Читать книгу Зелёные холодные уральские помидоры. Рассказы - Макс Бодягин - Страница 6

Желтая акварельная струя ударила в растрескавшийся фаянс писсуара, подняв ленивую весеннюю муху. Она с трудом увернулась от брызг и тяжело, как шаттл, поднялась вверх. Полукруглые своды потолка напоминали изображение Грановитой палаты в старом учебнике истории. Стас улыбался и курил, находясь в состоянии медитативного умиротворения. Огромный пустой туалет ДК гулко вторил нашим голосам. Только что мы посмотрели «Легенду о Нараяме» Сёхэя Имамуры. Утренний сеанс.

– Ты уверен, что на последнюю лекцию не пойдешь? – спросил я.

– Слушать излияния беспалого мудака Блажеса? – спросил Стас у писсуара и шумно затянулся дымом. Мы вместе учились на филфаке. Блажес был нашим деканом и читал древнерусскую литературу. У него не хватало каких-то пальцев. Нас со Стасом он почему-то не любил. – Во второй раз? Увольте… Он меня из университета уже выгонял. И тебя выгнать собирается.

– Он каждую сессию собирается. Это традиция.

– Когда-нибудь выгонит.

– Может.

– Ну ладно я – мне по фигу, у меня зрение минус восемь, и больная печень. «Белый билет». А вот ты как от армии откосишься? – спросил Стас через толстенные стекла очков.

– Не знаю. Выгонит – подумаю. Может, и послужу.

– Надо писать, а не заниматься ерундой, мой дорогой. Наше дело – писать. Учиться писать и писать.

– Я не могу писать, я только говорить могу. И рок-н-ролл петь. Причем довольно плохо.

– Нормально ты поешь. Для провинциальной команды нормально. А играешь очень даже хорошо. Мало кто так играет. А фламенко вообще никто из рок-н-рольщиков больше не сыграет.

– Да, играю я лучше, чем пою, – нескромно заметил я.

– Ты можешь взять себе вокалиста, и заниматься только гитарой.

Я застегнул зиппер и достал из сумки «бомбу» с портвейном «777». Три топора. Завтрашнее похмелье – уже сегодня. Гениальный рекламный слоган для такого пойла. Не помню, кто его придумал. Жаль, что не я. Стас заинтересованно посмотрел на «бомбу». Я поднес бутылку к свету. Темная густая жидкость, еще более затененная зеленью стекла, лениво плескалась как пойманная в плен чернильная бомба осьминога. Свихнувшийся и непредсказуемый джинн без хозяина. Сон разума. Близкие чудовища.

– А я буду писать, – упрямо сказал Стас.

– Ты же знаешь мою позицию, – сказал я.

– Не писать до тридцати? Перестань. До тридцати мы можем и не дожить.

– Осталось всего двенадцать лет.

– Не. Столько нам не протянуть, – сказал Стас, сделав большой глоток из горлышка. Кадык крупно шевельнулся под темной кожей. – Я столько жить не собираюсь.

– Тебе хорошо – ты пишешь легко. А я пишу мучительно и очень мало. Катастрофически мало. У меня готовых текстов почти нет. Одно сырье, – сказал я, глядя в узкую зеленую вагину бутылочного горлышка.

– Артюр Рембо написал все свои стихи в девятнадцать лет, – сказал Стас, снова закуривая.

– Значит, у меня есть еще год в запасе. К тому же, я не любитель стихов. Я больше люблю хорошую прозу, – сказал я и набрал полный рот сладкой дряни. Слишком сладкой.

– Не пиши стихов, – Стас прогнал растопыренными пальцами дым, как будто отгонял от себя призрак плохой поэзии. – Пиши хорошую прозу.

– Хорошая проза должна содержать в себе нечто… Какой-то опыт должна аккумулировать. Там жизнь должна быть. Основание.

