Читать книгу Голоса возрожденных - Макс Маслов - Страница 11

Закатное солнце окрасило Пе́стов град цветом бронзы, поросшей многочисленными тенями. Защитная стена высотой в шестнадцать ярдов бросала зловещую тень на все ближайшее окружение. Под ней утопали в тени юртовидные казармы, родильные пещеры, полнящиеся криками зирда́нских выродков, оружейные, кузни и часть обширных пыточных, располагающихся друг за другом до глубокой пещеры Би́рст. Только четыре смотровые башни, возвышающиеся над стеной, словно великаны провожали краснобокое солнце. Паучий лес Кро́бо замер перед наступлением ночи, которая предрекала многим его обитателям опасность погибели в объятиях стайных арахнидов. Самки ту́ру больше не завывали в звучных призывах расторопных самцов. Они, усевшись на гигантских ветвях, копошились в загривках друг друга, выискивая сочных и аппетитных клещей. Чуть вдали желтоперые птички, сбившись в стайки, облюбовали ветви мертвого дерева, где легким постукиванием клюва по коре выманивали на поверхность пузатых термитов. Все встречали этот вечер по-своему, а на небе, в ясных контурах, белели Сестринские Луны, зависнув над всем сущим сторонними наблюдателями.

Зи́рданец Би́лту, бродя по Пе́стовому граду, всматривался в лица подрастающих юнцов, бегающих то тут то там. Наверняка среди них были и его дети, зачатые с блудницами Сици́ла до встречи с Сависти́н. Любимым местом юных исследователей были родильные пещеры, где любопытные детские глаза пялились на обнаженных зи́рданок, рожающих своих ублюдков прямо на каменной глади под ногами заботливых сестер. Такое наблюдение должно было быть скрытым от взрослых, и потому зачастую разоблачение наблюдателей наказывалось строго, но справедливо. Их били хлесткими прутами прямо перед башнями, на обозрение всем. И сейчас он видел, как их наказывают, а они покорно принимают кару.

Взгляд Пе́стого сына заскучал и обозрел душные кузни. Кузнецы, рослые и полуобнаженные, ударами молотов ковали острые мечи, накаляя докрасна пластины железа в жарких топках. От удара по наковальням отлетали дымные искры, а от встречи раскаленного железа с водой струился густой пар.

«Кто-то должен знать о Пести́рии, – думал Би́лту. – И хотелось бы, чтобы этот кто-то не был верной рукой великого зи́рда».

Он искоса смотрел на слуг Пе́ста, сидящих на каменных пригорках, зарисовывающих в этот закатный вечер угольными стержнями на пергаменте хозяйственные части многоликого града. Среди них были кэру́ны, аски́йцы и гатуи́лцы.

– «Гатуи́лцы, – подметил он. – На недавно захваченной «Фендо́ре» было около пятидесяти представителей этого народа. Половина из них пала от рук варваров «Чармэ́ллы», другая была доставлена в Пе́стов град, заняв просторы пытальных залов. И только один из них, именуемый Ли́бусом, попал прямиком в Пести́рий, под взор великого зи́рда».

Сейчас молодой урпи́ец Ли́бус вместе с остатками своей команды находился в одной из душных пытален, и Би́лту полагал, что он может пролить свет на местонахождение тронного зала. Но побеседовать с ним по душам было проблематично. Пе́стовы служки вострили свои уши даже там, где Би́лту их не наблюдал. Любое подозрение в том, что задумал зи́рданец, могло привести его к смерти через обвинения в предательстве. Ведь всякий подданный владыки знал, что искать тронный зал – значит призывать свою смерть. Никто и не призывал, никто, кроме Би́лту.

«Если я схвачу прислужника зверя и выбью из его головы этот маршрут, – думал он, – то будет ли у меня время добраться до Пести́рия? Это обрушит на мою голову сотни стрел прямо со смотровых башен. Плохая идея».

