Читать книгу В середине жизни. Русские в Германии - Лорена Доттай - Страница 3

Мне было восемнадцать лет, я подавала большие надежды. Молодая талантливая поэтесса. Я принимала похвалу и восхищение легко. Мне очень легко жилось, я парила. Тяжелые и мрачные события нашего времени проходили мимо меня, не оставляя отпечатков ни в памяти, ни в характере. У меня были поэзия, природа и друзья. Любимые книги, любимые занятия. Каждый день был праздничным.

Я вставала поздно, мне никто не мешал спать с тех пор, как я закончила школу, мне не нужно было работать или чем-то заниматься «полезным». Мне нравилось ходить по книжным магазинам и сидеть в парке. В каждой книге у меня оставались гербарии. На письменном столе – вечный беспорядок. – Не дотрагивайтесь до моего письменного стола! – произносила неизменное, когда домработница входила с тряпкой.

Я не очень хорошо понимала, для какой именно жизни меня готовили родители. У мамы в семье не было права голоса. Она могла управлять лишь домработницей, но не мной или папой. Папа возвращался с работы поздно, в детстве я в это время уже спала, а в юности я делала вид, что сплю. Наши характеры с папой были слишком похожи, чтобы уживаться в доме без конфронтации, поэтому я его избегала, как и его прямых вопросов, которые задавались нечасто.

Когда я училась в четвертом классе, осмелилась сама задать ему вопрос. Я подошла к нему, когда он отдыхал в кресле после плотного ужина и спросила: «Почему ты никогда не спрашиваешь, как у меня дела в школе?..» На что он тут же ответил, на секунду отвернув взгляд от газеты: «Ты учишься для себя, а не для меня…» После этого я уже не рассказывала родителям о делах в школе. Они привыкли, что у меня очень хорошие оценки, и это не имело никакой ценности.

Для меня же имела ценность наша дружба с подругами, потому что дома моя жизнь никого не интересовала. Если бы я была мальчиком, может быть, мой отец обратил бы на меня внимание, но как я потом поняла, он просто «сдал» мое воспитание маме, думая, что она что-то из меня воспитает. Я не помню точно, чем занималась мама. Время ее жизни уходило на парикмахера, косметические салоны, разговоры с подругами по телефону и разные чаепития. Она была довольна своей жизнью, и мне непонятно было, как я могла родиться в такой семье.

Одно время мне казалось, родители меня удочерили, ведь кроме меня других детей у них не было. Но с годами я поняла, что это не так: все больше внешне я становилась похожей на маму (здесь невозможно было ошибиться), а характером все больше похожей на отца. Я стала приглядываться к маме. Мне казалось, если я пойму, что у нее творится в голове, то смогу с ней подружиться. Мы будем с ней подругами. Мне хотелось ее узнать, что она за человек, а главное, меня съедало любопытство: неужели она и вправду довольна такой жизнью.

Внутри нее, как и у меня, должен был быть глубокий интересный мир, и я хотела, чтоб меня в этот мир впустили. Что она думала? Что она чувствовала? Были ли у нее мечты и затаенные надежды? Я стала к ней постепенно «подбираться». Однажды, во время разговора, я несколько раз подряд сказала ей «ты», мне кажется, я рассказывала что-то смешное… Она замолчала. Я увидела, как на мгновение застыло лицо мамы и она произнесла: «Я не подружка тебе, чтобы ты могла мне «тыкать».

Я замолчала, мне было шестнадцать лет, и я чувствовала себя взрослой и равной ей. Конечно, у меня не было жизненного опыта, как у людей ее возраста. В отличие от многих людей, у меня было достаточно «жизненных» наблюдений, и я считала, необязательно переживать все эти драмы самой, а достаточно наблюдать и делать выводы, чтобы что-то понимать в жизни.

Мне не удалось сделать маму своей подругой, и я больше не делала попыток, в конце концов, у меня были свои подруги, а у нее – свою жизнь, которая казалось мне каким-то бледным пятном, и я долгое время не могла поверить, что она довольна своей жизнью, что за этим бледным пятном нет двойного дна, которое есть пропуск в содержательный мир…

У меня было предположение, что мама не любила меня, потому что не видела себя во мне, но лишь мой ум, которого не было у нее, который делал меня похожей на отца. А мама боялась отца и к своей матери она обращалась только на «вы».

Я была предоставлена самой себе и не очень от этого страдала. Никто не интересовался моей внутренней жизнью. Тогда мне было это странно, но с годами я поняла, как нелюбопытны на самом деле люди, как поверхностны их собственная жизнь и их взгляды, и было бы наивным ожидать, что они будут чувствовать и жить так же, как ты.

Мои родители не читали моих стихов, а когда вышел первый сборник, мне дома некому было его показать. В любом случае, я не хотела нарваться на раздражение и необходимость защищать то, чему посвятила свою жизнь и в чем чувствовала свое призвание.