Читать книгу Зелёные холодные уральские помидоры. Рассказы - Макс Бодягин - Страница 5

Вообще, в детстве я был довольно-таки трусоватым парнем. Точнее, не трусоватым, а несмелым. Не было у меня того куража, который считался приличным любому правильному пацану. С другой стороны, «правильным пацаном» я вовсе не был. Синяя сторона Силы казалась мне не менее отвратительной, чем красная. Но один смелый поступок я случайно совершил.

Стоял чорный-пречорный ноябрь. Такое специальное время, когда снега ещё нет, а темнеет уже чуть ли не в пять часов. И слякоть кругом, как нефтяная лужа. И влажный холод ползёт за воротник. Иду я из школы, с какой-то ебанутой репетиции к Дню Кого-то Великого, перед кем мы, советские школьники, перманетно находимся в долгу такой степени неоплатности, что даже жить не хочется. Лет мне, наверное, двенадцать-тринадцать. И под мышкой у меня зажата гитара. Медово-жёлтая.

«Слышь, малолетка, пиздуй сюда нах». Совершенно стандартная фраза, тон которой по замыслу говорящего должен незамедлительно привести кишечник школьника в состояние полной готовности к моментальному опорожнению. А вот следующую фразу «Это… Ты чья лошадь?» надо бы перевести.

Тогда «старшаку» считалось впадлу самостоятельно передвигаться по нашему околотку. Нужно было на ком-то ездить. А поскольку окрестности Челябинска не изобиловали мустангами и прочими лошадьми Пржевальского, наиболее доступным средством передвижения был попавшийся на дороге младший школьник. Если младшему школьнику везло, то всадник ему попадался добрый. Например, известный юный бандит Краб считался хорошим всадником. Сильно не бил, ездил редко. А вот наглухо ебанутый Волдым справедливо пользовался славой чумы египетской. Пиздошил до полусмерти и заезживал до полной потери школьных сил.

Впрочем, обо всём этом я знал, в основном, понаслышке, поскольку гулять мне в тот период было особо некогда. Да и дома у меня были такие проблемы, что любой взрослый бы ебанулся безвозвратно. Короче, я честно ответил, что хозяина у меня нету. И подумал, что без пиздюлей не обойдётся. А ещё и на мобилизацию не ходил, что вообще в линейке мальчиковых грехов слыло поступком, тянущим на адскую кару. Что такое мобилизация? Ну это когда надо по объяве придти на футбольное поле со своим колом, в фуфайке вместо бронежилета, чтобы в составе банды себе подобных, числом, допустим, в полсотни сабель, идти умирать за правое дело в соседний околоток.

Я уже подумывал, как бы мне гитару сберечь. Но тут Бармалей сказал: «Слышь, дай-ка поиграть». Я посмотрел на бармалеевы пальцы. Они были созданы для многого. Они отлично сгодились бы для разгибания подков, например, или хорошо бы подошли для помешивания стали в сталеварном ковше (забыл, как он называется). Но мысль о том, что сейчас эти заскорузлые хваталки будут хватать гриф моей гитары, выжгла мне остатки здравого смысла. И я почему-то сказал:

– Не-а, не дам. Зачем она тебе?

Моя любимая чешская «Кремона». Старая, сухая, еще с круглой пяткой грифа. Таких уже давным-давно не делают. Мне её отец купил за какие-то несусветные деньги, рублей за двестипиисят. Полгода откладывал деньги на эту покупку. На ней стояли струны, сделанные вручную (!) одним известным в ту пору мастером из Магнитки. И после этого я должен отдать её в куцые лапы человека, отзывающегося на погоняло Бармалей? Да ебануться.

Бармалей сгреб меня за ворот. По спине поползла противная холодная струйка. Я быстро сказал:

– Ты всё равно играть не умеешь.

На удивление, Кучер в этот момент заржал и сказал:

– Это правильно, Бармалей, ты на грабли-то свои глянь. Куда тебе, слону мохнатому, играть? Ты «звёздочку» полчаса из пальцев складываешь. Слышь, пацан, а ты баррэ знаешь?

Я удивился такому обширному знанию музыкальных терминов, но честно ответил, что знаю. Бармалей отпустил ворот моей куртки. Кучер протянул мне бутыль портвейну. Помятуя о неприятной судьбе Диабета (которому всю недолгую жизнь приходилось – не очень успешно – доказывать, что никто-никто не ебал его гурьбой в подвале соседней хрущобы и что он просто так «посидел там со старшими ребятами») я вежливо отклонил предложение. Сославшись на молодость.

– А мы бухаем, – сказал Краб.

– И нам петь хочется, – кивнул Кучер.

– А ты, сучара мелкая, нам гитару не даёшь, – неодобрительно подытожил Бармалей.

– А вы пойте, – сказал я, старательно игнорируя мелкое подёргивание во всём тельце. – Я сыграю.

– Пиздишь?! – удивились хором взрослые пацаны.

И запели очень сложную и мелодически замысловатую песню «Нинка как картинка с фраером гребёт». Но я сдюжил. Хуле, это ж не «Аллегро» Джулиани перед комиссией играть, пыжась и потея. Потом последовала песня «бла-бла-бла зачат за три рубля на чердаке, когда на всех резины не хватало, и я родился в злобе и тоске». Что-то типа того. Но я и это вынес. И даже успел вхуярить в смелый авторский замысел некое подобие импровизации. А уж когда я расхрабрился взять ля-минорный септаккорд, восторг трибун приобрёл шквальный характер.

Я вернулся домой ближе к полуночи, в сопровождении этих пасмурных парней, страшных как Волан де Морт. Они довели меня до подъезда, сопроводив правильными наставлениями, типа: если спросят «чья ты лошадь?», смело отсылай, скажи, что Кучер впрягается. А если будут на мобилизацию звать, тоже отсылай, говори, что ты ебанутый и тебе нельзя. Нехуй тебе там делать.

Получив от отца заслуженных пиздюлей за позднее возвращение, я лёг спать. Счастливым как никогда до этого. Ведь это было моё первое публичное выступление. Первое в жизни.