Служки Пе́ста обратили внимание на его любопытный взор, и один из них из народности кэру́нов, именуемый Фи́флом, громко вопросил:

– Чем озадачен великий Би́лту? – посмотрел он пристально на него. – У вас есть послание вашему правителю?

Встав с каменного пригорка, Фи́фл приблизился к зи́рданцу и продолжил:

– Я бы не стал его сейчас злить расспросами о Сависти́н.

– Я… – помотал головой Би́лту.

– Не нужно скрывать свою тягу, никто не верит, что вы ее позабыли, – перебил слуга. – Она – может быть, но не вы.

Зи́рданец вел себя неестественно, и это бросалось в глаза. Чего только стоило то, что он предложил кэру́ну прогуляться прямиком до пытальни, разжившись подозрениями окружающих сородичей. Впрочем, раб не отказался.

– Почему же не стоит расспрашивать о Сависти́н? – спросил его Би́лту.

– Ну вы же сын своего отца, вы должны быть мудрей, – посмел пристыдить его Фи́фл. – Пе́ст не получил своих рабов с Са́лкса и рвет и мечет, а как кричит на белокурую пленницу, как бьет ее… Вам такое не нужно знать.

По телу зирда́нца пронеслась дрожь.

«Пе́ст бьет ее», – представил он. И сердце налилось еще большей ненавистью.

Наверняка Фи́фл издевался над ним, будто вскользь упомянув такое. Кузни остались позади, мелькнули родильные пещеры, из которых доносились стоны рожающих зи́рданок.

– Я знаю, о чем вы помышляете, – продолжал Фи́фл. – Вы хотите найти Пе́стирий, не так ли?

Би́лту посмотрел на него пронзительным взглядом, в котором зудела мысль расправиться с глупцом.

– Не говори глупости, пес, – сказал он. – Любой заикнувшийся о Пе́стирии будет объявлен предателем и умрет на дне хищного Би́рста.

– Это правда, – подметил Фи́фл. – На то мы и сидим часами, вслушиваясь повсюду в настроения Пе́стовых подданных.

– Похоже, в ваших руках власти не меньше, чем у великого правителя, – добавил зи́рданец.

Фи́фл широко улыбнулся, ответив собеседнику со свойственной кэру́нской речи мягкостью:

– Вы в чем-то правы, но такие россказни с губ приближенных рабов могут быть смертельно опасны. Мы повинуемся зи́рду, мы его уши, и не более. Разве, обладая такой властью, я сидел бы на каменном пригорке, рисуя кузню Питрэлля? Нет. А значит, будем считать, что вам это кажется.

– Я пригласил тебя пройтись с одной целью, – сказал Би́лту, поглядывая по сторонам.

Фи́фл, натянув на голову черный капюшон своей мантии, забегал вокруг глазками.

– Осторожно, – тихонько предупредил он зирда́нца.

– В моих словах нет ничего, что могло бы сойти за предательство, – успокоил его Би́лту. – Я хочу узнать, не подвергалась ли Сависти́н пыткам.

– А, вы об этом, – выдохнул прислужник. – Если вы хотите знать, рассказала ли она вашему отцу о вас, то нет. Она достаточно стойко переносит все издевательства, хоть и частенько проклинает вас. Но если, по правде, великий Би́лту, вы были с ней заодно…

Зи́рданец остановился, обозрев каменную постройку пытальни. Для него она была обычным продолговатым строением, напоминающим широкий амбар, для Фи́фла же чем-то несколько большим.

– Тебе известно, что Сависти́н, придумав свой абсурдный план, покинула меня, – ответил он. – Разве вы не нашли ее любовника, спланировавшего бегство с короной на Сэ́йланж?

– Хм, – задумался Фи́фл. – Разве не вы были тем любовником?

– Ты дотошно пытаешься изобличить меня в том, что я не совершал, – сказал Би́лту. – Я ничего не знал: ни о высадке на Са́лкс, ни о бегстве на Сэ́йланж, ни тем более о золотой короне.

