце ловил лягушек. Каждый раз, когда ему удавалось поймать очередную лягушку, его рот расходился широкой улыбкой.

– Глядя на этот замок, ты видишь командный пункт. А я вижу историю.

Мика уставился на замок.

– Мне он напоминает храм.

– Есть в Беллингэме здания столь величественные?

– Нет. Ничего похожего.

– Этому замку более трехсот лет. Мне бы очень не хотелось видеть его разрушенным после бомбежек.

Мимо водяных лилий проплыли два зеленоголовых селезня. Квакали лягушки. Старик поймал очередную и сунул в шевелящийся холщовый мешок.

Когда Мика и Фрэнк влились в толпу пешеходов, дождь ослабел и сменился моросью. Женщины прикрывались от капель яркими цветными зонтиками. Тихо гудели перекрещивающиеся над улицей провода, мимо простучал трамвай. Дождь принес аромат сырой земли с соседних холмов. Если бы не внешний вид людей, Мика мог бы решить, что он в центре Беллингэма. Раньше он никогда особо не думал о гражданских, страдавших от бомбежек зажигательными. Да и никто в эскадрилье не задумывался. Если гуманизировать жертв, возникают всякие моральные вопросы, да и вообще: ощущение справедливости заставляло ненавидеть японцев. Все эти японцы – не достойные богобоязненные люди, а хладнокровные убийцы, первобытные твари, крадущиеся в темноте в надежде напиться крови. Но сейчас, шагая среди них, Мика первобытных тварей не видел.

У Ливая ненависти к японцам не было. Даже после Перл-Харбора у него настроение было типа «Давайте положим этому конец», а не «Перебьем этих японских гадов». В школе он был влюблен в японскую девушку по имени Дзюн Томода. «Так что с того, что она японка, – говорил Ливай. – Красивая девчонка – это красивая девчонка. И спорить могу, губы у нее такие же сладкие, как у любой белой. Не отсекай себе возможности, Мика, пробуй все, что мир может тебе предложить».

Ты держал разум открытым, а они навеки закрыли тебе глаза. И что мне думать про это, брат? Принять, что я тут один посреди наших врагов, как миссионеры старых дней, пришедшие спасать этих людей? У тебя всегда на все были ответы. Где ты теперь, когда у меня столько вопросов?

Темные тучи уплыли на восток, забрав с собой дождь, и солнце коснулось темных холмов, заблестело на мрачных улицах. Фрэнк на ходу разъяснял необычные черты японской культуры.

– У японцев общество структурированное и с многочисленными правилами. Может быть, ты заметил, как они друг другу кланяются. И надо знать, кто кому кланяется и как кланяется. Они не показывают сожаления, разочарования, озадаченности. Улыбаются, скрывая истинные чувства. То, что они произносят публично, известно как татэмаэ. То же, что связано с сердцем и чувствами, которые скрываются, называется хоннэ. Большую часть времени в начальной школе занимает изучение правил, как быть хорошим гражданином и как занимать полагающееся тебе место.

– Господь всемогущий, так как же можно узнать этих людей, если они скрывают свои мысли?

– Это непросто, особенно с женщинами. Они разговаривают между собой, но хранят молчание, если рядом мужчина. И если японские женщины с тобой говорят, они не всегда говорят то, что хотят сказать.

– Точно как женщины дома, в Штатах.

– Да, некоторые из них. Есть японское выражение, применимое к женщинам: исиботокэ мо моно во иу. Это значит: «Даже просветленный иногда что-нибудь говорит».

– Ты на родине следовал этим правилам?

– Смеешься? Я вырос на Дике Трейси и хот-догах. Я больше американец, чем японец, просто выгляжу иначе.

Подходя к мосту Айои, Мика вспомнил инструктажи на Сайпане. Иногда офицер-инструктор называл японцев как недочеловеков, червей или того хуже. И ни один из этих терминов вроде бы не подходил ни Фрэнку, ни жителям Хиросимы.

