Читать книгу Роман Райского - Константин Мальцев - Страница 7

И потекла московская жизнь Райского.

С Агриппиной Павловной, обретавшейся, как оказалось, одиноко по причине вдовства, – ее муж погиб в Крымскую войну, – он очень скоро стал на короткую ногу благодаря своей обходительности, а также критике нигилизма, каковую он, памятуя о первой с ней беседе, непременно вставлял в беседы последующие.

Агриппина Павловна, конечно, замечала быстрые взгляды, бросаемые постояльцем на ее грудь. Но сперва она снисходительно их прощала, а потом и вовсе они начали ее волновать как женщину. Райский, несмотря на всю свою неопытность, не мог этого не видеть. Оба они понимали, к чему все идет, но ни та, ни другой не торопили события: она – из мудрости, он – ввиду своей всегдашней нерешительности.

Спозаранку, попив с Агриппиной Павловной утреннего чаю, Райский выходил из дома. Он говорил хозяйке – а в большей степени самому себе, – что отправляется на поиски работы, но обыкновенно просто бесцельно бродил по улицам или пропадал в книжных лавках, изредка что-нибудь покупая.

Иногда, проходя мимо какой-либо редакции или типографии, Райский надумывал зайти спросить места, заведомо, впрочем, предполагая, что это бессмысленно. И действительно, всюду он встречал от ворот поворот: в литературных работниках и корректорах нимало не нуждались, хотя все и дивились его фамилии, а какой-нибудь остроумец непременно любопытствовал: «Это не вы в „Обрыве“ выведены?» Райский, расстроенный очередным отказом, только и бормотал в ответ: «Нет, это мой однофамилец».

Неудачи огорчали его, близость недоступного пока пышного тела Агриппины Павловны без толку распаляла, а от бесконечных прогулок по Москве гудели ноги. Да и весна в большом городе была вовсе непохожа на ту зеленую, цветущую, пьянящую запахом черемухи, к какой он привык у себя на родине и какой радовался своей младой душой. Московская весна казалась ему какой-то пыльной, серенькой, она утомляла его; небо – и то как будто давило на плечи. В общем, Райский был во всех отношениях неудовлетворен и вымотан. Он стал жалеть теперь, что приехал в Москву.

– Что это вы кручинитесь, сударь любезный? – спрашивала его утром, подливая чаю из самовара, Агриппина Павловна.

– Не любит меня Москва, не принимает, – вздыхал Райский.

Агриппина Павловна, как свойственно женщинам, брала это на свой счет.

– Чем же вам у меня плохо? – обижалась она. – В комнате тепло, чисто. Или обеды невкусны?

– Что вы, что вы, Агриппина Павловна, у вас мне очень нравится, у вас очень уютно, и вы, – тут его голос всегда дрожал от волнения, – и вы замечательная женщина; я хотел сказать: хозяйка. Да вот беда: места себе приискать не могу. А вместе с местом как будто и себя найти не могу.

Хозяйка утешала:

– Все образуется, вот увидите. Авось господь не выдаст.

Наконец Райский, словно прислушавшись к ее уговорам, смирился со своим положением дел. «Чего я вправду нос повесил? Деньги у меня еще имеются, комната у меня хорошая, хозяйка опять же вон какая». Он взглядывал на ее круглые руки, и на душе становилось радостно и как-то щекотно.

Однажды, во время очередного визита в очередную редакцию, – а это оказался маститый журнал «Русский вестник», – в ответ на очередное: «Это о вас, что ли, Гончаров написал?» – Райский с отчаянной веселостью сказал:

– Да! Это про меня! И все там чистая правда! Я просил Ивана Александровича поменять хотя бы фамилию, но он не удосужился!

Все посмотрели на него с недоверием, но и с интересом. У редактора, Михаила Никифоровича Каткова, затряслась от смеха борода.

– Шутить изволите? Это хорошо, за это вы мне нравитесь. Я слышал, что в одну типографию требуется корректор. Давайте-ка я вам запишу адрес.

В тот же день Райский сходил по данному ему адресу, и его взяли на место корректора. Правда, сперва владелец типографии, хмурый тучный мужчина по имени Владимир Федорович, отнесся к нему придирчиво, был недоволен тем, что претендент не имеет никаких рекомендаций и не может похвастать ничем в себе примечательным, за исключением фамилии. Он устроил Райскому целый устный экзамен на знание правил русской грамматики, а потом еще и небольшой диктант предложил. Но Райский справился и с тем, и с другим и был-таки принят.

Жалование положили ему не очень большое, но он и этим довольствовался. На жизнь, на квартирную плату хватало, к тому же еще при этом деньги, что мать дала и что сам подкопил в бытность учителем, оставались целы. Их он решил приберечь; для какой цели – пока не знал.

Радостной новостью поделился с Агриппиной Павловной. Она была искренне счастлива за него.

– Вот видите, – сказала она. – Господь услышал ваши молитвы. И мои, – прибавила она, потупив взор.

Райский решительно подошел к ней и взял за руки.

– Что это вы делаете, господин Райский? – прошептала она, но не отстранилась.

– Агриппина Павловна, разлюбезная вы моя, – прошептал он в ответ.

Ночевал он в ее постели. В свою собственную комнату вернулся только утром. Оделся и пошел, а точнее полетел, как на крыльях, в типографию. «Вот теперь все окончательно устроилось», – подумал он и блаженно улыбнулся.