– Предполагаю, что вы лжете, – обвинил его раб. – Не боитесь, что по́рвулы «Га́рпинэи» или же урпи́йцы предоставят в скором будущем информацию, губительную для вас?

– А ты не боишься сдохнуть прямо здесь и прямо сейчас? – пригрозил ему Би́лту.

– Как же можно такого бояться, – рассмеялся Фи́фл. – Я раб, я уже все одно что мертв.

– Тебе пора на каменный пригорок, – пренебрежительно произнес Би́лту, – малевать свои рисунки. Не задерживайся, пес.

Лицо Фи́фла, казалось, почернело от сказанного, но противиться велению Пе́стого сына он не мог. Би́лту проводил его хищным взглядом до первой кузницы и вошел в душную пытальню.

Всем своим видом пытальня напоминала темное подземелье, уставленное каменными плитами, напоминающими широкие алтари, к которым по рукам и ногам крепко-накрепко привязывали полуобнаженных пленников. В углублениях монолитных стен располагались кристаллы сияющей я́шры, что напрасно пыталась осветить собой вездесущий полумрак. Окровавленные оковы тут и там говорили о том, насколько часто зирда́нцы пользовались ими, в основном чтобы сломить последний оплот воли порабощенных. Когда-то и Фи́фл прошел через это, прежде чем стать послушным рабом. А до него молодой парень по имени Армахи́л, впрочем, их кровь давно уже смылась потоками иных слез и слюней.

Стены насчитывали не одно орудие для пыток, изобретенное умелыми кузнецами на потеху великого зи́рда. Наиболее часто применяемым было приспособление для отсечения конечностей с двумя острыми секирами, маятниками, проходящими свой путь, над телами стольких бедолаг, что и не сосчитать, опускаясь все ниже и ниже. Вторым приспособлением, вызывающим восторг у самой Альфе́нты, была громоздкая костедробилка в виде двух каменных валов, затягивающих невольников в свой тесный плен. Особенно она любила хруст костей и тканей, рвущихся под усердным натиском тверди. А еще ее сердце грели душераздирающие крики, что ввиду ее варварского происхождения считалось нормальным увлечением. Би́лту нравилась пытка ящиком с паразитами – червями Пулту из топкого болота Фэлиш, которые могли за считанные часы обглодать пленника до костей. Но для гатуи́лцев и их предводителя Ли́буса были применимы пока лишь пытки раскаленным железом.

Главный вопрос, волновавший зи́рда Пе́ста, зудел пульсирующей мыслью: куда делась иноземная девка с рабыней, именуемой У́ргуской Фендо́рой. Туманы Рэ́хо скрыли их шлюпку из вида, а когда наступил рассвет, воины «Чармэ́ллы», тупоголовые истуканы, не обнаружили никаких следов. Неподалеку от места нападения на кхалкхи́́ простирался недоступный для варваров Ка́тис, но доплыть на шлюпке до бухты торговцев и для Би́лту казалось проблематичным. Он припомнил смерть в таких же водах дочери королевы – Калин, когда они бежали с Са́лкса всего на двух парусах мелкого речного суденышка. Если уж оно не смогло противостоять натиску голодных сущностей глубины, то что говорить о какой-то шлюпке. Помимо Ка́тиса, пристанищем беглянок мог стать скалистый Рэ́хо, что виделось полным безумием, ведь на территорию поработителей за столько лет рабства осознанно не ступала ни одна нога. И если беглянки были еще живы, то где нашли временный приют?..

Ввиду того, что из рук зи́рда выскользнула целая тысяча молодых рабов, он слепо надеялся хотя бы на трофей ами́йских охотников – голову изумрудного Гива́ла, что те обещали отдать за ту самую иноземку. Смешная ситуация вырисовывалась перед глазами Би́лту, который видел прибежищем беглянок ами́йский Ка́тис.

– «Наверняка им все же удалось, – подумал он. – Некогда великий Пе́ст выставил себя перед всеми полным посмешищем. Не пройдет и месяца как хмельные барды будут напевать о нем острые песенки».

