Читать книгу Маленькие женщины - Луиза Мэй Олкотт, Луиза Мэй Олкотт, Mybook Classics - Страница 8

– Этот мальчик – самый настоящий циклоп, правда же? – воскликнула однажды Эми, увидев, как под грохот копыт скачет верхом Лори, который к тому же приветственно взмахнул хлыстом, проносясь мимо их окна.

– Как ты смеешь так называть его, когда у него оба глаза на месте?! Да еще такие красивые! – прикрикнула на нее Джо: ее возмущало любое неуважительное замечание в адрес ее друга.

– А я и не думала говорить про его глаза! Не понимаю, с чего это ты вдруг вспылила, когда меня просто восхищает его умение ездить верхом.

– Ох, вот тебе и раз! Наша маленькая гусыня имела в виду кентавра, а назвала Лори циклопом! – вскричала, расхохотавшись, Джо.

– И незачем мне грубить, это просто «ляп линги»[39], как выражается мистер Дэвис, – ответствовала сердито Эми, желая прикончить Джо своей латынью. – Жаль, у меня нет хотя бы малой доли тех денег, что Лори тратит на свою лошадь, – добавила она как бы про себя, но все же надеясь, что сестры ее услышат.

– Почему же? – добродушно спросила Мег, тогда как Джо снова разразилась смехом, услышав «латынь» Эми.

– Ах, они мне ужасно нужны! Я в таком страшном долгу, а мой черед получать карманные деньги придет только через месяц.

– В долгу, Эми? Что ты этим хочешь сказать? – Вид у Мег был очень серьезный.

– Ну как же! Я задолжала по меньшей мере целую дюжину маринованных лаймов, а я, понимаешь, не могу заплатить за них, пока не получу денег, ведь маменька не разрешила мне брать в долг в магазине.

– Расскажи-ка мне поподробнее. Что, теперь в моде лаймы? Я в свое время накалывала кусочки резины, чтобы делать шарики. – Мег очень старалась сохранить серьезную мину. Вид у Эми был мрачный и очень важный.

– Ну как же! Видишь ли, девочки их всегда покупают, и если не купить, тебя сочтут жадюгой, так что хочешь не хочешь, а тебе тоже приходится их покупать. Просто теперь время такое, и все их посасывают, когда на уроках за партами сидят, а на переменах меняют их на карандаши, колечки из бус, на бумажных куколок или еще на что-то такое. Если какая-нибудь девочка дружит с другой, она может уделить ей немножко, а если сердится на нее, то съедает лайм у нее на глазах, даже и пососать лайминку не даст. Они меня угощают все по очереди, и я уже съела очень много, но так им ничего и не вернула. А ведь я обязана вернуть, потому что это долг чести, как ты понимаешь!

– Сколько же может понадобиться, чтобы расплатиться с девочками и восстановить твою честь… и твой кредит? – спросила Мег, доставая свой кошелек.

– Четверти доллара вполне хватит, и еще несколько центов останется – угостить тебя. Разве ты не любишь лаймы?

– Не очень. Можешь оставить мою долю себе. Вот тебе деньги. Потяни их подольше, ты ведь сама понимаешь – это не слишком много.

– Ой, спасибо тебе большое! Как должно быть приятно – всегда иметь карманные деньги! Устрою великий пир, ведь я не попробовала ни единого лайма за всю неделю! Мне было неловко брать у девочек угощение, раз я не могла дать ничего взамен, и я на самом деле очень страдаю, так мне хочется съесть хоть один лайм!

На следующий день Эми явилась в школу довольно поздно, но не удержалась от соблазна представить всем на обозрение влажный пакет из коричневой оберточной бумаги, прежде чем поместила его в самый дальний и укромный угол своей парты. В следующие несколько минут слух о том, что Эми Марч принесла двадцать четыре (один она успела съесть по дороге) восхитительных лайма и собирается угощать, распространился в ее ближайшем окружении, и любовное внимание к ней ее подруг поразительно возросло. Кэтти Браун тут же пригласила ее к себе на следующую вечеринку. Мэри Кингсли настояла на том, чтобы дать ей поносить свои часики – до перемены, а Дженни Сноу, сатирически настроенная юная леди, которая подло вышучивала Эми за ее безлаймовое состояние, немедленно зарыла топор войны и предложила поделиться решением нескольких ужасающих задачек. Однако Эми не забыла коварных выпадов мисс Сноу по поводу некоторых персон, чьи носы оказались недостаточно приплюснутыми, чтобы не чуять запаха чужих лаймов, а также некоторых зазнаек, чья гордость недостаточно велика, чтобы на эти лаймы не напрашиваться, так что все надежды «этой девицы Сноу» сразу же оказались повержены в прах уничтожающей телеграммой: «Незачем становиться вдруг такой вежливой, все равно ничего не получишь».

