Читать книгу Идентичность - Леонид Подольский - Страница 7

У дедушки Мендла с неизвестных времен сохранились две книги на древнееврейском языке. Книги были необычные, очень толстые, в кожаных переплетах с серебряными застежками, наверняка старинные и чрезвычайно дорогие, скорее всего Талмуд²⁵ или Тора²⁶, собрание псалмов и молитв, быть может «Шулхан арух»²⁷ или «Море невухим»²⁸ – через шесть десятков лет гадать можно было бесконечно, книги эти исчезли вскоре после дедушкиной смерти, по крайней мере Леонид их больше никогда не видел.

По утрам, когда родители уходили на работу, а сестра в институт и в тесной квартире становилось относительно просторно, дедушка нередко устраивался за папин стол, заваленный томами Ленина и Сталина, и приступал к чтению. Лёня любил наблюдать, как, читая, дедушка шепчет таинственные, совершенно непохожие на русские, слова и справа налево водит пальцем по строчкам с непонятными, напоминающими восточную вязь, древними буквами.

– О чем эта книжка, дедушка? – как-то не сдержал свое любопытство Лёнциню.

Дедушка, казалось, только и ждал вопроса. Он, видно, давно хотел посвятить внука в нечто исключительно важное, но не знал, как начать разговор.

– Эта книга про то, – стал он рассказывать, – как немцы убивали евреев. Книга страданий еврейского народа. Шесть миллионов евреев убили фашисты. Никогда, ни в какие века не было такого зверства. Придумали специальные душегубки, они их называли газовыми камерами. По всей Европе построили страшные лагеря для убийства. Людей сначала умерщвляли газом, а потом сжигали. Перед тем, как загонять в газовые камеры, женщин стригли наголо и волосами набивали подушки. Потом спали на этих подушках, продавали их в магазинах. Вырывали зубы, чтобы снять золотые коронки. Сдирали кожу и делали из нее абажуры. Врачи-изуверы заражали разными болезнями, делали на людях смертельные эксперименты. Всех убивали: мужчин, женщин, стариков, таких, как ты, детей. Гитлер превратил немцев в беспощадных, кровожадных зверей.

– Евреи боролись? – спросил Лёнциню. – Воевали с немцами?

– Воевали, – сказал дедушка. – Очень многие были в армии, в партизанских отрядах. Твой папа тоже воевал. Вон у него сколько орденов.

Немцы сгоняли евреев в гетто. Евреи не раз восставали. В Варшавском гетто они сражались почти целый месяц. Евреям почти никто не помогал. У восставших было очень мало оружия, они сражались с пистолетами и палками против пулеметов и пушек. Но немцы не могли победить. Они сжигали дома вместе с защитниками. Все погибли в огне, вырваться смогли всего несколько человек, а находилось в Варшавском гетто почти полмиллиона людей. Это была вторая Масада. И в других местах евреи восставали: в Белостоке²⁹, в Собиборе³⁰, в других местах. Да разве мы знаем все? Об этом не говорят и не пишут, будто это военная тайна.

Среди неевреев встречались праведники, которые спасали евреев, иногда они сами погибали, но праведников было мало. Люди очень боялись, потому что немцы и полицаи расстреливали тех, кто помогал евреям.

Запомни фамилию, Лёнциню – Януш Корчак. Он сам был еврей, директор детского дома. Ему предлагали спастись, но он отказался и вместе с воспитанниками пошел в концлагерь в газовую камеру. Он великий человек.

Вот поэтому после войны евреи создали свое государство – Израиль. Для этого им пришлось воевать за свою древнюю землю. Евреев было всего полмиллиона, а арабов, которые против них воевали – сразу несколько армий – во много раз больше, но евреи победили, вернули себе землю праотцов. Мы доказали всем, что умеем храбро сражаться.

Англичане не пускали евреев в Палестину, – продолжал дедушка, – но евреи на утлых кораблях, бывшие узники фашистских концлагерей, добирались до Земли Израиля. Для нас это Святая земля…

– А почему немцы убивали евреев? – перебил дедушку Лёнечка. – За что?

– Это нельзя объяснить, – вздохнул дедушка. – Нельзя понять. Такое зло выше человеческого разумения. В него невозможно даже поверить. Нельзя представить. Куда смотрел Бог? Есть много темных и злобных людей, но зло, которое они творят, всегда больше их самих. Еще в средние века про евреев придумывали кровавые наветы и устраивали погромы. Особенно крестоносцы. Из-за того, что у нас свой Бог, и мы не признавали Христа.

– Но Бога нет, дедушка, – возразил Лёничка.

– Есть Бог, Лёнциню, – ласково сказал дедушка. – А может, и в самом деле нет, – вздохнул он. – Разве я могу знать? Есть много ученых людей, которые спорят из-за Бога. И многие войны в истории были из-за Бога. То христиане с мусульманами сражались из-за Гроба Господня, то католики с протестантами, а больше всех страдали евреи. Поэтому евреи всегда стояли за мир.