Его взор обозрел десяток каменных плит и тела гатуи́лских пленников, прикованных к ним, а уж потом пал на алтарь юного Ли́буса и Альфе́нту возле его изголовья.

Воительница проявляла живой интерес к молодому урпи́йцу, мышцы которого на обнаженном торсе были покрыты каплями крупного пота. Изредка его обливали ледяной водой, отчего ноги парня сводило в мучительных судорогах.

Когда Би́лту вышел из темноты, Альфе́нта оторвала от красавчика свой порочный взгляд, уставившись на зирда́нца.

– И ты здесь? – озадаченно произнесла она. – Пришел посмотреть, с какой молодой плотью мы имеем дело?

Би́лту, нависнув над бессознательным Ли́бусом, изучил его прекрасное юное лицо и еле заметный зигзагообразный шрам на левой щеке. Ему было абсолютно непонятным то, как такому миловидному пареньку могли доверить пост капитана, команду и целое торговое судно.

– Хм, – хмыкнул он. – Я предполагал, что урпи́ец намного старше и крепче. Такого можно убить движением всего лишь двух пальцев.

Коренастый истязатель Тортон, приставленный свирепой тенью к Ли́бусу, выйдя из ближайшего закутка, вынес на свет плоскую чашу с сотней раскаленных углей. В другой его руке чернело некое подобие печной кочерги. Он намеревался помучить капитана, пройдясь по его телу раскаленным металлом, а в довершение поставить на его шее зирда́нское тавро – там, где будет сидеть широкий ошейник.

Когда он завидел Би́лту, его желание калечить бедолагу поутихло, и он предоставил Пе́стовому сыну возможность осмотреть нового раба.

– Это хороший экземпляр для пещеры Э́ку, – сказал Тортон, разместив чашу углей на ближайшем каменном постаменте. – Мне лишь нужно сломать его волю, да и разузнать кое-что.

Би́лту, посмотрев в глаза Альфе́нты, узрел в них проблески жалости к участи капитана. Эта влюбчивость в каждого подряд делала ее смешной и слабой для всех вокруг. Хотя наверняка она уже придумала объяснение, зачем сидит над его изголовьем. Типа капитан душой за капитана или что-нибудь подобное.

– Разве урпи́ец, пребывая в Пе́стирии, не выдал потребное зи́рду? – спросил у Тортона Би́лту, переведя свой взгляд на чудаковатость настенных теней.

– Упрямый парнишка, – рассмеялся Тортон. – Если бы он знал, что я с ним сделаю, то давно уже раскрыл все секреты.

– Я бы не отказалась от личного раба, – подала голос Альфе́нта. – Би́лту, ты можешь отдать его мне?

Зи́рданец рассмеялся.

– Похотливая саби́тка, – сказал ей. – Не успело ложе остыть от моей плоти, а ты уже ищешь мне замену?

Она вздохнула, прохрустев костяшками огрубевших пальцев, и лисой отпрянула от изголовья. Медленные шаги завели ее за спину Би́лту, а руки коснулись его плеч.

– Разве ты принадлежишь мне? – спросила она его. – Только ей, только ей, а мне нужна любимая игрушка.

– Нужна игрушка, – оскалился зи́рданец. – Выстругай из дерева. А он займет подобающее место добытчика в пещере Э́ку. До конца своих дней.

– Эх, – вздохнула воительница, убрав руки с его плеч. – Очень жаль, что мои заслуги перед тобой не столь значительны.

Кивком головы Би́лту распорядился начать истязание и отошел в сторону. К этому времени кочерга, лежащая на углях, уже порядком накалилась, и Тортон был этому предельно рад. Заведя над грудью Ли́буса раскаленный наконечник, он наметил первый участок кожи, к которому собирался прикоснуться. То место располагалось прямо под соском и обладало особой чувствительностью. Альфе́нта отвернулась, но не от страха, а от невыносимой утраты. Такое складное тело грех было калечить отвратными шрамами.