Случилось так, что в это утро школу посетило некое весьма выдающееся лицо, и это лицо похвалило прекрасно выполненные географические карты Эми. Такая честь, выпавшая на долю ее врагини, разожгла злобу в душе мисс Сноу и побудила мисс Марч принять вид молодого ученого павлина. Но – увы, увы! Не взбирайся высоко – падать будет далеко, и мстительная Сноу перевернула ситуацию в угодную ей сторону с катастрофическим успехом. Как только выдающийся гость высказал учителю – мистеру Дэвису – свои привычные, давно успевшие зачерстветь комплименты и с поклоном удалился, Дженни Сноу, под тем предлогом, что хочет задать важный вопрос, сообщила учителю, что в парте Эми Марч находятся маринованные лаймы.

Надо сказать, что мистер Дэвис давно объявил лаймы контрабандным товаром и торжественно поклялся публично положить контрабанде конец, а также подвергнуть наказанию линейкой того, кто нарушит закон. Сей многотерпеливый муж после длительной и бурной военной кампании преуспел в запрещении жевательной резинки, устроил большой костер из конфискованных романов и газет, подавил деятельность тайной почтовой конторы, запретил искажение природных черт лица, а также прозвища, и клички, и карикатуры и совершил все, что способен сделать один человек, чтобы держать в должном порядке полсотни бунтующих девчонок. Мальчишки – тоже великое испытание для человеческого терпения, тут нечего и говорить, но девчонки бесконечно несноснее, особенно для нервных джентльменов с тираническими наклонностями, к тому же обладающих талантом к учительству в еще меньшей степени, чем доктор Блимбер[40]. Мистер Дэвис имел невероятное количество всяческих знаний: он владел греческим и латынью, знал алгебру и множество разнообразных «-ологий», и по этой причине его считали прекрасным учителем, тогда как манере вести себя, моральным качествам учителя, его чувствам и личному примеру особой важности не придавалось. Момент для доноса оказался весьма неудачным для Эми, и Дженни это прекрасно понимала. По-видимому, в то утро кофе мистера Дэвиса был слишком крепким, ветер задувал восточный, что всегда сильно подстегивает невралгию, а ученицы мистера Дэвиса, по его мнению, недостаточно отдавали ему то должное, какого он – он это чувствовал – несомненно заслуживал. Воспользуемся не весьма элегантным, зато очень выразительным языком одной из школьниц. «Он был весь на нервах, как старая карга, злился и смотрел волком». Слово «лаймы» было для него точно горящий фитиль для пороха: желтое лицо учителя вспыхнуло, он постучал по столу так энергично, что Дженни с небывалой быстротой скачками бросилась на свое место.

– Прошу внимания, юные леди! Будьте любезны!

Вслед строгому приказанию мерное жужжание смолкло, и пятьдесят пар голубых, черных, серых и карих глаз послушно обратились на ужасающую физиономию мистера Дэвиса.

– Мисс Марч, подойдите к моему столу!

Эми, выполняя приказ, поднялась с места с видимым спокойствием, но с тайным страхом в душе, так как совесть ее отягощали запретные лаймы.

– Принесите сюда лаймы, находящиеся у вас в парте! – последовала неожиданная команда, остановившая Эми прежде, чем она успела выйти в проход меж партами.

– Все не бери! – тихо шепнула ей соседка, юная леди, обладавшая редким присутствием духа.

Эми поспешно вытряхнула из пакета с полдюжины лаймов, а остальные положила пред очами мистера Дэвиса, полагая, что ни один человек с человеческим сердцем не мог бы не смягчиться, как только его носа достигнет столь восхитительный аромат. К несчастью, мистер Дэвис терпеть не мог запаха этой модной маринованной гадости: отвращение еще более усилило его гнев.

– Это все?

– Н-не совсем, – заикаясь, произнесла Эми.

– Немедленно несите остальные!

Бросив полный отчаяния взгляд на своих подружек, Эми подчинилась приказу.

– Вы уверены, что больше ничего не осталось?

– Я никогда не лгу, сэр.

– Я это вижу. Теперь берите эти отвратительные штуки, по две в каждую руку, и выбрасывайте их в окно.

