Читать книгу Рак лечится Любовью - Любовь Карабут - Страница 18

Дома было тихо и пусто.

Сумку с непригодившимися вещами оставила в прихожей, прошла в детскую, оттуда – в спальню, потом – в кухню и опять по кругу. Сколько таких кругов намотала за час – не знаю.

Зато теперь я очень хорошо знаю, как чувствует себя загнанный в угол зверь. Изо всех своих звериных сил он мечется в поисках выхода, тычет носом в щели между прутьями клетки в надежде найти выход, а значит, найти спасение.

С воли до него доносится уйма звуков, запахов, он видит людей, он видит свет и сбивает в кровь лапы, царапаясь к нему. Только клетка, в которую он угодил, не отпускает его. В ней нет выхода. Вернее, он есть, только эту скрытую от зверя дверцу может открыть тот, кто знает, где она находится.

А зверь этого не знает, поэтому и бегает затравленно по периметру клетки, умоляющим взором призывает к милосердию глазеющих на него зевак.

И хорошо, если зеваки только смотрят и бессердечно насмехаются над страданиями беззащитного животного. Всегда находится тот, кто желая ещё больше повеселиться и почувствовать свою силу, засунув в клетку палку, начинает бить ею затравленное создание.

Отбиваясь из последних сил, зверь рычит и скалит зубы, а мучитель торжественно хохочет во всё горло… И когда травля заканчивается, а мучители расходятся, обессиленное животное может отдохнуть от всего этого ужаса с тем, чтобы завтра повторить всё сначала. И когда он понимает, что все его попытки абсолютно бесполезны, он просто ложится и умирает. И тогда его душа получает свободу от всех страданий и уходит в лучший из миров…

– Эврика! – закричала я. – Так вот же он, выход! Если тело не получается вылечить, из него можно уйти. И для меня закончится весь этот ужас: мытарства по больницам и врачам, закончится боль и переживания, закончатся в конец испорченные отношения с мужем.

– А как же твои девчонки? – полюбопытствовал критик. – Как им без тебя придётся, ты о них подумала?

– Подумала, – зло ответила я. – Уверена, что без такой мамы им будет только лучше. Что они видят? Вечно охающую, стонущую мамку. А им хочется играть, бегать, веселиться вместе со мной. А я не могу, потому что всё болит. И это выводит меня из равновесия, я раздражаюсь и нервничаю, повышаю голос. Конечно, раздражаюсь на себя, на своё бессилие и беспомощность, а достается им. Зачем им такая мать? Отец справится, до ума доведёт. Ну а если что… интернат у нас под боком. Сама там работала, видела: обувают, одевают, кормят, учат.

– А кто им там любовь даст? По душам поговорит?

– Хватит мне на жалость давить! – вспылила я. – А я им что, любви много даю? Сил едва хватает на обычные дела. Всё! Я решила, так что заткнись и молчи! – в злости отчаяния огрызнулась я.

– А твоя мама переживёт ли твою смерть? – несмотря на мои угрозы, спросил голос. – Она же от горя с ума сойдет…

– Не сойдёт, – жестко ответила я. – У мамы ещё Толик есть, мой старший брат, он её утешит.

Внутри повисла короткая пауза.

– Извини, а как ты решила это сделать? Ну, я имею ввиду, свести счёты с жизнью? – робко поинтересовался голос.

– Сыграть в ящик, заказать музыку и белые тапки, надеть деревянный макинтош, кони двинуть, – продолжила я, грустно улыбаясь. – Да ещё сама не знаю. Надо подумать…

Умаявшись в беге по клетке квартиры, прилегла на диван. Взгляд скользнул по обшарпанным обоям и ободранному во многих местах потолку…

И мгновенно в моей голове возник совершенно чёткий план дальнейшего развития событий.

– Если уходить, то так, чтоб не было мучительно больно… – перефразировала я известного писателя. – Чтоб моя совесть была чиста, а душа спокойна на том свете, нужно как следует подготовиться. Во-первых, надо сделать ремонт. Лет на пять его хватит. И мои девочки будут жить в чистой квартирке.

Во-вторых, надо навязать-нашить им обновки. При нашей системе всеобщего дефицита лучше и придумать сложно. И так мои девчушки самые красивые во всём садике: модничают в самодельных юбчонках и платьицах.

И наконец, в-третьих – тщательно продумать сам уход. Всё должно быть так, словно моя смерть – несчастный случай. И чтоб никого не винили. И чтоб красиво было. А то посмотришь на утопленников – синие, отёкшие, словно надутые резиновые куклы, с распухшими до неузнаваемости, лицами. А повесившиеся и того краше – язык вывален, глаза выпучены, а внизу, под трупиком – лужа мочи и кучка кала в трусах. Нет уж, умирать, так красиво. Чтоб я лежала в гробу, а мною все собравшиеся любовались и утирая слёзы, шептали:

– Лежит, как живая! Просто красавица! И молодая такая! Ей бы жить да жить! Ах, как жалко…

И кто его знает, может и я услышу эти слова и тихонько за себя порадуюсь…

А сейчас я лежала ещё живая и тоже тихонько радовалась. Радовалась тому, что нашла выход из этой затянувшейся тупиковой ситуации, радовалась намеченному плану, и больше всего радовалась тому покою, который воцарил в моей измученной страхами, сомнениями и тревогами, душе.

– Уж лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас, – резюмировал один из моих голосов-умников.