Читать книгу Колыбель моя - Любовь Чернявская - Страница 15

Дорога петляла, уходя в поля. Справа и слева необъятные картофельные плантации – хорошая картошка уродилась в тот год. Августовское солнце нестерпимо жгло. А небо, прозрачное и ясное, издавало какой-то отдаленный зловещий гул.

Было это под Сталинградом, на берегу Волги, близ поселка Татьянка. Огромный бронированный грузовик с фашистскими крестами на боках резко затормозил, напугав девушек, собиравших картошку. Открылась дверца, показалась знакомая белокурая голова медсестры Тони. – Иечка!

Тоненькую девчушку словно ветром сорвало с места, и в следующую секунду она уже была в кузове машины. Грузовик рванул с места и скрылся в клубах пыли.

Броневик с крестами был трофейным. И послали его сюда, на подсобное хозяйство завода «Красный Октябрь» за овощами для рабочих. Уже бомбили Сталинград, уже было позади 23 августа. Иечке не давала покоя мысль о семье: в городе, в Северном поселке недалеко от завода, оставалась мать с тремя сестренками. Годовалый брат умер месяц назад, перед самым отъездом Иечки в подсобное хозяйство. Двойняшкам Вере и Зое было по десять лет, младшей Юле только четыре года. Они, конечно, ждали Иечку, но пробиться домой под бомбами было невозможно.

Девчатам уже выдали справки на эвакуацию. Поговаривали, что их переведут за Волгу и отправят в тыл. Иечка рвалась пусть под бомбы, но домой – матери одной не управиться с малышами. Вот только как добраться – дороги разбиты, кругом патрули. Берегом Волги тоже не получится – горит даже вода. Отблеск гигантского пламени был виден и здесь, за семьдесят километров от города.

И вдруг этот трофейный грузовик. Все свое богатство – деревянный чемодан с селедкой, которую выдавали девушкам в подсобном, Иечка прихватила с собой. Она верила: мама и сестры живы, и чемодан окажется весьма кстати. Последний год, с тех пор, как отец ушел на фронт, Иечка в свои шестнадцать лет стала основным кормилицем семьи.

То было раннее утро 28 августа 1942 года. Грузовик с крестами, подпрыгивая на ухабах, спешил к Сталинграду. Звуки войны все приближались. Но о самой войне Иечка еще не имела понятия. Правда, фашиста уже видела. Это был немецкий летчик, сумевший посадить на поле подбитый самолет. Обычный парень с круглыми от страха глазами. Но он летел бомбить дома и улицы Сталинграда. Зачем? Кто звал его?.. Да, он был враг. Может быть, такие, как он, уже разбомбили дом, в котором Иечку так ждали?

Мысли путались. Час пути в душном крытом грузовике показался ей бесконечностью. Разговаривать не хотелось. И, как часто бывает в критические моменты жизни, в памяти всплывали картины прошлого. Раннее детство в Ленинске. Усталые глаза отца, любившего дочку, – она была похожа на него. Потом арест отца по чьему-то заявлению, что он – сын купца. Правда, отца вскоре отпустили. Но Печке было непонятно, почему ее отец, незлобивый, мягкий человек, сын мелкого торговца или даже купца, только поэтому был арестован как преступник. В чем он или его отец были виноваты?

Вспомнилась голодная зима тридцать третьего года. Печке семь лет, сестренкам по три месяца. Уже проданы и проедены золотые обручальные кольца родителей, старинная мамина брошь. По соседству умирала от голода старая женщина. Кто-то сказал, что у нее есть икона в серебряном окладе. Мама пошла в город и обменяла ее на пшено. Это спасло и старую соседку, и Печку, и ее крошечных сестренок. Богородица спасла, говорили потом.

А еще вспомнила Печка, как любила гулять по весенней степи. Подкарауливала дудаков – огромных белых птиц, любовалась ими. А то, бывало, выскочит из норы хорек – Печка с визгом бежать! Приносила она домой в подоле платья шампиньоны с мест, известных ей одной.