Через секунду раскаленный металл коснулся обнаженной плоти, и Ли́бус проснулся. Яростным криком он одарил эти сырые просторы вокруг, и отовсюду послышались голоса его бравых матросов.

– Не трогайте его! – вскричал бист ля Ро́хус, который лежал, также привязанный, чуть дальше. Другой истязатель ударил его по морде, отчего щупальца на его лице задергались.

Прикованный к стене, заорал другой пленник, Тье́ф Ви́рби из числа оружейников Холкли и бравых друзей Ли́буса.

– Мерзкие псы! – выпалил он. – Вам лучше убить нас, пока наши руки пусты!

Вдалеке еле слышно отозвался Гу́рбин из рода стрелков Шэ́йтона. Мучитель уже успел отсечь ему одну ногу.

– Не трогайте капитана, – проскулил он и затих.

Ли́бус пытался оглядеться, мотая головой по сторонам, но его глаза застилал пот. А затем еще одно невыносимое прикосновение заставило его невольно заорать.

Стоны заполнили все вокруг, но ни Би́лту, ни Альфе́нта не дрогнули. Она, повернувшись к Ли́бусу лицом, заглянула в его глаза, явно соболезнуя его мучению.

– Еще, – приказал Би́лту. И Тортон исполнил его волю.

От третьего прикосновения раскаленным железом Ли́бус потерял сознание, распластавшись на каменной плите. Он задышал медленнее, чем обычно, и упрямая зи́рданка забеспокоилась. Ее пальцы коснулись его шеи, нащупывая подкожный пульс. К радости саби́тки, Ли́бус был жив.

– В своем ли ты уме? – спросил ее Би́лту, явно увидев не присущее ей поведение. – Эта пытальня всегда была усладой для твоих ушей.

Альфе́нта опасливо обернулась в сторону зирда́нца, испуганно замотав головой.

– Я думала, и ты изменился, – сказала ему. – О Би́лту, зачем все это?

Би́лту навис над ней разъяренным монстром, заставив зи́рданку зажаться.

– Затем, что мы варвары, и так надо, – ответил ей. – А сейчас пошла прочь, пока твое тело не приковали к каменной плите.

Она убежала, как только он ее отпустил, оставив Ли́буса мучиться и страдать.

– Воды пленнику, – распорядился зи́рданец, отойдя в сторону.

Поток ледяной воды тут же обрушился на притихшую плоть, приведя пленника в сознание. Но только Ли́бус посмел дернуться, как Би́лту, схватив его за шею, завис предсмертной тенью над его ухом.

– Ты можешь остановить свои мучения, – тихонько прошептал он. – Я клянусь, что тебя не тронут, если ты поведаешь мне о том, что видел в Пе́стирии, – великан глубоко вздохнул. – Я даже не прошу у тебя обозначить путь твоей матери. Ну…

Ли́бус, посмотрев искоса на руки палача за спиной Би́лту и кочергу в них, почел попросить Пе́стого сына о большем.

– Я не могу оставить на истязание своих братьев, – сказал он. – Дай слово, что их тоже не тронут.

Дыхание парня дрожало как огонь на восковой свече, а руки пытались разжать громадные зирда́нские пальцы.

– Это прекратится тогда, – сказал Би́лту, – когда любой из вас выдаст местонахождение са́лкской короны. Тут я не властен.

– Глупо спрашивать у нас такое, – прошептал Ли́бус. – Если они еще живы, то наверняка прибились к скалистому Рэ́хо.

– Мне все это безразлично, – еще тише прошептал Би́лту. – Разве ты не входишь в число моих союзников? – взгляд Ли́буса застыл в недоумении от его слов. – Если власть будет в моих руках, я все изменю. Только скажи, где же этот чертов Пе́стирий?

Тортон любознательно наблюдал за действиями Би́лту, застывшего над телом юнца. Он пытался вслушаться в их тихий разговор, но у него ничего не получалось.