Не будь идиотом, сказал он себе. Много хороших американских парней теперь червей кормят из-за этих гадов. Но все ли они гады? Все ли японцы ненавидят американцев? Все они хотят видеть гибель Америки?

У Мики было такое чувство, будто он уже знает ответы, а это значило, что начальники ему врали. Огненное море катилось по городам Японии, и он участвовал в разжигании этого огня. Как сказал Ода? «Это война, а на войне гибнут люди». Вон так это просто?

– Я этот мост переходил вчера, когда шел за ней.

Фрэнк глянул на него вопросительно:

– Это ты о ком?

Мика замялся.

Воздух остался влажным, и тяжело пахло дождем. Мика сжал в карманах руки.

– Я переночевал в доме первого же человека, которого увидел после смерти. Это была женщина, работающая на заводе. У нее дочь учится в школе. Они живут с парой постарше. Женщина со старшей женщиной не ладят.

– Видимо, свекровь. Ядовитость японской свекрови по отношению к невестке вошла в поговорку. Наверняка женщина, за которой ты шел, – вдова войны. Живет, очевидно, где-то неподалеку.

Мика вспомнил, как женщина молилась перед фотографиями двух мужчин в военной форме. И поймал себя на ревности к этим мужчинам.

– Что с тобой, Мика? Ты побледнел.

– А как еще должен выглядеть мертвец?

Фрэнк коротко пожал плечами:

– Как и живой, я думаю. По крайней мере, для такого же мертвеца.

– Загробная жизнь оказалась не такой, как я ожидал.

– А до того у тебя была такая жизнь, как ты ожидал?

В вечернем небе проснулись звезды, свет их пролетел миллиарды миль, чтобы осветить Хиросиму. Яркая белая луна составила им компанию, повиснув над гаванью. Мика вбирал все это в себя, раздумывая над вопросом Фрэнка. Какой жизнью сейчас бы он с удовольствием жил, если бы не война? Учительская работа? Семья и дети?

– Почему бьются наши сердца? Почему дышат легкие? Мы для мира мертвы – и при этом я чувствую себя живым как никогда.

– У меня нет на это ответов. Но такова теперь твоя жизнь. Может быть, когда кончится война, ты сможешь найти корабль, что отвезет тебя домой, в Америку. Или, быть может, найдешь себя в новых обстоятельствах.

– Должна быть какая-то цель в том, что я здесь.

– Свою цель я давно перестал искать. И просто стараюсь жить свою жизнь, как могу. Если в этом должно быть что-то большее, то пусть будет. Но если это и есть мое последнее предназначение, я готов его выполнять. А что мне еще делать? – Фрэнк махнул рукой, призывая двигаться вперед: – Надо идти. Есть вещи, которые я должен тебе показать.

Они вошли в район Накадзима-Хонмати – как объяснил Фрэнк, сердце Хиросимы.

– Здесь храмы, святилища, дома гейш, театры кабуки и но, и магазины, конечно.

Ночь опустилась на опустевшие улицы и переулки. Возле какого-то дома пробежала крыса, порхали в воздухе ночные бабочки.

– До рейда Дулитла на всех улицах сияли фонари, горожане всю ночь ходили по магазинам, на спектакли и фильмы. Сейчас Хиросима стала гробницей.

Возле какого-то храма Фрэнк остановился.

– Жаль, что ты не увидишь, как выглядел этот район в годы моего детства. Здесь было так весело! На углу сидел артист тиндонъя и объявлял новую афишу театра или кино, или кричал о распродажах. Он играл на сямисэне, стучал в барабаны, звонил в колокольчики. Зазывала камисибай стучал деревянными дощечками, привлекая детей. Мы собирались вокруг, и он выставлял на седло своего велосипеда деревянную раму, открывал ящик и продавал сласти, а потом показывал представление бумажных кукол.