Любила Печка с детства петь, да и было в кого – мама-то певунья, сколько старинных песен, романсов знала. Отец тоже играл на скрипке, мандолине. Иной раз пели родители дуэтом – заслушаешься. И в редкие моменты, когда дома никого не было, Печка устраивала концерты сама для себя. Как-то распелась – глядь в окно, а у дома люди стоят, слушают. Позже Печке подарили гитару, а уж играть она научилась сама, на слух.

Да, пожалуй, все приятное, теплое оставалось где-то в далеких воспоминаниях, в дошкольном ее детстве. Пз последней же предвоенной зимы ей помнились только бесконечные очереди за хлебом на морозе. Семья к тому времени перебралась в Сталинград, отец начал строить дом. Жили, как и многие, трудно. Семиклассница Печка с вечера занимала очередь за хлебом. Утром, когда эта очередь подходила, она заносила хлеб домой и успевала в школу. Однажды уснула на уроке истории. Учитель разбудил ее и не без ехидства поинтересовался:

– Может, расскажешь нам, что тебе приснилось?

Печка не растерялась:

– Да вот приснилось, что покупаю хлеб – и никакой очереди!

…Грузовик резко затормозил и остановился. Печка очнулась от воспоминаний, услышала:

– Эй, девчата, вылезай! До элеватора доехали, дальше добирайтесь сами.

Они с Тоней спрыгнули на землю, огляделись. Печку поразили не только сплошные развалины, сколько тишина и безлюдье. И вдруг где-то далеко послышался не то свист, не то вой. Он стремительно приближался, нарастал. Девушки бросились в разные стороны, упали на землю. Иечка еще не знала о звуковом эффекте неразорвавшейся бомбы, когда кажется, что она летит только на тебя, именно на тебя, и нет сил вынести этот пожирающий вой, и нет места, где бы ты мог укрыться от него. Раздался оглушительный взрыв, земля загудела и содрогнулась. Не помня себя, Иечка вскочила на ноги и побежала. Потом вспомнила о Тоне, остановилась, огляделась – ее нигде не было. Вновь бросилась бежать – не разбирая дороги, не узнавая улиц и домов, в отчаянье и шоке, падая при звуке летящих бомб. Бомбежка ненадолго стихла. Иечка была, видимо, где-то в центральной части города. У одного из разбитых домов отвалилась стена, и в комнате хорошо было видно чудом сохранившееся пианино. Это была ее мечта. Мечта, украденная войной.

Обессиленная, она уже не могла бежать, а еле брела. И все-таки к ночи успела добраться до дома. Как ни странно, поселок был еще цел. Мать не надеялась, что Иечка сможет прибежать домой сквозь непрекращающуюся бомбежку и пожары. Но дочка вот она, жива! Радости не было предела. А Иечка не могла даже радоваться – впервые за последний месяц она провалилась в сон, позабыв о войне.

Как и тысячи российских подростков, чей нежный возраст по времени совпал с безумными планами одного германского шизофреника, повзрослела Иечка очень рано. Для шестнадцатилетней девочки больше подошла бы школьная парта, чем горячий цех металлургического завода. Но, увы, выбора не было – судьба отвела ей роль старшей дочери в большой семье. Осенью сорок первого началась ее трудовая биография. В огромный цех «Красного Октября», где плавили сталь, Иечку приняли периметристкой – она должна была замерять температуру в плавильных печах. Ватник и валенки не спасали от холода – цех-то открытый, а за воротами мороз. Рабочая смена, как у всех, по двенадцать часов, то есть весь день либо всю ночь. От яркого пламени болели глаза, хотелось спать, а к концу смены она спотыкалась от усталости. Но бросить работу Иечка не могла: ведь только она приносила в дом зарплату и только ей давали рабочую, самую высокую – на восемьсот граммов – хлебную карточку.

Поздними вечерами встречал и провожал Иечку на работу соседский парень Михаил. Разве могла она тогда знать, что пройдут годы, десятилетия, а он всю оставшуюся жизнь будет рядом с нею. Михаил был из того самого поколения первых фронтовиков, которые ушли на передовую с выпускного вечера.