– У тебя есть основание. Как говорил по-моему… Умберто Эко… что-то типа «желание рассказывать – это уже достаточное основание для того, чтобы написать роман».

– Нет. Чтобы что-то путное родить, надо сначала зачать от путного семени. Пройти что-то, прожить.

– Это вы Хемингуэя начитались, мой дорогой. Или, скорее, о нем.

– Ну и что? Я всего начитался. Всего. И привет Холдену Колфилду, – сказал я, целясь в стаськину всепоглощающую любовь к Сэлинджеру, и сделал еще глоток. – Ругать любовь к Хемингуэю только на основании того, что какие-то мудаки измазали его в слюнях еще в шестидесятые годы – просто снобизм. Я люблю его не потому, что кто-то его уже до меня любил, и расточил все нужные дырочки. Я его люблю просто так. Безо всякой логики. Ты же слушаешь «The Doors»? Хотя Моррисона уже лет двадцать хавают парижские кладбищенские черви. Ты слушаешь его не потому, что его в молодые годы слушал Гребенщиков, а потому, что тебе нравится. Потому что это соответствует твоему опыту и твоему восприятию мира. Или ты думаешь, что соответствует.

– Дай еще хлебнуть, – недовольно сказал Стас, протягивая руку к «бомбе».

– Да и о чем я буду писать сейчас? Литература должна иметь сюжет. Ну если не обязательно, то хотя бы желательно его иметь. А я не знаю о чем писать.

– Пиши о нас, – сказал Стас, сморщившись после очередного трудного глотка.

– О нас?

– Да, о нас. Обо мне, о тебе, о Шурке. Мы отличные герои. О Кенгуре пиши. Он тоже супергерой. Нас окружают супергерои. Просто паноптикум. Я вообще самый лучший герой, – Стас стянул через голову затасканный свитер и содрал рубаху. – Смотри какое у меня тело. Отличное тело!

Стас придирчиво оглядел себя, изящно держа дымящийся окурок на отлёте. Потом он снял джинсы и трусы, оставшись в одних ботинках. Джинсы кучей гнездились вокруг его затасканных говнодавов.

– Смотри, – сказал он.

– Смотрю, – засмеялся я, глотнув из бутыли.

– Нет, я серьезно. У меня отличная оливковая кожа.

– Это после гепатита, – хохот начинал меня буквально душить.

– Ну и что? Подумаешь, гепатит! Главное – какой отличный цвет! У меня есть мышцы, – он сделал несколько напряженных движений, безуспешно стараясь походить на культуриста. – У меня прекрасные античные ноги, конечно они не такие волосатые, как обычно у мужиков, но форма прекрасная. Одни икры чего стоят. А мой хуй?! Замечательный хуй! – Стас помял в руках свой член, как глиняную заготовку для горшка. – Не очень толстый, но зато довольно длинный! И очень многим он нравится!

В дверях послышался неловкий шорох. Мы обернулись и увидели мужчину лет сорока пяти, который с обалдевшим лицом смотрел на голого Стаську, отчаянно рекламирующего свои мужские достоинства. И тут мне стало смешно уже до состояния полного пиздеца.

– Заходите-заходите, – ничуть не смущаясь, сказал Стас. – Вы поссать или посмотреть?

– Поссать, – как зомби сказал мужчина.

– Ну так ссыте!

Мужчина нервно оглядываясь на нас, пошел к кабинке.

– Да, я – пидор! – громко соврал Стас. – И не надо так смотреть.

Мужчина быстро добежал до кабинки и шумно захлопнул за собой дверь, забрякав шпингалетом. Совсем стыд потеряли, донёсся оттуда горячий шепот. Стас натянул узкие джинсы, бесстыдно-узорчатую рубашку и свитер.

– Я даже стих придумал, – сказал он явно в сторону запертой кабинки. – Вот послушай: «Стас – пидорас!». Каково?

– Круто, – честно ответил я. – Про это я, пожалуй, напишу.