Фрэнк зашагал дальше. Ночь постепенно поглощала его черты, пока Мике не стал виден лишь его силуэт и блеск белков глаз, окружающих черные зрачки. Стояла жутковатая тишина, только скреблись невидимые крысы и хлопали в воздухе крылья летучих мышей.

– Раньше здесь слышался лай собак, но собаки замолкли внутри голодных животов.

Путешествие закончилось возле груды разбитых досок, балок, черепицы.

– Что это? – спросил Мика.

– Правительство мобилизовало студентов сносить дома и предприятия, чтобы создать противопожарные полосы. Некоторые из этих домов сотни лет переходили от отцов к детям. Этот снос и создает ту желтую дымку, что висит в небе днем.

– Отчего правительство не сдастся, пока город не разрушен? Пора уже людям понять, что война проиграна?

Фрэнк наклонился, поднял обломок черепицы, внимательно на него посмотрел и бросил на кучу мусора.

– Когда правительство объявило войну Америке, многие японцы были потрясены. «Как можно победить страну, у которой технологии лучше?» – спрашивали они. И у японцев не было тогда глубинной ненависти к Америке. Многие из моих японских друзей любили джаз и американские фильмы. Но правительство держало все под контролем с помощью тайной полиции и прессы. Поражения японских войск в битвах скрывались до тех пор, пока растущую смертность не стало невозможно объяснять тем, что люди погибают во славу Императора. Такой чуши верит только молодежь.

– И поэтому молодежь сносит дома?

Фрэнк снял очки, потер переносицу.

– Да. Правительство использует наивность молодых людей. – Плечи его приподнялись в глубоком вздохе. – Казалось бы, в загробной жизни очки не будут нужны. – Он надел их снова и обернулся к Мике. – Мне не хочется видеть Хиросиму сожженной дотла, и не хочется видеть, как умрут мои родные. Вот почему мне нужно, чтобы ты увидел этот город моими глазами. Как ты сказал, война проиграна. Зачем Хиросиме пополнять список сожженных городов? Какой цели это может послужить? Разве мало было страданий с обеих сторон?

Мика видел фотографии Токио после бомбежки – кварталы за кварталами, превращенные в голую пустыню. И он не хотел, чтобы Хиросима разделила судьбу Токио. Фрэнк был прав, говоря, что для него война кончена. И ему следует обеспечить себе мир – какой получится.

– Теперь мы можем идти?

Они двинулись в путь молча.

Ни проблеска света. Ни звука. Как Фрэнк и сказал, это была гробница, где люди живут так, будто они уже умерли.

Пролетел на север пылающий синий шар, оставив дугообразный след.

– Это…

– Хитодама, да. Кто-то умер. Они все время мелькают в ночном небе Хиросимы. Будем молиться, чтобы их стало меньше.

Фрэнк вывел его к жилому дому, показал на здание.

– Это тот самый дом?

Мика всмотрелся. Хотя здание было похоже на все прочие, он был уверен, что эта женщина ждет внутри.

– Откуда ты знаешь?

– Просто знаю, – ответил Фрэнк. – Как и ты с этих пор будешь знать.

В свете луны на губах Фрэнка играла улыбка.

– Я бы предложил тебе остаться с нами, но что-то мне подсказывает, что ты откажешься. Понимаю. Я бы на твоем месте тоже предпочел остаться с этой женщиной. Но мы всегда будем рады твоему приходу.

Мика показал на дом:

– Как мне узнать их имена?

– Тех людей, у которых ты живешь?

Мика кивнул.

– Слушай их разговоры. В конце имени добавляется учтивое слово. Я, например, Фрэнк-сан, а ты – Мика-сан.

– Здесь меня, наверное, назвали бы сволочь-сан.

– Может быть, – рассмеялся Фрэнк. – Но есть и другие учтивые окончания – в зависимости от ситуации и личности, к которой обращаются. К детскому имени добавляется «тян». Со временем ты начнешь понимать их язык.

– Вот что-что, а время у меня есть.