Однажды в ночную смену в полном бессилии Иечка присела, казалось, на минутку и задремала. Проснулась от озноба и боли – подняться не могла. Домой ее привезли на «скорой»: жестокая простуда и ревматизм уложили в постель на три месяца. Лишь по весне, в марте она стала подниматься, заново учиться ходить. Возвращаться в цех врачи не разрешили. Другое дело – в поле, в степь, на свежий воздух. Так и оказалась она в подсобном хозяйстве завода. Природный оптимизм, умение быстро находить подруг и друзей выручали Иечку во всех ситуациях. А порой – и прибавляли хлопот.

Директор хозяйства сразу приметил эту юную, но «дюже бедовую дивчину» со странным именем Иечка. Особенно после того, как она сагитировала всю молодежную компанию переправиться на плотах за Волгу печь картошку и как раз в тот вечер, когда намечалось комсомольское собрание. «Знаю, чье це дыо», – ругался директор. Но и работа горела у нее в руках. Так что тот же директор не мог не назвать ее в числе лучших, за что Иечка получила премию – талон на отрез крепдешина. Правда, получить его не удалось – помешали фашистские бомбы.

Война неумолимо приближалась к Сталинграду. Начались бомбежки. 23 августа все дома, улицы, дороги, парки, площади были практически уничтожены. Город превратился в груды тлеющих обломков, битого стекла, пепла. А жителям, все еще остававшимся в городе, никак не хотелось верить, что фашисты в любой момент могут появиться на пороге их дома. Эвакуироваться? В общем, никто этого не запрещал, и многие сталинградцы успели перебраться за Волгу. Но в то же время никто не способствовал больным, старым, многодетным – тем, кто не мог сделать этого самостоятельно. В конце же августа думать об эвакуации было поздно – Волга, ее переправы находились под постоянным прицельным огнем фашистской авиации.

Жители Северного поселка почти все оставались в городе. Иечка с матерью, как и все соседи, вырыли в огороде яму-блиндаж, накрыли ее бревнами, забросали землей – получилось что-то вроде бомбоубежища. При звуках воздушного налета весь поселок уходил под землю. Как-то перед очередной бомбежкой забежала к ним во двор женщина с сыном лет четырнадцати, попросилась укрыться в блиндаже – ее дом уже разбомбили. Идти им было некуда, и как-то так получилось, что стали эти чужие люди, тетя Маруся и Саша, Иечке и ее семье роднее родных, разделили с ними все тяготы последующих военных лет.

Сентябрь стоял теплый, летний. Ребятишки ходили добывать провизию, лазали по разбитым составам. С горы уже было видно немцев. 27 сентября они появились и в поселке. Утихла перестрелка, мать вылезла из блиндажа и увидела, что по их двору расхаживают немецкие солдаты. Кадка с солеными помидорами, стоявшая в сенях, была почти пуста. Видимо, не опасаясь перестрелки, солдаты закусывали свой шнапс трофейными соленьями. Иечка тогда еще не знала, что шнапс и соленые помидоры ставили вояк всех времен и народностей на общую политическую платформу. В щель блиндажа ей и сестрам было видно, как немец требует у матери продукты, называя «бутер» и «милк». Мать отвечала ему тоном, далеким от подобострастия, что доить ей некого, что из всей живности в доме только кот – она показала на пробегавшего мимо тощего котенка. Немец понял – осклабился, расхохотался. О чем он подумал в тот момент? Может быть, понял, что, разбив и раздавив город, он, захватчик, не смог заставить его жителей служить ему, видеть в нем господина.

Неподалеку от поселка в песчаном карьере били родники. Утром, взяв ведро, Иечка по привычке пошла за водой. Взбежала на горку и неожиданно наткнулась на автобус – грузили раненых немцев. Охранник с искаженным злобой лицом заорал на нее, схватился за автомат. Иечка не помнила, как повернулась, медленно пошла прочь. Она уже чувствовала спиной выстрел. Но фашист почему-то не выстрелил. Так же медленно добрела до дома и еще несколько часов не могла вымолвить ни слова. Господи, зачем эти нелюди пришли сюда, на ее землю? Что им надо от нее, от ее маленьких сестренок, что?

