Читать книгу Идентичность - Леонид Подольский - Страница 10

За то недолгое время, что Леонид Вишневецкий жил в Израиле, он успел побывать на экскурсии в Дгании⁶³, матери израильских кибуцев, в этой, как говорил гид, «больше, чем легенде»: кузнице израильской аристократии и национального духа, и у кибуцников⁶⁴ и мошавников⁶⁵ в Изреельской долине – там даже снимали несколько комнат на целое лето для внуков. Среди не так давно осушенных болот, столетьями бывших рассадниками малярии, среди каменистой, мало пригодной для обработки земли, безводья, вечного бича этих мест, подаренных некогда Господом Аврааму, Леонид не густые поля пшеницы видел, не апельсиновые и гранатовые рощи и пальмы, не вычищенных до блеска голландских коров, любительниц Баха и Вивальди, не тучные стада, – стирая навертывавшиеся слезы с глаз, он лицезрел перед собой пионеров, новых евреев. Не бывших бедняков из черты оседлости⁶⁶, не мелочных торговцев и сутулых ремесленников, не вечных ешиботников⁶⁷ в ермолках, с длинными пейсами, годами зубривших Талмуд и средневековые сочинения РАШИ⁶⁸, дрожавших при слове «погром», но – хозяев обильной, обетованной земли, сначала выкупивших, а затем отвоевавших ее у арабов, превративших пустыни и болота в сады.

Иной раз для олим⁶⁹ устраивали встречи с ветеранами. То были не обыкновенные древние старики. По возрасту ровесники британского мандата⁷⁰, годившиеся в отцы, а то и в дедушки государству⁷¹, иные из них прибыли в страну дважды. В первый раз на «Эксодусе»⁷², но были депортированы в тюремный лагерь в Гамбурге. Старики, так мало похожие на героев, с выдубленными солнцем и хамсином⁷³ лицами, уроженцы Пинска, Бобруйска и Умани – это были люди, которым выпало дважды свершить историю. В первый раз, когда, не дождавшись Мессии, они возродили две тысячи лет существовавшую лишь в мечтах страну и оживили древний, погруженный в летаргический сон язык Книги, молитв и ученых-талмудистов. И во второй раз, когда исполнили заветы древних пророков: построили социализм, хотя он и стал уделом лишь немногих энтузиастов. Но они доказали: социализм – это вовсе не детище марксистской материалистической утопии. Совсем напротив: только идеализм порождает настоящий социализм. Их не загоняли в кибуцы, как в России в колхозы, они шли сами, как на великий праздник, чтобы соединить еврейский труд и еврейскую землю.

Могло ли быть нечто подобное в степной полосе Крыма, среди солончаков и сухой, покрытой колючками и норами грызунов, никогда не паханной раньше земли? Увы, у истории нет сослагательного наклонения.

В давней молодости, впервые услышав от мамы о еврейских колхозах, Лёня долго смеялся: те евреи, которых он знал – профессора, институтские преподаватели, учителя, врачи, инженеры, дантисты, торговые работники, гешефтмахеры⁷⁴ – очень уж были непохожи на обыкновенных советских колхозников. Видно, на Земле Обетованной и в Северном Крыму жили совсем другие евреи.

Однако, вопреки скепсису и недоверию Лёни, еврейское земледелие в России существовало: и при царях, и при Советской власти.

У Советской власти имелись свои немаловажные резоны: куда-то нужно было пристроить безработную местечковую бедноту, приобщить к труду евреев-лишенцев⁷⁵, возможно, особую роль сыграла американская помощь. То было время, когда «Джойнт»⁷⁶ и «Агро-Джойнт»⁷⁷ были в Советском Союзе желанными гостями. К тому же и идеология: если евреи считают себя нацией, их следовало привести к марксистской формулировке Сталина⁷⁸. Никак не наоборот. Не формулировку к евреям. Вероятно, присутствовала тут и революционная романтика: создать трудовое колхозное еврейское крестьянство, людей, почти две тысячи лет оторванных от земли, заставить возделывать хлеб.