Никогда больше Лёне не приходилось разговаривать с дедушкой о Боге. Дедушка Мендл молился почти каждый день, облачался в талес³¹ и тфилин³², шептал невнятной скороговоркой молитвы, но вот верил ли или молился по привычке? Так вышло, что Лёня с папой, мамой, с сестрой и с ее мужем переехали на Северный Кавказ, а дедушка с тетей Соней остались на прежнем месте из-за квартиры. Вроде бы они тоже подумывали о переезде, но дедушка неожиданно заболел и умер, а потом тетя Соня вышла замуж и навсегда осталась в Ярославле.

Лишь много лет спустя разговор о дедушкиной вере, был ли он по-настоящему верующим, состоялся у Лёни с мамой.

– Не то чтобы сильно верил, – стала вспоминать мама. – Наверное, в молодости действительно. Он рассказывал, что собирался поступать в иешиву³³, но потом передумал. А в зрелые годы – не знаю… Слишком много обрушилось на него. Дело свое он потерял, и дом пришлось отдать. Налоги стали непереносимые, и он сам написал заявление. А молился он на всякий случай… мало ли, Бог мог обидеться и навредить. Он часто вспоминал историю Иезавели и пророка Илии³⁴.

Дедушка был грамотный, он закончил Талмуд-Тору, много читал еврейские книги и русские иногда тоже, а когда бывал в Москве, всего два раза, обязательно ходил в еврейский театр. Каждый год дедушка читал в синагоге поминальный кадиш³⁵ по бабушке, ходил к резнику, не ел свинину и хоть и не строго, но соблюдал субботу. Уважал традиции, но едва ли больше.

Тогда же мама назвала три причины, заставившие дедушку Мендла усомниться во Всевышнем. Первой причиной послужила бабушка Бейлэ. Она происходила из богатой семьи, но характер был у бабушки ангельский. Всегда улыбка на лице, никогда не перечила дедушке, умела сглаживать любые углы. Революцию она приняла смиренно; бедствовали, но она ни слова не проронила, ни слезинки, улыбкой остановила как-то петлюровский погром. Во время Гражданской войны влюбился в нее, было, горячий деникинский офицер, так она настолько деликатная была, что, не обидев, сумела установить дистанцию, и он только вздыхал. Этот офицер молоденький был, лет двадцати пяти, пылкий, но благородный, а бабушке уже за тридцать. Но она – настоящая дама. Бабушка очень образованная была, несколько лет училась в Швейцарии, знала немецкий, французский, итальянский, играла на пианино, пела… Он так влюбился, что через несколько лет после Гражданской войны, вызвав немалый переполох, пришло от него письмо. Из Сербии, кажется, или из Болгарии…

Так вот, умерла бабушка Бейлэ от рака в середине тридцатых. Еще пятидесяти ей не было. Соня совсем еще подросток, к тому же инвалид, плохо ходила после полиомиелита. Дедушка усердно молился, обращался за помощью к врачам и к цадику³⁶, платил большие деньги – в то время у него еще были золотые царские рубли, – цадик возносил свои молитвы прямо к Богу, но Всевышний промолчал, не захотел помочь. И дедушка очень сильно обиделся.

Про бабушку Бейлэ Лёня не знал почти ничего. Слышал только, что у нее было богатое приданное: мейссенский сервиз, столовое серебро и много шелковых платьев, бабушка носила их всю жизнь, но и когда умерла, платья продолжали висеть в шкафу – так вот, после смерти бабушки все платья изъела моль. И серебро, и сервиз и, догадывался Лёня, много чего еще – все со временем исчезло.

От прежних счастливых лет у дедушки сохранилась лишь фотография в рамке, он часто доставал ее из какого-то тайного ящика, словно вытаскивал из другой жизни, подолгу рассматривал, плакал иногда и любил показывать Лёнциню: на фото дедушка был в дорогих туфлях из Италии, в элегантном черном костюме, с золотыми карманными часами – часы по-прежнему шли, не сбиваясь ни на секунду – и дедушка носил их на цепочке; бабушка же на той фотографии была в белом подвенечном платье с толстой золотой цепью и с диадемой в роскошных волосах. Только выглядели дедушка с бабушкой отчего-то не очень весело, а скорее растерянно, словно что-то могли предчувствовать в самом начале века.

И еще, совсем уже секретное – это Лёня узнал только через год с лишним после смерти папы, а умер папа вскоре после того, как советские танки, давя студентов, с лязгом проехали по улицам Праги, унося последние папины надежды на обновленный, европейский социализм – бабушкины братья и сестры, а их было четверо, три брата и сестра, все уехали в Палестину и в Америку и все преуспели за границей. Бабушкин младший брат стал даже влиятельным человеком в Гистадруте³⁷ и оказался одним из тех, кто в тысяча девятьсот сорок восьмом году, через две тысячи лет, провозгласил Государство.