– Я не запомнил путь до Пе́стирия, – прошептал Ли́бус. – Но я видел над тронным залом большой разлом. Свет Сестринских Лун падал в чертог зверя. Над ним вилась стая белых птиц.

Больше Би́лту ничего не нужно было от пленника, и он отпрянул. Если он заприметит стаю белых птиц и обнаружит тот самый разлом, то сможет найти тронный зал.

– «А парень не так уж и бесполезен», – подумал он.

Его глаза обозрели всех пленников этой пытальни, затем взгляд упал на Тортона, притихшего у стены с кочергой. Мучитель, почесывая затылок, не понимал, что здесь произошло, и тем более не понимал, что ему делать дальше. Би́лту упорядочил его мысли.

– Больше не нужно пыток, – сказал он. – Их воля порядком сломлена. Они готовы к работе в гротах. Поставь тавро, и довольно, – он хотел покинуть пытальню, уже направившись к выходу, но остановился, вспомнив еще кое о чем, что желал выведать зи́рд. – Сообщи своему господину, что беглянки находятся на Ка́тисе, – подвел черту Би́лту. – Под защитой у краснокожих ами́йцев. Пленник мне сознался.

Ли́бус хотел закричать, что это не так, но, поразмыслив, пришел к выводу, что в этом случае и беглянки в полной безопасности, и в какой-то мере его измученные корабельщики.

* * *

«Он не придет, – тихо всхлипывала Сависти́н. – Хотел бы, так давно уже был бы здесь».

Мокрая щека, в бессилии прислоненная к подножной каменной глади, омывалась все новыми потоками горьких слез. Тонкие пальцы, запущенные под оковы на шее, прикасались к пяди покрасневшей кожи, стертой в первый же день рабства до крови. Но эта боль была несравнима с тяжестью под сердцем. Лишь вчера она мнила себя будущей королевой всего сущего, а теперь же ее величие было втоптано в грязь. И пусть где-то внутри еще теплилась надежда, что Би́лту придет и спасет ее, но она иссякала как угасающий луч.

Шрамы на животе все время давали о себе знать. Они ныли, будто кто-то на живую вытягивал из ее тела подкожные жилы. Замарашка, вот кем видела себя Сависти́н. А под напором рабских взглядов мысли погружались в бездну стыда. Зи́рд называл ее кэру́нской подстилкой и заставил всех остальных следовать своей воле. Как только цепи, натягиваясь, звенели, она была обязана омывать его тело. Чан с водой поспешно приносила убогая гатуи́лка, тряпку Сависти́н должна была оторвать от своей легкой мантии, и уже к шестому дню она была почти обнажена. Каждый в тронном зале мог смотреть на ее нагое тело, облизываться, шутить и предвкушать как войдет в него, отчего наследница Са́лкса неимоверно страдала. Кормилась же пленница тем, что оставалось после трапезы прожорливого зи́рда, а то и ничем, если он был очень голоден. В этот раз она успела поспать два часа, прежде чем Пе́ст потревожил ее сон, дернув за цепь.

– Вставай, кэру́нская подстилка, – сказал он, и рабы в округе рассмеялись.

Она никому не нравилась, ведь собиралась покорить все острова, обзаведясь поданными и рабами.

– «Поделом ей», – думали многие. И лишь Фи́фл почему-то жалел соплеменницу, униженную и глубоко оскорбленную.

Поднявшись на колени, Сависти́н уронила взор на трон и вытерла мокрые щеки. Дернув цепью зи́рд подтащил ее тело к ногам, так что она коснулась лбом его ступней.

– Время массировать ноги, – презрительно вымолвил он. – Когда еще доведется особе королевской крови так пресмыкаться перед своим господином.

Она хотела укусить его за палец, но, о великий шестипалый Бог, какими же они были грязными.

– Если ты немедленно не приступишь, – пригрозил ей Пе́ст, – я прикажу своей страже воспользоваться твоим телом, прямо на обозрение остальным.