С первой половины двадцатых годов провозглашена была политика еврейского территориализма, созданы КОМЗЕТ⁷⁹ и ОЗЕТ⁸⁰, на Украине, в Крыму, в Белоруссии создавались еврейские сельсоветы и национальные районы, в колхозы и совхозы переселялись десятки тысяч бывших ремесленников и мелочных торговцев – вот тогда и заговорили про еврейскую автономию в Крыму. Разговоры эти, не очень, впрочем, определенные, происходили не только в евсекции⁸¹, но и на самом верху. Однако с начала тридцатых годов политика национального территориализма была постепенно свернута, на место национальных районов и степного, безводного Крыма вышел новый прожект «Красного Сиона»⁸² на самом краю земли, еврейские сельсоветы стали быстро хиреть из-за оттока работников, а с остатками еврейских национальных образований покончила война.

Однако, хотя реальная история еврейских поселений в Крыму закончилась, интрига – кремлевская, энкавэдэшная – напротив, стала закручиваться. Лёне лет одиннадцать было, хрущевское время, когда папа рассказывал заглянувшему в гости профессору Эпштейну, соседу – что-то про Жемчужину⁸³, Молотова, про какое-то письмо Сталину⁸⁴ и переговоры в Америке⁸⁵. К тому времени Берию расстреляли⁸⁶, а Молотова отправили на пенсию⁸⁷, уже можно было об этом говорить, но Лёня не очень понял: то ли в самом деле собирались создавать еврейскую республику в Крыму, но Сталин после войны передумал, то ли с самого начала это был блеф, коварная ловушка для Молотова и членов антифашистского комитета.

Лишь годы спустя, в новое уже время, другое, когда кровавые тайны стали вытряхивать из молчаливых и темных кремлевских архивов, Леонид прочитал у Костырченко⁸⁸ и Жореса Медведева⁸⁹ и про ЕАК, и про Крым, но, пожалуй, больше всего про их нравы, про кремлевских пауков. Там в самом воздухе словно были разлиты вечная византийская спесь и вечное византийское коварство.

К удивлению Лёни, когда он стал расспрашивать, ожидая услышать про потемкинские деревни, мама нарисовала картину немалого энтузиазма. Из далекой Америки прибывали машины и механизмы, еврейские юноши на зависть местным садились за штурвалы тракторов и комбайнов, породистых коров закупали в Голландии и Германии, голодная, изъеденная солончаками степь жестоко сопротивлялась, но медленно отступала, на месте малярийных болот начинала колоситься пшеница – американские деньги и еврейский труд побеждали пусть и медленно, но неотступно. Сама мама, правда, в колхозе никогда не работала – она в это время училась в институте, зато мамины старшие сестры трудились бухгалтером и счетоводом. Семья Вишневецких вообще находилась на особом положении: бабушкин двоюродный брат дядя Пиня работал в «Агро-Джойнте», а значит, был очень влиятельным человеком.

Там много чего успели сделать: выстроили маслозавод, возвели из камня коровники, начали строить добротные дома, но постепенно все пошло прахом. Работа на неудобьях, призналась мама, была тяжелая, да и жили бедно, так что через некоторое время энтузиазм стал угасать, особенно когда начались ликвидации национальных районов. Многие семьи уезжали и раньше, не выдерживали, теперь же отъезд евреев стал массовым. Уехали вскоре и Вишневецкие – от греха подальше, из-за того, что дядю Пиню арестовали и объявили американским шпионом, а через несколько месяцев расстреляли.

Крымский проект – от взлета до падения – не просуществовал и полутора десятков лет. Закончилось же все очень печально: судами и расстрелами сотрудников «Джойнта».

После войны о еврейских колхозах больше не вспоминали.