Читать книгу В середине жизни. Русские в Германии - Лорена Доттай - Страница 9

«Менникен» – это немецкая фамилия или голландская? Я была записана на прием к психотерапевту. Если бы медсестра в регистратуре не подхватила меня ласково за локоть, я бы уже стояла на улице. Видимо, она научилась по глазам считывать желания пациентов, особенно тех, кто хочет сбежать, и вовремя их подхватывать…

Через пять минут я уже сидела перед доктором, держа свои руки на коленях, чтобы они не бросились ему в глаза.

«У него слишком молодое лицо, значит, не так много опыта…» Это я уже поставила ему диагноз. «Ночь нежна», – продолжала в том же духе, опустив голову. С какого-то времени, не помню, когда это началось, я стала ходить с опущенной головой, это была моя новая привычка.

– Рассказывайте! – проговорил доктор и, не то чтобы улыбнулся, а скорее засмеялся.

Что тут смешного? И как можно быть веселым, когда каждый день приходится выслушивать такие истории? – это не укладывалось у меня в голове.

– Не знаю, с чего начать, – проговорила я, наконец, – честно сказать, мне было бы легче, если бы вы задавали вопросы.

– Начните с конца! – отозвался доктор Менникен.

– Если с конца… – Дала себе время подумать… – Меня уволили с работы, у меня началась депрессия.

Потом было долгое молчание. Дело вообще не в работе, мне было понятно, что меня уволят, ведь я уже изработалась. На фабрике не держались люди дольше пяти лет. Я пустила доктора по фальшивому следу. Я сидела перед доктором с опущенной головой и рассматривала свои руки.

До меня очень медленно доходило, что в последние годы я почти ни с кем не говорила, тем более никому ничего не рассказывала. Я сидела перед доктором словно запечатанная со всех сторон.

– У меня депрессия, – наконец проговорила я.

Вот уже и сама себе поставила диагноз.

– А что было перед увольнением? – спросил доктор.

Ага, ты решил не сдаваться! – поразилась я.

– Моя дочь уехала из дому… На поиски отца, – вяло отозвалась я.

– Ага, у вас есть дочь! – поразился Менникен, – и вы воспитывали ее одна?

– Да, конечно! – подтвердила я, – как же женщине и без ребенка?

По его виду было понятно, если женщина воспитывает ребенка одна, у нее не может не быть депрессий. Сейчас он пропишет мне таблетки. Таблетки мне не подойдут, потому что они подавляют психику. А я уже как нельзя подавлена. Мне не хочется жить, мне не хочется шевелиться.

Я целыми днями лежала в постели и мне стоило больших усилий прийти к нему на прием. Мне было непонятно, для чего и для кого я должна теперь жить? Все причины для продолжения жизни исчезли.

У меня внутри была тяжесть. Да, Аня уехала. Она уехала в конце мая, я слышала от Маши, что она хорошо добралась, встретилась с отцом и возвращаться не собирается. Она не вернется, если ей предоставили комфортную, безбедную жизнь, а правду знать необязательно. Я осталась одна. Неужели все усилия были напрасны?

– Мы пропишем вам таблетки, – услышала я голос доктора, словно он исходил из тумана.

Он начал объяснять мне, как действуют эти таблетки. Слушала в полуха. Откуда мне все это было известно? – Да, была согласна с доктором, они очень сильные. Может свести мышцы, перестанет на время поворачиваться шея. Ну, ничего, зачем мне шея? А откуда мне все это было известно? Я наблюдала за людьми, с которыми жила в общежитии для эмигрантов, они почти все принимали эти таблетки. Спали целыми днями, а когда не спали, походили на вареные овощи.

Доктор Менникен вдруг почувствовал каким-то сверхчутьем, которое раньше я наблюдала только у себя, что мне не хватит воли и сил дойти до аптеки, потому он встал и некоторое время стоял, отвернувшись к открытому шкафчику, перебирая баночки с таблетками. Я снова вспомнила Фицджеральда.

Наконец, он повернулся ко мне и поставил на стол баночку с таблетками.

– Начните принимать эти таблетки и приходите снова через две недели, – проговорил он.

А вы не боитесь, что сегодня перед сном я приму эти таблетки, все до одной, а наутро уже не проснусь? – подумала я, но ничего не сказала, чтобы не пугать доктора. Таким пациентам, как я, нельзя вручать такие банки.

Я взяла ее со стола и убрала в сумочку. Забыла поблагодарить доктора за таблетки, забыла протянуть доктору руку на прощание, вышла как во сне. Это оцепенение не проходило у меня с того дня, когда Аня сказала, что я чокнутая. Вероятно, она была права.

У меня болело сердце, и я не смогла выйти на работу. Через две недели пришло письмо с предприятия, что меня уволили. Я ничего не сказала Ане, потому что для нее это ничего не меняло, мы виделись так редко с нею. Она перед отъездом все время проводила с друзьями.

Через месяц после ее отъезда что-то произошло… Я стояла на террасе книжного магазина. В июле открывали террасу и покупатели могли сидеть на террасе и наслаждаться свежим воздухом. Некоторые пили кофе. Хотя утром там было мало людей, ведь все находились на работе.

Был десятый час, магазин пустой, терраса открыта. Если кто-то вдалеке проходил, то это были или уборщица или продавщица… Я стояла и смотрела в небо, все более чувствуя себя невесомой, легковесной, я потеряла чувство тела, и у меня перестало болеть сердце, перестали болеть руки, перестала болеть спина… Мне понравилось это безболезненное состояние, но я знала, что это все мимолетное… Оно не может продолжаться вечно и возникла мысль остановить навсегда этот миг…

Терраса находилась на крыше четырехэтажного магазина. Никого не было поблизости, я это проверила, глянув вокруг. Я решилась. Нужно было лишь подойти к чегунной решетке и перекинуть тело через нее, а потом все произойдет само. Я сделала вперед несколько шагов…

«А если Аня вернется?» – услышала я голос внутри. – «Нет, она не вернется», – ответила сама себе. Еще несколько шагов вперед. Даже для этого нужно усилие воли. Я была у решетки. Пахнуло давно забытым запахом, терпким, из какого-то далекого прошлого. Это был огромный куст красной герани в терракотовом горшке. Он словно стоял у меня на пути, преграждал мне дорогу с террасы в другой мир, где нет боли, нет горя, нет отчаяния.

Цветки красной герани и зеленые сочного цвета листки я сушила в своих книгах. Так получались гербарии. Мне нравился запах герани, он меня успокаивал в детстве. Были и другие цветы: незабудки, васильки, сладкая кашка, ромашка, – их продавали бабушки на базаре. Но больше всего мне нравилась красная «вульгарная» герань.

Я стояла несколько минут перед гигантским кустом герани, ветки достигали семидесяти сантиметров! Сорвала несколько листков и убрала в сумку. Дома найду книгу и засушу в ней листки… А потом я направилась к выходу.

Доктор Менникен не подозревал, насколько плачевным было мое состояние. Оказавшись на улице, я первым делом нашла мусорный контейнер и выбросила в него таблетки, это было не мудро – держать все таблетки дома. Слишком большой соблазн.