Послышался одновременный всеобщий вздох, а затем, когда последний проблеск надежды угас и вожделенное угощение было вырвано из девичьих уст, по классу пронесся словно небольшой порыв ветра. С пылающим от стыда и гнева лицом, Эми шесть мучительных раз ходила туда и обратно, и, когда очередная обреченная на гибель пара лаймов – ах, таких упругих и сочных! – выпадала из ее неохотно разжимавшихся рук, радостные клики с улицы усиливали отчаяние девочек в классе, так как утраченный ими пир вызывал теперь восторг у ирландских мальчишек, их давних заклятых врагов. Да уж, это – это было слишком! На непреклонного мистера Дэвиса обратились все взоры – сверкающие возмущением или молящие о помиловании, а одна страстная любительница лаймов даже расплакалась.

Когда Эми возвратилась из своего последнего путешествия к окну, мистер Дэвис издал зловещее «Хмм!» и произнес самым внушительным тоном:

– Юные леди, вы помните, чтó я говорил вам неделю тому назад. Я сожалею, что так случилось, но я никогда не допускаю, чтобы мои установления нарушались, и никогда сам не нарушаю своего слова. Мисс Марч, протяните руку!

Эми вздрогнула и убрала обе руки за спину, обратив к нему умоляющий взгляд, просивший о пощаде яснее слов, которых она не могла произнести. Она была вроде бы одной из любимиц «старика Дэвиса», как его, разумеется, успели прозвать, и, по моему личному мнению, он в этом случае мог бы нарушить свое слово, если бы возмущение некой неукротимой юной леди не нашло себе выхода в шиканье[41]. Это шиканье, каким бы слабым оно ни было, еще озлобило раздражительного джентльмена и решило судьбу преступницы.

– Вашу руку, мисс Марч, – таков был единственный ответ на ее немую мольбу, и слишком гордая, чтобы плакать или умолять вслух, Эми сжала зубы, вызывающе откинула назад голову и, не дрогнув, перенесла несколько обжигающих ударов по своей маленькой ладони. Их было не так уж много, они были не так уж болезненны, но вовсе не это имело для нее значение. Впервые в жизни ей были нанесены побои, и этот позор, в ее глазах, был столь же непереносим, как если бы учитель ударом сбил ее с ног.

– А теперь, мисс, вы постоите на помосте до перемены, – сказал мистер Дэвис, явно решивший, что должным образом доведет дело до конца, раз уж он его начал.

Это было ужасно. Было бы достаточно ужасно идти к своему месту, встречая жалостливые взгляды подруг и удовлетворенные ухмылки немногих врагинь, но стоять лицом ко всему классу с этим новым позорным наказанием показалось ей совершенно невозможным, и на секунду она почувствовала, что ей остается только упасть на пол тут же, на месте, и выплакать всю душу в слезах. Но горькое чувство несправедливости и мысль о Дженни Сноу помогли ей пережить и это, и, заняв позорное место, она остановила застывший взор на печной отдушине, поверх – как ей теперь казалось – целого моря лиц, и стояла так, неподвижная и до того бледная, что девочки с трудом могли продолжать занятия при этой трагической фигуре, стоявшей на возвышении перед ними.

Все последовавшие пятнадцать минут впечатлительная и гордая девочка испытывала мучительный стыд и боль, чего никогда так и не смогла забыть. Кому-то другому произошедшее с нею, вероятно, показалось бы смехотворным или вполне банальным эпизодом, однако для нее это стало тяжелым жизненным опытом, ибо все двенадцать лет ее жизни ею руководили исключительно с любовью, и такого рода удар никогда еще не бывал ей нанесен. Жжение в ладони и боль в душе были забыты при обжигающей мысли, что ей придется все рассказать дома: «Они будут так во мне разочарованы!»

Пятнадцать минут, казалось, тянулись целый час, но и они наконец кончились. Никогда еще возглас «Перемена!» не был для Эми таким желанным.

– Вы можете идти, мисс Марч, – сказал мистер Дэвис, и выглядел он при этом так, словно чувствовал себя довольно неловко.

Не скоро удалось ему забыть полный упрека взгляд, брошенный на него выходившей из класса Эми, которая, не сказав никому ни слова, прошла прямо в вестибюль, забрала свои вещи и покинула этот дом «навсегда», как она страстно объявила самой себе. Домой она явилась уже в весьма плачевном состоянии, а когда, несколько позже, прибыли старшие, немедленно была созвана «сходка протеста». Миссис Марч говорила не очень много, но выглядела обеспокоенной и утешала свою страдающую младшую дочку со всей нежностью, на какую была способна. Мег омыла оскорбленную ладошку слезами и глицерином. Бет чувствовала, что даже ее любимые котята не смогут пролить бальзам на раны, нанесенные таким горем. Джо гневно заявила, что мистер Дэвис должен быть незамедлительно арестован, а Ханна погрозила «злодею» кулаком и с такой силой толкла картофель к обеду, будто сам учитель оказался у нее под пестом.