Она знала, что он был на такое способен, и потому безоговорочно принялась наминать его огрубевшие стопы. От наслаждения физического и морального зи́рд запрокинул голову и закрыл глаза. Сависти́н была аккуратной, нежной, ведь она опасалась причинить ему хоть малую боль. Пока ее руки наминали пальцы, из глаз сыпались слезы. Она не могла припомнить, когда еще так плакала. Даже когда ее мать, королева Ления, трагически погибла, таких слез не было. Страшно подумать, а ведь когда-то Сависти́н призирала такое проявление слабости. Теперь сама познала ее пороги.

Недолго зи́рд пребывал в наслаждении, запрокинув скуластое лицо. Как только он представил голову Гива́ла возле своего трона, капля птичьего помета, упавшая с небес, врезалась в его чело с такой скоростью, что замарала пол-лица.

– Фу! – взъярился владыка.

Пнув ногой рабыню, он подскочил с трона и опрокинул кубок с вином прямо себе на лицо.

Сависти́н больно упала на камни, чаша с водой обрушилась ей на спину.

– Заделайте этот разлом! – разгневался зи́рд. – Разве я не повелевал об этом!

Фи́фл услужливой тенью достиг хозяйских ног и пал перед ним на колени.

– Повелевал, владыка, – ответил ему. – Но беспощадный вулкан Зу́мба не даст залатать ее.

– Не даст?! – возмутился Пе́ст.

Его кулаки застыли над сгорбленной фигурой раба.

– Тогда какого вакха́ра над моей головой кружит стая белокрылых вихнере́й?!

– О владыка! – взмолился Фи́фл. – Когда пласты земной коры разошлись, птичьему взгляду открылось место обитания вулканических червей. Они слетелись сюда как восемь лун назад и своими хищными нападками отгоняют иных птиц.

Зи́рд стиснул зубы в ярости, и вены на его шее налились кровью.

– По-твоему, все мое правление будет сопровождаться увертыванием от птичьего дерьма!

– Нет, мой владыка, – заскулил раб, и его губы коснулись ступней Пе́ста. – Я немедленно отправлюсь на поверхность, чтобы разложить повсюду яд.

– Если в скором времени эта стая не покинет расщелину, – пригрозил Пе́ст, – я водружу на поверхности кол и насажу на него твое тело. Ты будешь пугалом, отгоняющим птиц!

Кэру́н дрогнул и, не подымая глаз, попятился назад. Проползая мимо притаившейся Сависти́н, он увидел ее издевательскую улыбку как желание того, чтобы он не справился.

Более зи́рд не желал массажа ног.

«Вот бы местные барды узнали об этой комической ситуации, – подумала Сависти́н. – Дерьмо на лице зи́рда. Я бы послушала эти песенки».

Не успела она насладится этой живой мыслью, как Пе́ст ударил ее по лицу. Он явно заметил ее усмешку, это крысиное ликование над маленькой победой. От удара Сависти́н отлетела в сторону и плюхнулась в зловонную лужу. Тухлая вода попала ей в рот, нос, везде, где было не прикрыто, и ее стошнило. Она боялась подняться, боялась, что над ее головой занесут меч и уже через секунду жизнь прервется. И в этом страхе кэру́нка отчетливо представляла образ Би́лту, что никак не уходил. Она никогда так его не проклинала, как сейчас. Возможно, если бы рабыня перестала упрямиться и выдала зи́рду замыслы его единственного сына, то ее судьба сложилась бы куда лучше. Эта мысль не покидала девичий разум, она расползлась по телу ослепляющей ненавистью.

Осознав, что Пе́ст больше не будет продолжать избиение, она выползла на сухое место и свернулась калачиком. Ткань прилипла к ее телу и подчеркнула аппетитные формы. Она хотела бы натянуть эти лоскуты на все части оголившегося тела, но это было невозможно. Зи́рду нравился ее постыдный вид. И он повелел одному из рабов зарисовать ее тело, дабы с первым а́мисом отправить рисунок на Са́лкс.