Читать книгу Идентичность - Леонид Подольский - Страница 19

Лет до двадцати Лёня был уверен, что притесняют только евреев. Он, конечно, знал, что в республиках первыми секретарями обязательно назначают местных, а вторыми русских – присматривать за аборигенами. Это называлось ленинской национальной политикой. Слышал, что местные, коренные, так называемые национальные кадры, имеют всяческие привилегии в республиках – союзных и автономных, – русские же там – люди второго сорта, после местных, часто спаянных в тесные кланы. Зато русским положен был реванш в России, в Москве, в ЦК, в КГБ и армии. А евреи, выходило в советском ранжире – только третьего сорта. Евреям полуофициально был поставлен потолок. Еврей мог заведовать кафедрой, но не в самых элитных институтах, и никогда – быть ректором; главным инженером, но не директором завода. И уже совсем редко избирали евреев в Академию наук или принимали в Союз писателей. Впрочем, не избирали, не принимали, но все-таки были, особенно старые, избранные и принятые давно, заслуженные-перезаслуженные. Были физики – участники атомного проекта, но вот новых не брали; с каждым годом продвинуться становилось все трудней и трудней. И уже совсем не было и быть не могло евреев – в КГБ, в ЦК и в правительстве. Кроме одного – по процентной норме – вечного Дымшица¹⁴².

Иногда, правда, случались анекдоты. После третьего курса Лёня состоял в Совете молодых ученых. И там же, в Совете, числилась Таня Нордман – он уже давно не помнит точно, но вроде бы Таня – очень приятная девушка. По фамилии Лёня был уверен, что еврейка, и даже подумывал, не стоит ли завязать с ней тесную дружбу.

– Ты знаешь, кто ее отец? – спросил как-то Дима Дворников, председатель Совета.

– Нет. А кто?

– Председатель краевого КГБ.

«Еврей и председатель КГБ?» – в этом было что-то невероятное, невозможное, что начисто опровергало все его представления.

– Неужели еврей?

– Ты что? – Дима покрутил пальцем у виска. – Совсем рехнулся? Латыш. Во время войны возглавлял штаб партизанского движения в Белоруссии.

– Но вроде латыши с Советской властью тоже не очень? Не лучше евреев.

– А красные латышские стрелки?¹⁴³. Как видишь, латышу можно. А было время, в ЧК, куда ни плюнь, везде евреи, – Лёня не понял, что этим хотел сказать Дима: просто сообщал факт или тайно злорадствовал.

Вообще-то, Лёня много чего знал. Например, про сталинские депортации некоторых кавказских народов. Не только кавказских, но и крымских татар, и калмыков, что жили на границе Ставрополья. При Хрущеве депортированные народы возвратились назад. Как-то с родителями вместе в поезде Лёня встретил эшелон возвращенцев. Они, словно специально для всеобщего обозрения, располагались на огромных открытых платформах: мужчины в папахах, женщины в платках, скот в загонах, кудахчущие куры, чумазые громкоголосые дети, писающий мальчик на самом краю платформы – все напоминало гигантский библейский ковчег и одновременно исход из Египта.

Доходили слухи, будто в Грозном происходили массовые демонстрации и митинги русских, протестовавших против возвращения чеченцев, будто бы там громили горком и обком и что русские женщины ходили по вагонам проезжавшего поезда «Баку-Москва»: просили пассажиров рассказывать в России, что в Грозном вернувшиеся чеченцы режут русских¹⁴⁴, и что началось массовое бегство русских из Грозного. Русские люди словно предчувствовали свою судьбу и судьбы своих детей.

А еще – это Лёня хорошо запомнил – в пятьдесят шестом, вскоре после Двадцатого съезда, он тогда был в третьем классе, разразилось восстание в Тбилиси¹⁴⁵. Сосед шепотом рассказывал, что демонстранты несли портреты Сталина, Молотова и Ворошилова, а портреты Хрущева разбивали и жгли. И что вроде бы хотели отправить телеграмму Молотову, но из Центрального телеграфа стали стрелять. Будто бы из пулемета. И что много людей убито. И еще: почему-то стреляли по поезду, вроде бы в русских и что поезд с ранеными мчался без остановок до самой станции Кавказской…

Да, если напрячься и припомнить, Лёня много чего слышал и знал, и про Новочеркасск¹⁴⁶ тоже, разве что о депортации немцев и корейцев просветился значительно позже, но – слеп был, и все вокруг были слепые, не догадывались, что империя смертельно больна. Да и не подозревали, что – империя.