Фашисты велели жителям поселка убираться. В один день они превратились в беженцев. Иечка с матерью собрали девчат, дали каждой по узелку – на случай, если потеряется. Вместе с соседями, знакомыми потянулись по направлению к Федоровскому саду. Еще вчера и позавчера здесь шли бои. Обходили обгоревшие трупы, перешагивали через оторванные руки, ноги. Ночевали в степи. Через несколько дней дошли до Калача, переправились через Дон. В Нижнем Чиру фашисты устроили сортировочный лагерь, огородили его колючей проволокой. Молодых и здоровых – в одну сторону для отправки в Рейх, остальных – в другую. Мать покрыла Иечку платком, как казачку, до бровей, велела взять за руку четырехлетнюю Юлю, будто бы дочку. Помогло.

Так начался их путь под дулом автомата – путь длиною в год. Суровикино, Белая Калитва, станция Ахтырка Сумской области. Затем Котельва под Полтавой. Здесь несколько сотен оккупированных беженцев поселили в здании клуба. Прошел слух, что начальник сель-управы должен отправить в Германию по разнарядке шестьдесят молодых женщин и девушек. Своих, местных, посылать не хотелось. Да и зачем, если можно отправить каких-то пришлых сталинградцев? Иечка по всем статьям попадала в разряд дешевой рабочей силы для Германии. К счастью, и на этот раз помог случай, выручила ее другая сестра, Вера, неожиданно заболевшая тифом. Боясь распространения инфекции, чиновники оставили семью в покое. Но ненадолго.

Мать с тетей Марусей ездили на работу в соседний хутор, лущили кукурузу. Приносили домой кукурузные зерна, варили кашу. Иечка устроилась на работу на молокозавод – говорили, что оттуда не забирают в Германию. Появились новые подруги, друзья. Иечка уже хорошо говорила по-украински. Вечерами хохлушки пели задушевные песни, и она с удовольствием подпевала. С тех пор полюбила она украинские мелодии на всю жизнь.

Однажды воскресным утром появились в их доме чужие люди. Иечка испугалась, может, опять из сельуправы за ней? Оказалось, это сваты. Приметил приезжую певунью самый завидный жених Котель-вы – тракторист, сбежавший из армии. Услышала об этом Иечка – ну смеяться: милый, мне жених-то нужен, чтоб орденов во всю грудь! А у тебя что?

А из сельуправы действительно вскоре пришли. Соседи спрятали Иечку в подвале. Чиновник ругался, грозил, что всю семью отправит в лагерь. Что делать? Обидно быть отправленной в Германию, когда бои шли уже рядом, под Харьковом. В одно прекрасное утро загремела канонада поблизости. Немцы спешно грузились в машины, минировали мост. Вскоре начался бой. Село несколько раз переходило из рук в руки. И наконец, фашисты были выбиты из Котельвы. Но не все. Досужая и всезамечающая Иечка знала, что в одной хате прячется диверсионная группа – человек десять вооруженных немецких солдат. Тайком от матери разыскала она командира подразделения, освобождавшего Котельву, сообщила ему. Группу взяли, а смелая девушка получила благодарность от командования.

Наконец на улицах села воцарилась русская речь. Было лето сорок третьего. Шло активное наступление советских войск. До Победы было еще далеко. Но для Иечки она была уже несомненна, она была у нее в душе. Иечка ликовала – пусть впереди еще голод, трудности, пусть надо восстанавливать разбитый Сталинград. Главное то, что туда можно вернуться, что впереди мирная счастливая жизнь. И пусть она всегда будет такой!

…Миновали годы, десятилетия. Недавно на встрече ветеранов один пожилой усатый хохол затянул свою любимую «Нш яка мкячна». Неожиданно песню подхватила седовласая женщина с озорными молодыми глазами. Получился замечательный дуэт, им аплодировали, просили еще спеть.

– Так мы с вами земляки? – спросил хохол.

– Нет, я сталинградка.

– А откуда же знаете украинские песни?

– Да так, приходилось бывать…