Никто в школе не обратил внимания на то, что Эми сбежала с уроков, кроме ее соучениц, но остроглазые девицы приметили, что мистер Дэвис был вполне благожелателен весь тот день, хотя и необычайно нервничал. Незадолго до окончания занятий в классе появилась мрачнолицая Джо. Она решительно подошла к учительскому столу и вручила мистеру Дэвису письмо от своей матери, затем собрала все, что здесь принадлежало Эми, и удалилась, тщательно оттерев свои башмаки от уличной грязи о коврик у двери класса, словно отряхая прах этого места от ног своих.

– Да, ты можешь устроить себе небольшие каникулы, но я хочу, чтобы ты каждый день понемногу занималась с Бет, – сказала в тот вечер миссис Марч. – Я не одобряю телесных наказаний, особенно для девочек. Мне не нравится, как преподает мистер Дэвис, и я не думаю, что девочки, с которыми ты общаешься в классе, могут принести тебе какую-то пользу. Так что я попрошу совета у вашего отца, прежде чем посылать тебя в какую-то другую школу.

– Вот и хорошо! Мне только жаль, что все другие девочки не бросят эту дряхлую школу и не испортят ему все дело! Просто можно с ума сойти, как подумаешь про те чудесные лаймы! – с видом мученицы вздохнула Эми.

– А мне вовсе не жаль, что ты их потеряла, ведь ты нарушила правила и заслуживала какого-то наказания за непослушание, – последовал суровый ответ, сильно разочаровавший нашу юную леди, которая теперь не ожидала ничего, кроме сочувствия.

– Неужели вы хотите сказать, что довольны тем, как меня опозорили перед всем классом, маменька? – вскричала Эми.

– Нет, я бы выбрала не такой метод исправления провинности, – ответила миссис Марч, – однако я вовсе не уверена, что менее жесткий метод принес бы тебе больше пользы. Ты становишься довольно тщеславной, моя милая, и настала пора тебе приняться за исправление этого недостатка. У тебя множество небольших достоинств и талантов, но вовсе незачем ими хвастаться, ибо тщеславие наносит вред даже гениальной одаренности. Редко случается, чтобы истинный талант или высокая добродетель оставались долгое время незамеченными, но даже если такое случается, сознание, что ты ими обладаешь и хорошо их используешь, должно тебя удовлетворять, а самое большое очарование всякой силы – в скромности.

– Так оно и есть! – воскликнул Лори, игравший с Джо в шахматы в углу гостиной. – Я знавал одну девочку, у которой был поистине замечательный музыкальный талант, а она об этом не подозревала, не догадывалась даже, какие прелестные вещицы сочиняла, когда оставалась одна, и не поверила бы, если бы кто-нибудь сказал ей об этом.

– Как бы мне хотелось познакомиться с этой милой девочкой! Может быть, она помогла бы мне, я такая тупица! – сказала Бет, стоявшая рядом с ним и внимательно его слушавшая.

– Вы ее знаете, и она помогает вам гораздо лучше, чем мог бы кто-то другой, – ответил Лори, глядя на нее с такой лукавинкой в веселых черных глазах, что Бет вдруг мучительно покраснела и уткнулась лицом в диванную подушку, не в силах выдержать столь неожиданное для себя открытие.

Джо дала Лори обыграть себя в награду за похвалу ее ненаглядной Бет, которую после такого комплимента невозможно было уговорить сыграть им что-нибудь. Так что вместо нее постарался Лори: он играл и восхитительно пел – в этот вечер он был особенно оживлен, да и вообще, в доме Марчей он никогда не проявлял переменчивую или угрюмую сторону своего характера. Когда он ушел, Эми, которая оставалась задумчивой весь вечер, вдруг произнесла, словно занятая какой-то новой идеей:

– А что, Лори – способный и образованный мальчик?

– Да, он образован и воспитан, и очень талантлив. Он вырастет прекрасным человеком, если его не избалуют, – ответила миссис Марч.

– И он не тщеславен, правда? – спросила Эми.

– Нисколько. Вот почему он так обаятелен, вот почему он так нравится нам.

– Понятно. Это чудесно – иметь столько достоинств, быть таким элегантным, но не выставлять себя напоказ и не задирать нос, – задумчиво заключила Эми.

– Такие свойства всегда видны и чувствуются в человеке по его манере вести себя и разговаривать: если человек скромен, их нет необходимости демонстрировать, – объяснила миссис Марч.

– Не более, чем надевать все свои шляпки, и наряды, и ленты сразу, чтобы люди увидели, что они у тебя есть, – добавила Джо, и наставление завершилось всеобщим смехом.