Наверное, поэтому он был уверен, что притесняют одних евреев. Остальные равны. Между остальными дружба. С другими народами отдельные эксцессы, межнациональные распри, злоупотребления, пережитки, перегибы, мелочи, а антисемитизм – государственная политика. Лёня помнил, как папа переживал, когда в горком не взяли Вайнштейна – из-за антисемитизма…

Да, он был уверен, что притесняют только евреев. И вдруг…

В то время он учился курсе на четвертом. Поступить в провинциальный мединститут ему, отличнику, к тому же сыну заведующего кафедрой, не составило никакого труда. Он, правда, не в мединститут хотел, а в МГИМО или в МГУ на философский, но папа напугал Лёню, что в МГИМО будут сплошные проверки, не дай бог откроется его еврейство, и что в МГИМО евреев не берут с самого первого дня по тайной инструкции Сталина от тридцать девятого года, когда вспыхнула недолгая, но бурная любовь с Гитлером. «МГИМО открыли во время войны, страна готовилась стать мировой державой, – рассказывал папа, – но инструкция продолжала существовать и действует до сих пор, будто не с Гитлером воевали, а наоборот, были с ним в тесном союзе. Много лет ее никто не видел, эту инструкцию, но продолжают неукоснительно соблюдать. А что касается философии, то ее нет давно, одно начетничество и ложь. Я страдал всю жизнь, старался извлечь хоть что-то живое из этой теории, и всякий раз за это живое меня били. Мне в свое время никто не подсказал вовремя, но тебя я обязан предупредить. И я тебе запрещаю! Слышишь? Запрещаю!»

Как раз в то время папа писал свою книгу и сильно нервничал, потому что очень не вовремя сняли Хрущева. Папа Никиту не любил: «малограмотный болтун», «хам и прожектер», но эти-то, новые, обещали быть еще хуже. Сталинисты… Доклад на пленуме делал Суслов – тот самый, которому, по дошедшим до папы слухам, Сталин поручил руководить депортацией евреев…

Так вот, Лёня окончил третий курс или четвертый, когда случился этот анекдот. Евреи вдруг оказались в привилегированном положении. Евреев в институт принимали, а армян и грузин – нет. А все оттого, что кто-то в крайкоме, не разобравшись, возмутился, что едут поступать в Россию, хотят задаром, не платить большие взятки в своих республиках. Цеховики проклятые…

Отчасти все действительно было так. Доходили слухи, что в Тбилисский мединститут принимают строго сто человек: всех, кроме самых блатных, цековских деток и обкомовских, за огромные взятки. Между тем юноши и девушки из Грузии учились по всему Союзу. Это было очень выгодно – работать там врачом. Потому что врачам принято было давать огромные взятки. Рассказывали, что в этой солнечной республике хирурги часто не начинали даже экстренные операции, пока им не принесут многосотенную, а то и тысячную благодарность¹⁴⁷. От этих поборов многие ехали лечиться в другие республики. Там с них тоже брали взятки – знали, что грузины выгодные пациенты, – но совсем другие деньги, в несколько раз меньше.

Все так, но при чем тут абитуриенты? А главное, в крае было очень много местных грузин и особенно армян. Вот они-то и попали под раздачу.

Слух, что грузин и армян в этом году не будут принимать в институт, неисповедимым образом распространился очень быстро. Абитуриентов из Закавказья как ветром сдуло. Так что Боря Копелян, кудрявый брюнет, которого в том же году идиотскими вопросами срезали в Бауманке¹⁴⁸, тотчас сориентировался на экзамене по своей любимой физике и сказал:

– Товарищ преподаватель, вы немного ошиблись. Я хоть и кудрявый, и брюнет, но еврей, а не армянин. Копелян, вы можете уточнить, еврейская фамилия. Даже известный артист есть в Ленинграде.

Как ни странно, Борино хамство возымело действие. Он получил «отлично» и прошел в институт.

Этот анекдот долго потом смаковали в еврейских кругах, да и не только в еврейских, так что через много лет Леониду пришлось услышать про этот случай в Москве, одновременно с другим, тоже вошедшим в анналы институтской истории. Тот случай, второй, произошел, когда Лёня заканчивал институт: на выпускном вечере ведущий Саша Хожаинов под гомерический смех зала вручил солдафонам с военной кафедры копию картины Ивана Шишкина «Дубовая роща». И еще Лёня запомнил, как профессор Соболь как-то в гостях говорил папе:

– Вы посмотрите, что делается. В Бауманское училище Копеляна не взяли, как еврея. А тут, наоборот, потому что еврей.

– Не обольщайтесь, – серьезно отвечал папа. – Смешно, конечно. Но вся наша жизнь здесь – один нескончаемый трагический анекдот.

…Пожалуй, именно случай с Борей Копеляном открыл Лёне глаза. Он начал догадываться, что Советский Союз – больной организм и что антисемитизм – только надводная часть айсберга. Тем более что почти в это же время до Ставрополя докатились слухи о волнениях в Абхазии.

– Большому землетрясению обычно предшествуют малые, – сказал тогда папа. – Когда-нибудь все обрушится. Но я не доживу. И слава Богу. А ты – не знаю…