Читать книгу В царстве пепла и скорби - - Страница 4

Утренний бриз качнул фурин, и раздался тихий стеклянный звон. Киёми Осиро улыбнулась ветряному колокольчику. Она бы подождала вешать фурин до лета, но Ай очень просила сделать это пораньше, и на этот раз Киёми была рада, что уступила капризу восьмилетней дочери – приятный звон отвлекал от мыслей о войне. Она вывесила остальные футоны на перилах веранды, и белые простыни повисли как призраки-юрэи, выдохшиеся после целой ночи погонь. Но она и не надеялась найти футоны чистыми, когда вернется домой с завода: с улицы Како-мати, где работали мобилизованные студенты, снося дома и возводя противопожарные барьеры возле правительственных зданий, летела желтая пыль. От этого зрелища Киёми замутило, и сразу же к этому добавилась исходящая от грязи вонь и ощущение песка во рту. С далеких синих холмов прилетели два коршуна. Охотники парили над городом, крича «Пи-йоройро, пи-йоройро!» Тени коршунов пролетали по бумаге сёдзи, и Киёми вспомнила старую примету: если по бумажной двери пройдет тень птицы, это предвещает гостя.

Ай вылезла из дома в носках, держа в одной руке гэта, а в другой – холщовый тревожный мешок. Киёми не успела сделать выговор, как Ай развернулась и крикнула в дом:

– Я ухожу! – И обернулась, застенчиво улыбаясь: – Ой, мама, простите меня!

– Так, погоди-ка. Ты опаздываешь из-за бабушки с дедушкой?

Кровь бросилась в лицо Ай, щеки слегка порозовели. Киёми не могла не улыбнуться, глядя в темные искренние глаза дочери. Хотелось протянуть руку, прижать Ай к себе, ощутить, как бьется ее сердце, почувствовать ее дыхание. Услышать цветочный запах бархатистых волос, обнять и не отпускать никогда.

– Ты так и собираешься весь день проходить в носках?

– Прошу вас, простите мою ошибку.

Ай разжала руку, гэта стукнулись об пол веранды. Девочка их надела и выпрямилась, как солдат по команде «смирно».

– Я готова.

Киёми оглядела дочь и сжала зубы. Ай полагалось бы надевать в школу матросский костюм, а не мешковатое серое монпэ и деревянные башмаки. Война всех их превратила в крестьян.

Киёми тронула деревянную плашку на поясе Ай с гравировкой имени и адреса девочки, чтобы власти могли найти Киёми, если их с дочерью разлучит воздушный налет.

– Пакет первой помощи у тебя с собой?

Ай подняла свою тревожную сумку.

– Собран и готов.

– А где стеганый капюшон?

Ай уставилась на собственные ноги:

– В школе.

– Ты забыла принести его домой? А если бы бомбардировщик вернулся и сбросил бомбу? Тебе было бы нечем защитить голову.

– Прошу вас простить мою небрежность.

Ай подняла глаза, ища сочувствия.

– Что-то ты много извиняешься сегодня. – Киёми протянула руку. – Пойдем.

Отодвинув щеколду боковой калитки, Киёми вывела Ай на Тэндзин-мати. Они, держась за руки, прошли этой тихой улицей мимо домов и лавок. Столпившиеся здания оставляли узкий проход, их мрачные деревянные стены и черная черепица крыш усиливали меланхолию военного времени.

– У меня ночью был кошмар, – объявила Ай.

– Все тот же?

Ай кивнула.

– Кто-то гнался за мной в темном доме.

Гэта стучали по брусчатке, стук отражался эхом от зарешеченных окон.

– Вы меня слышите, мама?

Киёми уверенно улыбнулась дочери.

– В твоем возрасте я тоже мучилась кошмарами. И мой дядя Хидэо мне сказал, что кошмары вызываются злыми духами. И еще сказал, что каждый раз, когда я просыпаюсь от плохого сна, надо попросить Баку, поедателя кошмаров, чтобы он проглотил этот сон. Тогда кошмар превратится в доброе предзнаменование.

– И это правда?

– Тебе надо будет самой попробовать.

– Хорошо, мама. Я попробую.

Они свернули на улицу Накадзима-Хондори в направлении Мотоянаги-мати и реки Хонкава. Улица, кипевшая жизнью, отходила от Старого Саниосского шоссе. Здесь толпились покупатели, била ключом жизнь в магазинах. А сейчас дул ветер, щелкал перед пустыми зданиями канбан, и взывали к опустевшей Хиросиме вывески магазинов.

Мать с дочерью миновали закрытый ставнями обувной магазин Яно, писчебумажную лавку Савамура, лакокрасочный магазин Омото. Киёми остановилась перед закрытым книжным магазином Тада, вспоминая, как проводила тут долгие часы, листая книги. Господин Тада добыл ей контрабандой экземпляр «Сестер Макиока» еще до того, как правительственные цензоры окончательно запретили эту книгу.

Господин Хамаи подметал тротуар возле своей парикмахерской – одного из немногих заведений, выживших в обстановке военных лишений. Увидев Киёми и Ай, он улыбнулся.

Киёми остановилась перед ним и поклонилась.

– Доброе утро, господин Хамаи.

Господин Хамаи прижал метлу к груди и поклонился в ответ.

– Доброе утро, Киёми-сан и Ай-тян. Какой чудесный день сегодня!

– Как идут ваши дела?

– Самым наилучшим образом. Спасибо, что спросили, Киёми-сан.

– Доброго вам дня, – сказала Киёми и, снова поклонившись, двинулась дальше.