Вторая причина дедушкиных сомнений, а может и неверия, состояла в том, что Всевышний и Единственный стал на сторону Амана³⁸, захотевшего уничтожить еврейский народ, сделать из евреев гоев. Аман, язычник, чьи приукрашенные усатые портреты висели повсюду, сотворенный кумир, Шабтай³⁹ двадцатого века, велел разрушать церкви, сбрасывать с них кресты, срывать иконы, превращать в конюшни и склады и тысячами отправлять священников в лагеря. Но если Аман так издевался над своими православными, над большим народом, то малый народ он и вовсе не щадил. Синагоги закрывали, раввинов расстреливали и высылали, вместе с православными священниками и с униатскими медленной смертью казнили на Соловках; дальнего дедушкиного родственника раввина Медалье⁴⁰ обвинили в том, что он немецкий шпион и расстреляли на полигоне Коммунарка. Лишь редко где тайно собирались старики в подпольных молельных домах.

Тысячи лет, пока еврейский народ хранил верность Единому Богу, Единый Бог хранил свой народ. Даровал народу Веру и Книгу. Даже в диаспоре Вера и Книга сохраняли язык. Но вот Время и Аман посягнули на главное: на духовность и язык, на самый стержень народа. И народ заболел.

Народ – это не просто очень много людей, не просто механическое объединение, это очень тонкий организм, очень чувствительный, народы болеют и даже умирают, как люди. Болезнь началась давно, с Гаскалы⁴¹, с Великой французской революции, даровавшей евреям права. До того в средние века еврейский народ охраняли статуты, среди которых особенно значимым был Калишский⁴², и гетто, – воздух свободы оказался разрушительным.

Две тысячи лет в изгнании, в диаспоре еврейский народ продолжал жить, принося неисчислимые жертвы – он жил благодаря изоляции и несмотря на угнетение во имя великой мечты: народ ожидал Мессию, чтобы вернуться в землю обетованную. Теперь же, лишенный духовного стержня: веры, Бога, раввинов, своей культуры, языка, вырвавшись из тесноты и нищеты украинских и белорусских местечек, народ должен был раствориться среди гоев. А это значило, что тысячелетние жертвы оказались напрасны. Что в божественном замысле содержалась роковая ошибка. Что Бог изменил самому себе. Или решил подвергнуть свой народ новому, еще более чудовищному испытанию.

Дедушка видел: русское еврейство исчезало. Наполовину уничтоженное Гитлером, оно лишилось воли к сопротивлению и почти добровольно отдало душу Аману. Умирал язык, умирала культура, умирала еврейская ученость; еще несколько десятков лет – и конец многотысячелетней истории; это будут уже не евреи. Еще не русские, но уже не евреи. Изгои или зомби, попавшие в расселину истории. Увы, каток истории равняет очень медленно и трудно.

Но Бог молчал. Либо его не было, Бога, либо он нарушил договор. Или был бессилен. Даже возникновение Израиля, которому так радовались евреи во всем мире, и дедушка тоже, не убедило его в величии божественного замысла и не разрушило дедушкин пессимизм. А где же Мессия⁴³? Дедушка не принадлежал к Нетурей карто⁴⁴, но отсутствие Машиаха в великий момент возрождения Израиля немало влияло на дедушкины сомнения в существовании Бога.

Но, пожалуй, больше всего усомнился дедушка в существовании того, чье имя нельзя было произносить, во время и после войны, когда узнал о миллионах погибших и изувеченных и о подлинных масштабах Холокоста. Масштабы тщательно скрывали; не только масштабы, но и сам Холокост – в этом было что-то маниакальное, шизофреническое, ведь состоялся же Нюрнбергский процесс, все стало известно, но даже слова такого не было: «Холокост», мало кто слышал в то время про Бабий яр⁴⁵, про Дробицкий яр⁴⁶ или Змиевскую балку⁴⁷. Узнавали дедушка и папа постепенно, часто случайно, деталь за деталью, даже о мертвых не положено было говорить. То есть вроде бы массовые убийства евреев нацистами не были тайной, но все равно молчали. Скрывали. Запретили издавать «Черную книгу» ⁴⁸, даже набор рассыпали. Железный занавес опутывал всю страну. И не только снаружи, но и внутри.

Непонятно было: где все это время был Бог? Как Он мог взирать безразлично? И на массовые убийства, и на последующее молчание? А если кара, то за что такая жестокая кара? Да имеет ли право Бог? Дедушка как-то сказал, что Аман победил Бога. Он продолжал молиться – по инерции, по привычке, молился и за тех, кто не мог молиться сам. Но настоящей веры у него, пожалуй, не было.

– А папа верил? – спросил Лёня.

– В Бога? – удивилась мама.

– Нет, не в Бога. В это все. В Амана.

– Нет. Папа давно не верил. Папа был умным человеком и очень хорошо все понимал. Смеялся надо мной, что я верю. Хотя я тоже, но я немного все-таки верила. Я и сейчас верю, немного. А папа говорил, что социализм должен быть совсем другой. Не сталинский. Что никто не знает пока, какой точно должен быть социализм. Что человечество только стоит у порога. Что со времени пророков оно ни на шаг не приблизилось к цели. Ты ведь знаешь, папа написал книгу.

– Знаю, – Лёня пожал плечами. – Эта книга была совсем не то…