Ай приблизилась к ней и прошептала:

– А почему заведение господина Хамаи все еще работает, когда столько других закрылось?

– Магазины не могут работать, если им нечего продавать. А стричься мужчинам все равно нужно.

По улице прогрохотал армейский грузовик, взметая колесами пыль. В кузове стояли солдаты с усталыми лицами. Они совсем не были похожи на тех гордых людей, что маршировали когда-то по улицам города к гавани Удзина, отправляясь на войну, а публика встречала их криками восторга и взмахами флагов с изображением солнца.

Возле бывшего магазина одежды Матоя Киёми свернула в переулок, ведущий к школе, увлекая за собой Ай. В переулке царил полумрак, и Киёми невольно вздрогнула, раздумывая над вопросом Ай. Обычно девочка никогда не спрашивала о войне, будто если о ней не говорить, то ее и не будет.

В конце переулка вновь показалось небо, приветливый и теплый солнечный свет. Слева в молчаливом покое раскинулось кладбище, и черные надгробия поглощали утренний свет. Справа на детской площадке национальной школы Накадзима праздновала новый день молодая жизнь. Слышались радостные крики и детский смех. Двухэтажное деревянное строение уходило вдаль в виде буквы Г. Часть площадки была превращена в Сад Победы. Площадка казалась больше, потому что детей с третьего класса и старше эвакуировали в храм Соходзи в районе Мирасака-тё. Мальчишки, похожие в противовоздушных капюшонах на маленьких самураев, боролись друг с другом. Другие запускали волчки или играли в шарики. Девочки играли в «апельсины и лимоны», в дзянкэн или просто стояли, болтая и глазея на мальчишек.

– В чем дело? – спросила Киёми.

Ай глянула на площадку и снова на мать. В черных глазах стоял вопрос.

– Что-то случилось?

– Норио хвастался, что у него отец – герой войны.

– Хай. Он флотский офицер.

– А мой отец?

Киёми заколебалась. Ей очень не нравилось врать дочери, но родственники со стороны ее отца считали, что так будет лучше всего.

– Он пропал без вести в боях в Китае. Почему ты спрашиваешь? Я тебе уже говорила.

Ай ногой оттолкнула камешек, тот запрыгал по земле.

– Мой настоящий отец – Дзикан?

Киёми ощутила дрожь под ложечкой, будто взлетела сразу тысяча бабочек. Она предвидела, что этот день настанет… и все равно не ожидала его так быстро. Она прикинулась, будто не поняла:

– Мне непонятен твой вопрос.

– Я слышала, как это обсуждали баа-баа и одзиисан. Они говорили, что мой отец приехал из Токио.

– Хай. Мы познакомились до войны.

– Вы были женаты?

– Не были.

– Почему?

Киёми потянула Ай за руку, увлекая за собой.

– Поговорим об этом в другой раз.

– Вы его любили?

Киёми вспомнила тепло его губ в парке Хибия. Мускулистую руку у себя под блузкой, скольжение мягких пальцев вверх по ребрам. Через несколько месяцев она стояла одна на мосту Рёгоку в свете полной луны. У нее в руке поблескивал кинжал, а голос в голове уводил прочь от невидимого мира.

– Он был хороший человек, – соврала Киёми второй раз за утро. Она показала движением головы на ожерелье Ай – цепочку с серебряной луной. – Вот это он мне подарил.

Ай потрогала маленькую луну в ямке у себя на шее. Ожерелье было самой большой ее драгоценностью.

– Вы друг друга любили?

Киёми вздохнула – дочь задавала трудные вопросы. И очень несвоевременные.

– Баа-баа говорит, что у вас внутри живет червь.

– Червь? – моргнула Киёми.

– Хай. Червь печали.

Киёми подавила смешок.

– Червь печали? Глупости. У меня нет причин грустить, когда у меня такая дочь.

– Мама, а война когда-нибудь кончится? Я хочу на лошадиную ярмарку.

– На лошадиную ярмарку? В Сираити?

– Хай.

– И зачем ты туда хочешь?

– Сладкой ваты поесть.

– Сладкой ваты? – Киёми усмехнулась невинному желанию дочери. – Потерпеть придется, любовь моя. Мы сражаемся за Императора, и только Император решит, когда война кончится.

– Мия говорит, что скоро здесь будут американцы.

Киёми остановилась и огляделась – не слышал ли кто-нибудь.

– Никогда такого больше не говори никому. И не всякому слуху верь. Рот – ворота, через которые приходит беда.

– Я понимаю, мама.

На краю школьного двора Ай приподняла клапан тревожного рюкзака.

– Что вы мне положили в бэнто?

– А что бы ты хотела там увидеть?

Ай поднесла к губам палец:

– Может быть, тэндон?

– Понимаю. Значит, мне надо было съездить к океану и наловить креветок, а потом сбегать в горы за дикими кореньями?

– Это было бы самое приятное.

Киёми уронила руки вниз.

– Что скажешь про рисовые шарики?

На лице девочки выразилось разочарование.

– Опять?

– Это лучше, чем червь печали.

Ай улыбнулась и поклонилась:

– Сайонара, мама.

Вопреки привычке прощаться с дочерью поклоном, Киёми нагнулась и поцеловала Ай в щеку.

– Сайонара, любовь моя.

Ай растворилась в толпе детей, а Киёми, глядя ей вслед, подумала о вишнях, растущих вдоль берегов Хонкавы. Ей рисовались цветы, розовые снежинки, ложащиеся на тихие воды, и вспоминалось, как уплывают они в гостеприимные объятия моря.